Пусть будет гроза

– Придется завернуть на мойку, я так не могу, – твердо объявил он.

– Но мы ведь только выехали! – воскликнул я.

– И что? Мне плевать, – ответил он.

Я снова подумал, что наше путешествие начинается ужасно, и почувствовал, как в сердце закрадывается сожаление. Все-таки спонтанные решения – это не мое.

Мы подъезжали к Селби. На карте этот городок можно было и не заметить: положи рисинку на бумагу, и название под ней полностью исчезнет. И все равно мы долго-долго кружили по местным улочкам, пытаясь отыскать ремонтную мастерскую или автомойку. И вот, когда я уже решил, что мы заблудились, Ратсо будто по волшебству нашел автосервис. Он даже был открыт.

– Ищете запчасти? – спросил управляющий, возникший на пороге маленькой сторожки.

Он с очень странным выражением лица оглядел машину со всех сторон, а потом расхохотался и как ни в чем не бывало ушел обратно в свою будку. Типа, это нормально.

Ратсо даже отвечать ему не стал. Из гордости, ясное дело.

Он сам пошел за пылесосом, губкой и мыльной водой. Меня не оставляло удивительное ощущение, что Ратсо ведет себя так, будто он один в целом мире, а в плохие дни вообще один против всех. Мне казалось даже, что он сам не видит большой разницы между тем и этим: один во всем мире или один против всех. Похоже, на его долю выпало немало невзгод. Крупное сгорбленное тело было всегда немного наклонено вперед, как будто ему приходилось вечно противостоять невидимой встречной силе, давать отпор ветрам, дующим прямо в лицо.

– Открой окна, все до единого! – яростно скомандовал он, энергично протирая губкой передние сиденья и не переставая ворчать: – Как же я это ненавижу, ты бы знал!

Настоящий живой комок нервов. Нет, серьезно, по сравнению с ним я был на удивление спокоен и невозмутим. Круче всех в Мобридже, а может, и в штате.

Честно говоря, эта мысль мне пришлась по душе, прямо как-то хорошо стало, хоть, конечно, и мучила совесть из-за бутылки.

– Ты мне помочь, случайно, не хочешь? – раздраженно поинтересовался Ратсо.

– Ну… Боюсь, это будет проблематично, – ответил я упавшим голосом.

– Чего, никогда тачку не мыл? Вечно кого-нибудь нанимаете, чтобы за вами подтирали?

– Да нет, просто ведь у меня нога. Внутри машины не согнусь.

– Вот мне интересно, ты буржуй или трус?

– Ни тот и ни другой! Почему ты так говоришь? Если бы я был буржуем или трусом, как бы я тут с тобой оказался?

– Тогда давай шевелись! Тем более что это ты разлил свою бутылку в моей машине.

– Я ведь уже извинился. Я не знал, что у тебя такая аллергия, – ответил я, пытаясь загладить ущерб, причиненный разлитой бутылкой алкоголя.

Я был ужасно расстроен, ведь он всерьез на меня разозлился.

– Я еще могу вернуться домой и никуда с тобой не ездить, – сказал я.

– Так вот чего ты на самом деле хочешь? – сердито проговорил Ратсо. – Смотреть в свой деревянный ящик и пересчитывать пустые коробки из-под таблеток? И вспоминать былую жизнь?

Мне стало обидно. Взыграла неуместная гордость.

– Что ты делал целый год? – продолжал он с вызовом. – Кроме того, что смотрел, как растет количество коробок и как мать твоя катается на колесиках?

Я бросил на него мрачный взгляд, до того мрачный, что глаза мои, казалось, сейчас совсем съежатся и выпадут из глазниц. Я не стерпел насмешливых слов Ратсо и запустил ему в лицо мокрой губкой. Вспомнил все свои сеансы реабилитации и то, скольких усилий, слез и даже криков они мне стоили. Как физиотерапевт выкручивал мне ногу для моего же блага. Растяжки, которые я до сих пор делал по утрам и вечерам. И все остальное.

– Тебе обязательно быть таким злым? – закричал я. – Ведь ты меня даже не знаешь! Ты вообще ничего про меня не знаешь! Когда мы попали в аварию, я решил, что машина взорвалась, мне показалось, что мне разорвало тело и все мясо оторвалось от костей! Там было столько крови, столько металла, а потом больница и все вокруг – белое, постоянно белое, постоянно. И от этого не отделаешься – оно никуда не уходит, оно приклеилось к коже и всегда со мной!

Ратсо смотрел на меня растерянно, по лицу текла мыльная вода. Он был уже не так уверен в себе, ему стало стыдно, он не знал, что сказать. Он вытер себе лицо краем футболки, и я увидел его живот, а на нем – огромный шрам, идущий слева направо. Зрелище то еще.

Вон оно что. Значит, мы с ним братья по шрамам. Это потрясло меня до глубины души.

Так же бывало в приемной у врача среди других потерпевших аварию. Когда наши взгляды встречались, я боялся увидеть в глубине их зрачков знак, что они сдались. Поэтому предпочитал дожидаться приема врача с закрытыми глазами, всегда. Не для того, чтобы не видеть инвалидных кресел, костылей и корсетов для шеи. Нет, больше всего меня пугали глаза. В них раны были самые тяжелые.

