Повестка дня — Икар

— Но вы можете отличить спусковой крючок от ствола?

— Ограниченный опыт не означает его отсутствие. В начале работы в Эмиратах мы постоянно держали при себе оружие во время работы. Да и позже приходилось иногда носить пушку.

— И вы стреляли? — продолжал допытываться заместитель директора.

— Разумеется, — отвечал Кендрик, и голос его был по-прежнему абсолютно невозмутим. — Я имел возможность изучить, где спусковой крючок и откуда вылетает пуля.

— Странный вопрос, может быть, но мне хотелось бы знать, приходилось ли вам стрелять в людей?

— Я обязан отвечать?

— Разумеется. Я ведь представляю в данный момент правосудие.

— Тогда я отвечу «да».

— Когда произошел этот случай?

— Не случай, а случаи, — уточнил конгрессмен. — В мою команду входили геолог, специалист по оборудованию, несколько бывших сотрудников Армейского корпуса инженеров. Они у нас выполняли функцию прорабов. Мы часто делали вылазки в те места, чтобы взять пробы грунта и подыскать площадки для нашей машинерии. Несколько раз на нас нападали вооруженные кочевники. Эта проблема существовала несколько лет. Местные шишки принимали кардинальные меры: советовали быть осторожнее тем, кто направляется в глубинку. Вот в те благословенные времена мне и довелось поупражняться с пистолетом.

— Чтобы проучить или чтобы убить, мистер Кендрик?

— В основном чтобы пугнуть, мистер Сван. Однако несколько раз пришлось стрелять не «на испуг». Ведь они хотели убить нас. Мы докладывали об инцидентах руководству.

— Верно, — согласился заместитель директора. — Что вы можете рассказать о своих привычках?

Посетитель не без раздражения покачал головой.

— Порой я курю сигары, а после еды, дорогой доктор, — сигареты. Пью умеренно. Я не сгоняю вес и не бегаю на марафонские дистанции. С другой стороны, мне по душе гребля, а также альпинизм.

— Думаю, мистер Кендрик, с вашими увлечениями придется на некоторое время расстаться. Простите меня за мои вопросы, но с их помощью можно дать всему оценку точно, как в аптеке. Той самой, которая обслуживает наших пациентов в Виргинии.

— Черт бы взял ваших психиатров.

— В вашей неприязни к ним есть что-то личное. Вы не могли бы сказать… — с враждебным смешком проговорил Сван.

— Нет, это вы скажите мне!.. — вспыхнул Кендрик. — Закончите вы, наконец, со мной игру в кошки-мышки? Еду я или нет, а если нет, то почему?

Сван взглянул на него в упор.

— Едете, конгрессмен. И не потому, что ваш вариант идеален, а потому, что у нас нет других вариантов. Я готов воспользоваться услугами любого сукина сына, у которого есть хоть малейший шанс на успех. Не исключено, что у вас он есть.

— Может быть, вы и правы, — усмехнулся Кендрик. — Вы дадите мне какие-нибудь бумаги, документы?

— Вас доставят на базу военно-воздушных сил. Но никаких бумажек. Вы можете оказаться под наблюдением, и тогда бумажки могут сыграть роковую роль.

— Понимаю.

— За вами будут тайно наблюдать наши люди, чтобы в случае чего оказать помощь. Но вы — частное лицо, действующее на свой страх и риск. Короче говоря, если вас захватят, то мы вас знать не знаем. Мы тогда не сможем вам помочь, так как не имеем права рисковать жизнью двухсот тридцати шести заложников. Это понятно?

— Да, конечно. Тем более, что это совпадает с моими собственными намерениями, которые у меня возникли еще тогда, когда я направлялся к вам. У меня даже возникла мысль попросить у вас письменные гарантии о неразглашении моего появления здесь. Я никогда не видел вас и не говорил с вами. А госсекретарю сообщите, что встретились со мной по просьбе моих политических союзников. Вы, разумеется, не хотели этого и всячески сопротивлялись, будучи уверенным, что это не более чем политический трюк. — Кендрик вынул из кармана записную книжку, открыл ее и протянул Свану. — Здесь адрес моего адвоката в Вашингтоне. Я хотел бы, чтобы у вас находилась копия моего письма к нему. Когда он получит его, я уже буду в воздухе.

— Наши цели общие и столь ясны и чисты, что мне остается только поздравить себя, — буркнул Сван. — Но с какой стати я должен ломать голову над тем, почему вы кое-что утаили от меня?

— Вы должны ломать голову и мучиться подозрениями постольку, поскольку это в вашей природе и в природе вашей профессии. Вам не удержаться в кресле без этих качеств.

— Ваше нежелание рассказать обо всем…

— Именно так, — оборвал его Кендрик.

— У меня есть причина для беспокойства. Двести тридцать шесть человек — в смертельной опасности. Мы не простим никому, по чьей вине нажмут спусковой крючок. С другой стороны, вы имеете шансы на успех, если только вас не прикончат. И все же почему вы так стремитесь сохранить инкогнито?

— Причина та же, что и у вас, — сказал конгрессмен. — У меня там много друзей. Я поддерживаю с ними постоянные контакты. Мы переписываемся, часто встречаемся. Это ни для кого не секрет. Если всплывет мое имя, то фанатики могут совершить «jaremat thaar».

— Удар по друзьям, — перевел Сван.

— Обстановка этому способствует, — добавил Кендрик.

— Подобный вариант не исключен, — раздумчиво произнес заместитель директора. — Когда вы хотите отправиться?

— Как можно быстрее. Ничто не мешает мне отправиться прямо отсюда. Только поймаю машину и смотаюсь домой, чтобы переодеться.

