Повестка дня — Икар

Для поддерживания незыблемости этого образа все счета посылались финансовым агентам Сэмюэля Уинтерса, которые немедленно их оплачивали, а дубликаты платежных квитанций направляли личному адвокату историка, а тот, в свою очередь, собственноручно передавал их в Государственный Департамент для негласного возмещения. Порядок был прост и выгоден для всех заинтересованных лиц, так же прост и выгоден, как просто было доктору Уинтерсу убедить президента Лэнгфорда Дженнингса, что конгрессмену Эвану Кендрику наверняка принесет пользу кратковременное пребывание в «безопасном» доме на южном участке его владений подальше от средств массовой информации, так как там в это время никто не живет. Президент с благодарностью согласился и поручил Гербу Дэнисону позаботиться об организации этого дела.

Милош Варак снял с головы большие антиимпедансные наушники и опустил крышку электронного пульта на стоящий перед ним стол. Повернувшись на вращающемся кресле влево, он щелкнул выключателем на ближайшей стене и тут же услышал звук моторов, опускающих радиопеленгаторную тарелку на крышу, затем он встал с кресла и бессмысленно уставился на сложнейшее оборудование связи, которое находилось в звуконепроницаемой студии в подвальном помещении дома Сэмюэля Уинтерса. Он был в ужасе. То, что он подслушал по телефонному перехвату из «стерильного» дома, выходило за пределы его понимания.

Как недвусмысленно подтвердил сотрудник Госдепартамента Сван, никто в вашингтонском разведывательном ведомстве не подозревал об Эммануэле Уэйнграссе. Они и понятия не имели, что «старым арабом», прилетевшим из Бахрейна вместе с Эваном Кендриком, был Уэйнграсс. По словам Свана, его «благодарность» Эвану Кендрику за его работу в Омане заключалась в том, чтобы секретно вывезти Уэйнграсса из Бахрейна и так же секретно ввезти в Соединенные Штаты, используя в качестве прикрытия переодевание. Человек и прикрытие посредством бюрократических манипуляций исчезли, Уэйнграсса как бы и не существовало. Кроме того, Сван был вынужден прибегнуть к обману из-за связи Уэйнграсса с Моссадом; это прекрасно понимал и ценил Кендрик. Фактически конгрессмен сам предпринял все возможные меры, чтобы скрыть личность своего старшего друга. Милош узнал, что старого человека поместили в госпиталь под именем Манфреда Вейнштайна и устроили в палату, находящуюся в отдельном крыле с потайным входом, и что после выхода из госпиталя он на частном реактивном самолете перелетел в Меса Верде, штат Колорадо.

Все делалось в обстановке строгой секретности, имя Уэйнграсса нигде не регистрировалось. Во время длительного лечения вспыльчивый архитектор только изредка оставлял дом, но никогда не появлялся в местах, где знали конгрессмена. Черт возьми, подумал Варак. Для всех, кроме близкого окружения Кендрика, в которое входили лишь доверенный секретарь, ее муж, арабская пара в Виргинии и три высокооплачиваемые медсестры, Эммануэль Уэйнграсс просто не существовал.

Варак вернулся к столу с аппаратурой, перемотал пленку и нашел те слова, которые еще раз хотел услышать.

«— Значит, я могу быть уверен, что никто в вашингтонских разведывательных кругах не знает, что Уэйнграсс замешан в оманской операции?

— Абсолютно никто. Забудьте Маскат. Такого человека, как Уэйнграсс, среди живущих здесь нет.

— Дэнисон даже не знал, кто он?

— Конечно, нет.

— За ним следят, Френк. В Колорадо он находится под чьим-то наблюдением.

— Это не мы».

«Не мы». Тогда кто?

Именно этот вопрос насторожил Варака. Только пять членов Инвер Брасса знали о существовании Эммануэля Уэйнграсса, и только им сообщили, что значил старик для Эвана Кендрика. Неужели один из них?.. Нет, Милош не хотел больше об этом думать. Сейчас это причиняло ему слишком острую боль. * * *

Внезапно Эдриен Рашад проснулась от сильных толчков, сотрясающих военный самолет. Она посмотрела через проход на слабо освещенную кабину — удобства не дотягивали даже до первого класса. Атташе из посольства в Каире явно был расстроен, а если называть вещи своими словами, то просто напуган. Видимо, этот человек уже имел достаточный опыт передвижения в таком виде транспорта, поэтому захватил с собой верного друга для утешения: переплетенную кожей фляжку, которую он буквально выдрал из своего чемоданчика и пил оттуда до тех пор, пока не почувствовал, что его «груз» смотрит на него. Он робко протянул ей фляжку. Она покачала головой и пояснила, стараясь перекричать шум реактивных двигателей:

— Это воздушные ямы.

— Эй, ребята! — послышался по внутренней связи голос пилота. — Простите за ухабы, но боюсь, что такая погода будет продолжаться еще минут тридцать. Мы должны держаться подальше от коммерческих путей. Хорошо бы лететь в дружественном небе, детки. Не вешайте нос!

Атташе опять поднес фляжку ко рту; в этот раз он пил дольше и больше, чем раньше. Эдриен отвернулась, ибо арабские традиции требовали от нее не смотреть на мужской страх, но как европейская женщина и опытный пассажир военного самолета она должна была помочь своему спутнику этот страх преодолеть. В ней победил синтез и того и другого: она ободряюще улыбнулась атташе и вернулась к своим мыслям, прерванным дремотой.

Почему возвратиться в Вашингтон ей приказали так категорически? Если новые инструкции были настолько секретны, что их нельзя было передать шифровкой, почему Митчел Пэйтон не сделал ей хоть какого-нибудь намека? Позволить кому-нибудь вмешаться в ее работу, не поговорив предварительно об этом с ней — это на дядюшку Митча не похоже. Даже год назад в оманской переделке (если возможна ситуация самой первостепенной важности, то именно она таковой и была) Митч через дипломатического курьера прислал запечатанные инструкции, без объяснений предписывающие ей сотрудничать с Консульским Отделом Госдепартамента независимо от того, насколько это может быть для нее оскорбительно. Она подчинилась, но это ее действительно оскорбило. А сейчас прямо с поля боя ее вызвали в Штаты, и она в абсолютном неведении, без единого слова от Митчела Пэйтона, также вынуждена была подчиниться.

Конгрессмен Эван Кендрик. За последние восемнадцать часов его имя гремело по всему миру, как звук приближающейся грозы. Нужно было видеть испуганные лица тех, кто был замешан в делах с американцами, кто смотрел в небо, раздумывая, не пора ли искать убежище и спасать свою жизнь под угрозой надвигающегося шторма, ведь вполне могут возникнуть акты мести против тех, кто помогал чужому человеку с запада. Эдриен недоумевала, кто мог организовать «утечку» информации. Нет, «утечка» — это слишком безобидное слово — кто подложил бомбу под эту историю! Со страниц каирских газет не сходило его имя, по всему Среднему Востоку Эван Кендрик прослыл святым или отъявленным грешником. Его ожидала канонизация или мучительная смерть в зависимости от того, где находились его судьи, даже в рамках одной страны. Почему? Неужели это сделал сам Кендрик? Неужели этот уязвимый человек, так мало похожий на политика, рисковавший своей жизнью, чтобы предотвратить ужасное преступление, после года унижений и самоотрицания решил потребовать политическую награду? Если это так, то он не тот человек, которого она так коротко, но так близко знала год назад. Они любили друг друга — словно во сне, исступленно, что, вероятно, было неизбежно при сложившихся обстоятельствах, — но те мимолетные мгновения великолепного утешения должны быть забыты. Если ее возвращают в Вашингтон из-за неожиданно ставшего честолюбивым конгрессмена, она забудет их, как будто их никогда и не было.