Пусть будет гроза

Мне показалось, что, прежде чем бросить ее в стену, он сложил руки как для молитвы. Он закрыл глаза. И вот последняя бутылка из-под пива тоже разбита, и последние осколки ярости Ратсо валяются на земле. Маленький ангар был слабо освещен, и картина стала казаться совсем уж нереальной: шумное дыхание, осколки стекла, рассыпанные по бетону. Я на минуту прислонился к «вольво», чтобы перевести дух, и спросил:

– Как ты это придумал?

И тут же почувствовал, что Ратсо от моего вопроса стало не по себе: он сгорбил плечи, опустил глаза.

– Не хочу об этом говорить, – ответил он. – Но мы еще не закончили, это только начало!

Он снова был полон энтузиазма.

– Чего?! – испугался я. – У тебя в багажнике еще бутылки?

– Нет. Подожди секунду.

Он порылся в багажнике и вытащил оттуда пару садовых перчаток, что подтверждало мою догадку: Ратсо если и не реальный псих, то, несомненно, слегка двинутый тип из тех, кто считает, что живет один на своей собственной планете. А поскольку и у меня тоже была такая планета, это усиливало наше с ним странное родство.

– На-ка, возьми левую, – предложил он, протягивая мне одну из перчаток.

Мы надели каждый по перчатке и принялись подбирать с земли осколки стекла, которыми тут все было усеяно, и ссыпать их в большое пластиковое ведро.

– Постарайся не пропускать самые мелкие, я такие больше всего люблю, – попросил Ратсо.

Я по привычке послушался, хотя понятия не имел, для чего мы это делаем. Я как будто сидел себе в лодочке, и она плыла по воле ветра. Все в моей жизни зависело от случая, от дуновения, от безбрежности океанского масштаба. Я дрейфовал среди Тихого или среди Атлантического, плевать, какого из них, – просто плыл вперед, качался на волне, и мне это нравилось.

Ратсо с головой погрузился в работу, это видно было по глазам, по наморщенному лбу. Он рассматривал осколки так пристально, как ювелир вглядывается в бриллианты. Прикидывал вес на ладони или подносил к лампочке, чтобы полюбоваться расцветкой. Перебирал, сортировал, выискивал, отбрасывал, отбирал и время от времени говорил мне:

– Ага, вот этот годится.

– Нет, этот не нужен.

– Эй, этот не выбрасывай, он хороший.

Я безропотно повиновался. Видно было, что это для него так же важно, как карточки для Колина. У меня было ощущение, будто я снова оказался ведром и совочком на берегу моря и собираю ракушки: желтые, голубоватые, янтарные, в крапинку, много-много, целую коллекцию, – чтобы хранить и любоваться. Заглянуть бы сейчас в будущее и узнать, происходит ли со мной в данную минуту нечто такое, что станет потом приятным и незабываемым воспоминанием. Хотелось бы, чтобы так…

– Ладно, надо двигать, – вдруг скомандовал Ратсо.

– А куда мы? – спросил я, машинально шагнув к машине.

– Нет, Сломанный Стебель. Не на корыте. Пойдем пешком на озеро.

– Мы уже и так на озере, – напомнил я.

– Пока нет, мы просто рядом, – объяснил он. – А я нашел тут одно потрясающее место, где озеро превращает осколки в гладкие стеклышки. На севере образуется особое течение, не знаю, как такое возможно, но оно реально работает. Ну, это типа как море стачивает камни в песок. Вода постоянно движется и полирует стекло в драгоценные камни, понимаешь? Некоторые там лежат уже год! Вот посмотришь, какие они красивые! А ведь это всего лишь озеро, чувак!

– Чего? Ну да, может, – неуверенно произнес я.

Ратсо явно огорчило, что я не выразил восторга. Но просто он то и дело заставал меня врасплох, и я не успевал сразу подобрать подходящую реакцию. Ратсо от нетерпения чуть ли не подпрыгивал, он весь так и сиял, и я понял, что просто не могу отказаться с ним туда пойти. Хотя ужасно боялся, что поскользнусь в траве и сломаю себе еще и шею.

Несколько минут спустя мы стояли у самой воды. Я не упал, даже ни разу не оступился. Спускаться оказалось легко.

Мне доставило удовольствие это слово: «легко». Никто не отдает себе отчета в том, насколько это прекрасное слово, потому что большинство забывает, что оно на самом деле означает. Чтобы по-настоящему понимать слова, их нужно испытать на себе.

Ратсо притащил с собой ведро осколков и назначил меня ответственным за пестик и ступку. (Кстати, это совсем не тот пестик у цветов, про который говорят на ботанике.) Мы шли по линии света, начерченной огромным фонариком – его нес Ратсо. Я слушал, как спит природа. И я это по-настоящему слышал: и птиц, и рыб, и как растет трава, и как дует ветер; как все замерло, застыло, отдыхает. Я наблюдал тишину и крошечные камешки в воде – они так и сияли, довольные своей гладкостью и блеском. Ратсо указал пальцем куда-то, где было еще темнее.