— Никаких такси, конгрессмен. С этого момента и до того времени, когда приземлитесь в Маскате, вы находитесь под нашей опекой. Полетите военным транспортом. — Сван поднял телефонную трубку. — Вас проводят к стоянке, там стоит машина без номеров. Она доставит вас домой, а затем отвезет на военный аэродром. В ближайшие двенадцать часов вы являетесь государственной собственностью и должны делать то, что мы вам велим.

Эван Кендрик сидел на заднем сиденьи машины без номеров и смотрел на буйную зелень, растущую по берегам Потомака. Вскоре водитель повернул влево и въехал в зеленую аллею. До стоящего на отшибе дома конгрессмена оставалось не более пяти минут езды. И казался тот дом таким одиноким. Теперь Кендрик ощутил это всеми фибрами души. И дела не меняло то, что там постоянно проживала пара старых друзей или какая-нибудь женщина, делившая с ним постель.

Четыре года — и ничего стабильного. Для него мир не был чем-то постоянным, он всегда ощущал потребность движения от одной работы к другой, поиска чего-то нового. Он нашел наилучшего учителя для детей партнеров. Детей Кендрик любил. Правда, своих у него не было, потому что никогда не оставалось времени ни на женитьбу, ни на обзаведение потомством. Идеи были его женами, проекты — детьми. Возможно, из-за этого он постоянно был лидером, быт не довлел над ним. Женщины, которых он любил, в чем-то казались похожими на него самого. Они недолго дарили ему радость и даже комфорт, все это оказывалось преходящим; и главным словом, определяющим весь его быт, было «временно». Были времена, когда судьба даровала ему и волнение, и смех, часы страха и мгновенья упоения, когда результаты проекта превосходили ожидания. Они строили пусть крошечную, но империю, и она все росла. Было время, когда Уэйнграсс полушутя утверждал, что дети сотрудников группы Кендрика будут посещать лучшие школы Швейцарии — подумаешь, всего несколько часов лета.

— Это будет сердцевина офиса международного значения, — с жаром восклицал Уэйнграсс. — Мы будем иметь самое лучшее образование и знание нескольких языков. Мы создадим величайшую коллекцию не только государственных мужей, но и женщин, способных управлять государством — типа Дизраэли и Голды.

— Дядя Менни, можно, мы пойдем удить рыбу? — умолял его будущий Дизраэли, широко раскрыв глаза.

— Конечно, Давид. О, Давид! Такое замечательное имя! Река — всего в нескольких километрах отсюда. Пустяки! Мы все пойдем ловить, я согласен не меньше, чем на кита. Обещаю вам кита!

— Менни, — порой обращались к нему матери, — вы не могли бы посмотреть их домашнюю работу?

— Эта работа — всего лишь домашнее задание. Всякий там синтаксис! А тут, в нескольких километрах отсюда, полная река китов!

Все тогда казалось Кендрику постоянным и неизменным. И вдруг все сломалось, зеркало разлетелось на тысячи осколков, сверкающих под солнечными лучами. И в каждом запятнанном кровью осколке все еще отражалась прежняя наполненная любовью реальность, ожидание чудесного. Теперь все зеркала затянула мгла ночи, они более не отражали ничего. Смерть!

— Не делай этого! — вскрикнул Эммануэль. — Я чувствую такую же боль, как и ты. Но разве ты не видишь, чего они хотят добиться от тебя? Не давай им спуску! Борись с ними, сражайся! И я буду сражаться с тобой рука об руку! Покажи им!

— Для кого теперь все это? Против кого сражаться?

— Ты знаешь не хуже меня. Мы будем первыми, за нами пойдут другие. Проект провалился, для них это только «инцидент». Ты простишь это?

— Мне теперь на все наплевать!

— Итак, ты позволишь ему победить?

— Кому?

— Махди!

— О существовании Махди предположили только на основании пьяного трепа.

— Он сделал это! Он убил их! Я точно знаю!

— Это не для меня, старик. Я не собираюсь гоняться за тенью. Это даже не смешно. Забудь об этом, Менни. Я сделаю тебя богатым.

— Не хочу. Это — плата за трусость.

— Так ты отказываешься от денег?

— Почему же? Я возьму их. Но должен сказать, ты меня очень разочаровал.

А потом прошло четыре года, заполненных беспокойством, суетой и скукой; изредка он словно пробуждался ото сна, удивляясь, когда теплый ветер любви или холодные порывы ненависти проникали в его выгоревшую душу. Но он не уставал твердить себе, что грядет время правых и вспыхнет огонь. И час пробьет, и ничто не сможет остановить его ненависть.

— Сэр, мы уже прибыли.

— Прошу прощения?

— Мы уже подъехали к вашему дому, — сообщил водитель в морской форме. — А вы, наверное, задремали в дороге?

— Какая там дремота?! Впрочем, ты, очевидно, прав. — Кендрик распахнул дверцу. — Мне на все про все понадобится около двадцати минут. Не зайдешь ко мне на чашечку кофе?

— Я не должен выходить из машины, сэр.

— Почему?

— Вы относитесь к «ОГАЙО». Порой у вас без стрельбы не обходится.

На полпути к двери Эван обернулся и посмотрел назад. В конце пустынной, обсаженной деревьями улицы замер у обочины одинокий автомобиль. На передних сиденьях развалились две неподвижные фигуры.

«На ближайшие двенадцать часов вы — собственность государства и должны делать то, что вам скажут». * * *　

Человек быстро вошел в комнату без окон, закрыл за собой дверь и в темноте проследовал к столу, на котором находилась маленькая медная лампа. Он включил свет, подошел к аппаратуре у правой стены, уселся у компьютера и коснулся рукой выключателя. Экран ожил. На экране появилась надпись:

Он продолжал делать записи в своем дневнике, и пальцы его дрожали от возбуждения: