Повестка дня — Икар

Но как же тяжело было стать личностью ей; она теряла себя, ее не выделяли из общей массы людей, именуемых арабами. Грязными арабами, ненадежными арабами, кровавыми арабами. Араб, араб, араб — она не могла выносить этого больше. После занятий она обычно возвращалась в студенческое общежитие и оставалась там. Но ей все же довелось принимать участие в студенческих вечеринках. Двух раз оказалось более чем достаточно.

Собственно, уже первый случай мог бы переполнить чашу терпения. Она пыталась пройти в комнату для дам. Дорогу ей преградили двое американских студентов-евреев.

— А я думал, что вы, арабы, не пьете! — крикнул подвыпивший молодой человек слева.

— Это личное дело каждого, — парировала она.

— А мне говорили, что ваше племя мочится прямо на пол в своих шалашах! — крикнул второй, глядя на нее со злобой.

— Вас дезинформировали. Мы весьма аккуратны и брезгливы. Вы позволите мне пройти?

— Не сюда, арабка. Неизвестно, что ты оставишь после себя на сиденье унитаза.

Но самое ужасное произошло в конце второго семестра. Она посещала курс, который вел знаменитый еврейский профессор, один из лучших преподавателей. Она добилась в учебе наибольших успехов. В награду ей был подарен экземпляр книги профессора с его автографом. Все сокурсники — и евреи, и неевреи — поздравили ее, но когда она покинула здание, трое в масках из чулков, натянутых на голову, остановили ее на полпути к общежитию.

— Что ты ему сделала? — спросил один из них. — Пригрозила, что взорвешь его дом?

— Или что прирежешь детей острым арабским ножом?

— Да нет же! Она позвонила Арафату.

— Сейчас мы тебя проучим, грязная арабская свинья!

— Если эта книга так много для вас значит, заберите ее!

— Нет, арабка! Можешь теперь оставить ее себе!

Ее изнасиловали.

— Это за Мюнха!

— Это за детей в Голанских кибуцах.

— Это за сестру, которую вы, подонки, убили на побережье Ашдода.

Они не искали сексуального удовлетворения; этим отвратительным действием они хотели унизить и оскорбить ее — арабку.

Она то ползла, то, шатаясь, брела к общежитию.

В это время в ее жизнь вошел очень важный человек. Звали ее Роберта Олдридж, бесценная Бобби Олдридж, борец с предрассудками и догмами, дочь Олдриджей из Новой Англии.

— Подонки! — кричала она, и слышали ее деревья Кембриджа.

— Никогда не говори так, — просила ее юная египтянка. — Ты не понимаешь!

— Не беспокойся, милая! У нас в Бостоне есть выражения и похлеще. Попомнишь мои слова, эти сволочи еще наплачутся.

— Нет, моя дорогая подруга! Я не питаю неприязни к евреям, моя ближайшая, с детских лет, подруга — дочь рабби, с которым дружит мой отец. У меня нет ненависти к евреям. Враги мои будут утверждать обратное, потому что в их представлении я просто грязная арабка. Моим родителям очень не понравилось бы это. Ненависть губительна!

— Верь в это, козочка! Я ничего не говорила о евреях! О них заговорила ты! Я сказала «подонки», а это понятие международное.

— Все кончено. Я ухожу.

— Черт возьми! Если так, то уйдем вместе; у меня давно уже возникло такое желание.

«Слава Богу и Аллаху, всем святым, у меня есть друг», — обрадовалась Калехла.

И в эти времена горя и ненависти родилась основополагающая идея ее жизни. Восемнадцатилетняя девушка решила, чему посвятить остаток жизни.

Телефонный звонок. Прошлое испарилось, как туман. Настоящее стало всем. Она подбежала к аппарату.

— Да?

— Он здесь.

— Где?

— Посольство.

— Боже мой! Он пытается туда пробраться? Что он делает?

— Он тут с двумя…

— Их всего трое, не четверо?

— Мы видим только троих. Один из них у ворот, среди нищих. Он разговаривает с террористом внутри.

— Где американец?

— Недалеко, рядом со вторым беглецом. Оба притаились в тени. Вот один показался. Тот, второй, не американец, принимает какое-то решение.

— Что ты имеешь в виду?

— Они, кажется, обсуждают, как проникнуть в посольство.

— Нет! — воскликнула Калехла. — Они не могут! Он не может! Он не должен! Остановите их! Остановите его!

— Такой приказ может быть отдан только из дворца, мадам…

— Такой приказ отдаю я! Делайте, что велено. Мы не планировали, что он попадет в посольство. Только не он! Остановите их; если не сможете — убейте! Убейте его!

— Быстро! — крикнул араб в бурнусе, подбежав к коллеге у стены ресторана, на ходу передергивая затвор автомата и снимая его с предохранителя. — Приказано остановить их, остановить американца. Надо убить его, если не сумеем остановить.

— Убить его? — переспросил удивленный офицер из дворца.

— Это приказ. Убей его!

— Приказ отдан слишком поздно. Они ушли. * * *

Фигура в темной пустой комнате коснулась клавиш компьютера — быстро и сердито.