Повестка дня — Икар

— Договорились. В полдень, — согласилась террористка.

— Уэйнграсс будет здесь в полдень! — воскликнул офицер Моссада, обращаясь к Бен-Ами и подразделению, состоящему из пяти человек, которые расположились в подвале дома в Джейбель Саали в нескольких метрах от могил англичан, захороненных столетия назад. Примитивный каменный подвал был превращен в штаб-квартиру израильской разведки.

— Как он доберется сюда? — спросил Бен-Ами, сняв с головы тюбетейку. Ему гораздо больше шли голубые джинсы и широкая темная рубашка, выглядевшие на нем куда естественней. — У него паспорт, который был выдан в Иерусалиме, а это не лучший из документов.

— Его паспорт вполне может быть выдан не на имя Эммануэля Уэйнграсса. Не сомневаюсь, что паспортов у него больше, чем нищих на площади Жаботинского в Тель-Авиве. Он велел ничего не предпринимать до его приезда. «Абсолютно ничего» — вот его точные слова.

— Похоже, вы относитесь к нему уже не с таким предубеждением, как раньше, — сказал Яков, он же Голубой, который был сыном заложника и командиром подразделения.

— Потому что на этот раз мне не придется подписывать бумаги по его расходам. Их не будет, — не без удовлетворения заметил офицер. — Все, что мне нужно было сделать, это упомянуть имя Кендрика, и он тут же ответил, что уже выезжает.

— Это вовсе не означает, что у него не будет расходов, — хихикнул Бен-Ами.

— Ну уж нет. Я очень конкретно спросил, во что выльется для нас его помощь, и он ответил совершенно недвусмысленно: «Ваши расходы я беру на себя!» Это американское выражение означает, что он освобождает нас от уплаты.

— Мы тратим попусту время! — крикнул Яков. — Нам нужно произвести разведку в посольстве. Изучив планы посольства, мы поняли, что существует по меньшей мере с полдюжины способов добраться туда и освободить моего отца!

Резко подняв головы, все удивленно посмотрели на него.

— Мы тебя понимаем, — тихо промолвил офицер.

— Прошу прощения. У меня это вырвалось непроизвольно.

— Ты больше, чем кто-либо другой, имеешь на это право, — сказал Бен-Ами.

— Все равно я не должен был произносить такие слова. Еще раз прошу прощения. Но почему мы должны ждать этого Уэйнграсса?

— Потому что он — связующее звено, и без него мы не можем начать.

— Понятно! Люди Моссада — всего лишь триггеры. Теперь вы уже хотите помочь американцу, а не человеку, которому собирались помочь раньше. Да, черт побери, моему отцу!

— Результат будет тот же, Яков…

— Я не Яков, — взорвался молодой командир. — Для вас я всего лишь Голубой — сын человека, на глазах у которого в Освенциме разлучили отца и мать, оторвав их друг от друга, перед тем как отправить в газовую камеру. Я хочу, чтобы мой отец целым и невредимым вышел оттуда, и помочь ему сделать это — в моих силах. Сколько еще страданий должно выпасть на долю этого человека? Детство прошло в страхе — он видел, как детей его возраста вешали за пищевые отбросы, которые они пытались украсть, чтобы поесть, как их насиловали свиньи-гомосексуалисты из вермахта. Ему приходилось скрываться, голодать, блуждая по лесам, разбросанным по всей Польше, пока не пришли союзники. Затем, позже, Бог подарил ему троих сыновей, но лишь для того, чтобы двое из них были убиты. Моих братьев зарезал в Сидоне мерзкий ублюдок — арабский террорист! Так почему же я должен заботиться о каком-то американском ковбое-политике, который хочет стать героем, чтобы сниматься в фильмах и чтобы его физиономия была на коробках с кашей?!

— Судя по тому, что мне о нем говорили, — спокойно сказал Бен-Ами, — все обстоит совсем не так. Этот американец рискует жизнью, обходясь без какой бы то ни было помощи со стороны своих соотечественников и не ожидая наград, если останется в живых. Как говорит наш друг, который находится здесь, причина, по которой он все это делает, ненамного отличается от твоей. Он хочет исправить вопиющую несправедливость, допущенную по отношению к нему, его семье, так сказать.

— Да ну его к черту! Это была семья, а не народ! Говорю вам, нужно идти в посольство!

— А я говорю, не пойдешь! — процедил сквозь зубы офицер, медленно выкладывая на стол пистолет. — В данный момент ты подчиняешься Моссаду и поэтому будешь выполнять наши приказы.

— Свиньи! — заорал Яков. — Какие же вы все свиньи!

— Настоящие свиньи, — ухмыльнулся Бен-Ами. — Все до единого.

10.48 по оманскому времени.

Пресс-конференция закончилась. Репортеры прятали записные книжки, съемочные группы сворачивали оборудование, готовясь к тому, что их выведут через холлы посольства к наружным воротам, патрулируемым молодыми мужчинами и женщинами в вуалях, которые шагали взад и вперед с оружием наготове. А внутри конференц-зала сквозь цепь охранников с елейными речами прорвался какой-то толстяк и приблизился к столу, за которым сидела Зайа Ятим. Пока он говорил, к его голове были приставлены дула винтовок.

— Я от Махди, который оплачивает все ваши расходы, — прошептал он.

— И вы тоже? Действительно, в Бахрейне, наверное, возникло что-то серьезное и непредвиденное.

— Прошу прощения?..

— Его обыскали? — спросила Зайа у охраны и, получив утвердительный ответ, приказала: — Пропустите его.

— Спасибо, мадам. И что же непредвиденное случилось в Бахрейне?

— Мы не знаем, что точно. Один из наших людей собирается туда сегодня вечером, чтобы все узнать и сообщить нам.

Мак-Дональд уставился в глаза, смотревшие поверх вуали. В его груди внезапно возникла тупая боль. Что же происходит? Почему Бахрейн обошел его? Ведь, в сущности, его отстраняют от дел… В связи с чем? Неужели это дело рук той грязной арабской потаскухи?

— Мадам, — медленно произнес он, взвешивая каждое слово. — Возникновение чрезвычайной ситуации в Бахрейне получило новое развитие, и я столкнулся с другой проблемой, в такой же степени серьезной. Наш благодетель хотел бы немедленно выяснить причину пребывания здесь, в Маскате, женщины по имени Калехла.

— Калехла? Среди нас нет такой женщины, но имя еще ни о чем не говорит, не так ли?

— Эта особа не здесь, не в здании, а за его пределами, и она контактирует с вашими людьми, фактически с вашим собственным братом.

— Моим братом?

— Именно. Трое сбежавших заключенных встретились с ней по пути в Джейбель Шем, встретились с врагом!

— Что вы говорите?

— Я не говорю, мадам, я требую. Мы требуем объяснений. Особенно на этом настаивает Махди.

— Да я понятия не имею, о чем вы говорите. Действительно сбежало трое заключенных, и один из них мой брат. Он бежал вместе с Йозефом и другим эмиссаром нашего благодетеля — мужчиной по имени Бахруди, который приехал из Восточного Берлина.

— Восточного? Мадам, вы слишком быстро говорите.

— Если вы человек Махди, то меня очень удивляет тот факт, что вы не знаете о нем. — Ятим замолчала, пронизывающий взгляд огромных глаз блуждал по лицу Мак-Дональда. — С другой стороны, вы можете прийти от любого другого человека и откуда угодно.

— В Маскате я единственный агент Махди! Позвоните в Бахрейн и убедитесь в этом сами, мадам.

— Вы прекрасно знаете, что нам запрещают делать такие звонки, — сказала Зайа и, прищелкнув пальцами, позвала охрану, которая бегом устремилась к столу.

— Уведите этого человека в комнату для совещаний. Затем разбудите моего брата и Йозефа и найдите Бахруди. Созываем вторую конференцию. Сию же минуту!

Комплект одежды, который выбрал себе Эван, был похож на одежду, которую носили террористы: неглаженые брюки цвета хаки, замусоленный пиджак с бортами, как у американцев, и темная рубашка с расстегнутым до середины груди воротом. Лишь возраст да глаза отличали его от большинства фанатичных неопытных юнцов, захвативших посольство. Смуглая кожа скрывала его возраст, а глаза затенял козырек матерчатой кепки. И завершали образ, который ему хотелось создать, финка в футляре, прикрепленном к пиджаку, и револьвер, корпус которого выпирал из правого кармана. «Надежному человеку» доверяли. Он спас жизнь Азре — главарю террористов и поэтому мог беспрепятственно расхаживать по территории захваченного посольства, поневоле становясь свидетелем многих отвратительных сцен. Он метался от одной группы перепуганных и отчаявшихся заложников к другой.

Надежда. Это все, что он мог им дать, хотя и понимал, что в конце концов она может оказаться несбыточной. Но он должен был заронить в их души искорку этой надежды, дать им что-то, за что они могли бы держаться. По крайней мере хотя бы думать о ней в темноте, в самые жуткие ночные часы.

— Я американец! — шептал он находившимся в шоке заложникам, когда встречал их собравшихся вместе по трое и более человек. Его блуждающий взгляд постоянно был направлен на бродивших поблизости неопытных юнцов, считавших, что Бахруди оскорбляет своих заключенных, время от времени разражаясь вспышкой гнева. — О вас помнят. Мы делаем все, что в наших силах. Не обращайте внимания на мой крик. Я должен.

— Слава Богу! — как правило, слышались первые произнесенные слова, за которыми следовали слезы и описание ужасов, неизменно включающее публичную казнь семи приговоренных заложников.

— Они убьют нас всех! Им безразлично! Мерзких тварей не волнует ничья смерть — ни чужих, ни своих.

— Сделайте все возможное, чтобы оставаться спокойными. И вот что я имею в виду конкретно. Постарайтесь скрыть свой страх, это чрезвычайно важно. Не вступайте в конфликт, но и не пресмыкайтесь перед ними. Ваш страх действует на них как наркотик. Помните это.

В какой-то момент Кендрик вдруг встал и закричал, осыпая оскорбительными словами группу из пяти американцев. Он заметил одного из телохранителей Зайи Ятим, который быстро направлялся к нему.

— Эй ты, Бахруди!

— Слушаю.

— Зайа хочет видеть тебя сейчас же. Иди в комнату для совещаний.

Проследовав за телохранителем через крышу, Эван спустился вниз, миновав три пролета ступенек, ведущих в длинный коридор. По пути он снял кепку и вытер пот со лба. Его проводили к открытой двери большого зала посольства. Он переступил порог, и через четыре секунды его мир чуть не рухнул. Он услышал слова, которые меньше всего хотел бы услышать:

— Боже мой! Эван Кендрик!