– Вон, видишь? Это там. Проходит немного времени, и течение возвращает осколки, которые я в него высыпал. Получается такое как бы природное сито. Остается только нагнуться и их подобрать. Так что у меня, типа, тоже есть коллекция, – смущенно заметил он.

Заинтригованный, я посмотрел туда, куда он показывал. Вода в озере была почти прозрачной, и в свете луны я увидел несметное количество звезд, они качались в водных кроватях, будто сам Млечный Путь стал рекой и потек по лунному руслу. Я стоял посреди опрокинутого неба. Маленькие гладкие стеклышки были такими красивыми и хрупкими. Благодаря усилиям Ратсо они выглядели изысканными и даже драгоценными. Хотя с ним самим это ну никак не вязалось: Липкий Медведь превращает обыкновенный мусор в хрупкие прекрасные самоцветы.

– Сегодня великий вечер, я наконец-то их соберу! Целый год ждал. Это для моей сестры, завтра у нее праздник. Поеду к ней и подарю их.

Я немного подумал и ответил:

– Это очень красивый подарок – думаю, она будет рада. Да точно будет рада!

В ответ на мой энтузиазм Ратсо лишь неуверенно пожал плечами. Для него это было какое-то тяжелое послание из прошлого, и я не смог его расшифровать. Мне показалось, он немного смущен и как будто потерян.

– Да, это ее праздник, и я наконец-то ее увижу.

– Она в Пайн-Ридже?

– Да, там.

– А как ее зовут?

– Дасти Роуз Джампинг Игл.

– Ого, ну и имечко! По-моему, оно… сверкает. Да, точно, сверкает, – поделился я своим ощущением.

– Это самое красивое имя из всех, какие только давали людям в нашей общине, и досталось оно именно ей, – со вздохом произнес он. – Слушай, можешь подать мне банку, вон ту, у тебя за спиной? С красивой крышкой.

Я протянул ему банку; казалось, он вот-вот расплачется.

– Да, моя сестра – звезда, – проговорил он очень тихо.

Мне показалось, что он как-то уж слишком торжественно отзывается о сестре, но, вглядевшись в его лицо, понял, что он просто не может говорить о ней по-другому. И тут Ратсо вдруг решил сменить тему и воскликнул с самым небрежным видом:

– Эй! Сломанный Стебель, только не напридумывай себе всякого! Это не какая-нибудь там индейская традиция. Это я сам. Лично моя затея. Больше никто из индейцев не шлифует камни и не делает ничего вроде этого.

– Ну понятно, ты открываешь ювелирную лавку! – пошутил я.

Ратсо ничего не ответил, только хитро улыбнулся. И вдруг ТИХО спросил:

– Скажи, а ты не хочешь завтра поехать со мной? Провели бы там выходные. На машине – часов пять в одну сторону.

– Ты хочешь, чтобы я с тобой поехал в Пайн-Ридж?

– Да, я вроде именно так и сказал. А ты бы хоть немного освежил свои несуществующие знания об индейцах лакота.

И мне составил бы компанию. Я… я был бы тебе благодарен, – неохотно добавил он.

– С какой стати?

– Ни с какой, просто так. Чтобы сыграть в баскетбол, например. Чтобы найти Твое Место, – сказал он и подмигнул.

– И отполированные стеклышки ты тоже с собой возьмешь?

– Ну конечно, и старики мои не против. Осталось только с твоими договориться.

– С моими стариками? – спросил я.

– Нет, со стариками твоего соседа, – фыркнул Ратсо. – Ну конечно же, с твоими, дурень! Их все-таки надо предупредить, не считаешь?

– Да-да, конечно, – пробормотал я, разволновавшись: вспомнил, что скоро ведь и в самом деле придется увидеться с родителями.

Пока Ратсо вынимал отполированные стеклышки из углубления у самого берега, я смотрел на горизонт: огни Мобриджа сверкали вдали подобно крошечным звездочкам, которые спустились, пожалуй, чересчур близко к Земле. Достаточно было протянуть руку, чтобы схватить две-три, только вот сам-то я был слишком далеко от них и слишком мал, слишком слаб и изможден.

Перед глазами мелькнула ночная бабочка и тяжело полетела над озером. Я лучом фонарика проследил за ее полетом. Вот она опустилась на веточку, торчащую из воды. Это была огромная пяденица, с непропорционально крупным телом и крошечными крылышками. Я смотрел, как она дрожит, как вздрагивают ее красно-черные крылья. Она вся была как-то разболтана, будто кто-то слепил ее тело из двух частей, не подумав о пропорциях. Она с усилием пыталась рвануть вперед и гудела так, словно хочет завести мотор. Вдруг пяденица вздрогнула особенно сильно, чуть не взорвалась, и тут-то ей наконец удалось взлететь. Крылья распушились, каку птицы. Она полетела над водой, преодолела несколько метров, тело постепенно теряло высоту, потом в отчаянии снова ее набирало, и наконец намокшие крылья потянули бабочку вниз, и она медленно утонула у меня на глазах, тихо, без малейшего всплеска. По спине пробежала дрожь, и я потихоньку двинулся обратно к машине. Что ж, решено. Я еду в Пайн-Ридж.