Выходит, у нас с Ратсо имелись одинаковые подземелья, которые сообщались между собой лабиринтом галерей. Люди могут тянуться друг к другу, потому что их интересует театр или спорт, могут сближаться на почве схожих особенностей характера вроде юмора или гордого нрава. Нас же объединяли разрывы на коже.

Я начинал понимать природу нашего притяжения, еще даже не вполне осознав, что оно вообще есть. Иногда мы безвольно доверяемся невидимым нитям, которые в состоянии связать две жизни.

Я долго ничего больше не мог сказать, а когда наконец выдавил из себя хоть что-то, вышла полная дичь. Это примерно как прыгнуть в воронку после взрыва бомбы – абсурдный способ спрятаться и попытаться спастись.

– Я провожу время в интернете, смотрю видео. Вот чем я занимаюсь.

Не дав себе отдышаться после только что увиденного, после сказанного Ратсо и после собственного признания (странно, как жизнь может за считанные секунды разогнаться и перейти сразу на пятую скорость), я продолжил выплескивать все, что наболело, распутывая клубок противоречивых ощущений – того, о чем я догадывался, и того, чего не мог постичь.

– Видео с животными, – продолжал я, подбирая с земли упавшую губку. – Я обожаю панд, могу смотреть на них часами, закрывшись у себя в комнате. И в общем-то… В общем-то, только в эти минуты я чувствую себя хорошо.

Я заметил, что, пока я говорил, Ратсо поглядывал на свои банки, стоящие на полке за задним сиденьем.

– Панды? Почему панды? – спросил он, удивленно приподняв бровь.

– Дело даже не в пандах, а именно в видео про них. Мне нравятся смешные моменты, когда они падают или катаются по земле. Нуда, полный идиотизм, я понимаю. В моем возрасте такое уже не смотрят. И вообще, боюсь, этого не объяснишь. Зря я про это рассказал, извини.

– Ты их смотришь в интернете? У меня интернета никогда не было.

– Как? Никогда? – Я вытаращил глаза от удивления.

– Ну, старики – они же старые, у них интернета нет. А раньше, в Пайн-Ридже, там даже телефона почти ни у кого не было. Так что, сам понимаешь, ко всяким таким штукам я не привык. Но с тех пор как переехал в Мобридж, часто хожу в библиотеку, и… Мне там хорошо.

После своего грандиозного и идиотического признания о пандах я наконец принялся отмывать машину. Добросовестно. Я знал, что всё начинается с малого, с незначительных мелочей, частенько даже с одной несчастной пылинки. Ее поведения нельзя предвидеть и предугадать. Крошечная песчинка способна нас сломать и уничтожить, но может и вывести за пределы собственного «я», наружу, к людям. Вся моя судьба состояла из таких песчинок.

Размышляя об этом, я продолжал мыть машину. И даже сходил купить дезодорант для автомобиля, чтобы замаскировать запах спиртного, – может, так Ратсо скорее успокоится. Меня продолжал беспокоить один вопрос, он так и вертелся на языке, но не хотелось показаться бестактным.

– Я купил тебе «елочку», – объявил я, усаживаясь обратно в машину.

Усесться в машину было для меня вообще-то целой историей: закрепить костыль, удобно разместить ногу – но вот интересно: на сей раз я этого почти не заметил. Сел в «вольво» почти так же легко, как коп в детективном фильме.

Только в руке вместо пушки – «елочка».

– Пф! Они воняют, эти штуки, – проворчал Ратсо.

– Извини, не знал, – мрачно ответил я.

– Да ничего, давай, вешай на зеркало. Уж лучше это, чем вонища от виски.

– Не понимаю, чего ты так разошелся: ведь твоя тачка и так помойка, посмотри сам! – воскликнул я, оглядываясь на заднее сиденье.

И внезапно умолк, потому что увидел сзади такое, что у меня глаза на лоб полезли.

– Подожди, а это что? – ошарашенно спросил я.

– А что там? – Он тоже удивился.

– Да вон же, – закричал я, – на полу под сиденьями! Как будто… Похоже на… Как будто у тебя там пшеница растет. Там типа поле!

– А, да, знаю, я сначала не понял, про что ты. Там какие-то колосья проросли. У меня в машине жутко влажно, ну и туда, видимо, залетели зерна и прижились. Только я не знаю, что это такое. Смотри, Сломанный Стебель, не жуй их, а то я не ручаюсь за твой кишечник.

– И давно это тут?

– С весны, кажется. Это моя собственная лужайка! – сказал он и подмигнул.

– И ты не хочешь от нее избавиться?

– Ну уж нет! Я ее не трогаю. Это же природа, чувак. А природа – это священно.

– Природа в машине – такого не бывает. По крайней мере, я никогда не видел.

– Ну, давай тогда считать, что это чудо!

– Я, по-твоему, совсем идиот, да? У тебя в машине помойка, а я должен считать, что это чудо?

– У меня есть способности, о которых никто не подозревает. Смотри, я же превратил пиво в гладкие камешки, – добавил он с самым серьезным видом.

Нет, слушайте, мир перевернулся с ног на голову. Природа прорастала прямо сквозь автомобильную обшивку, и, по правде говоря, мне это нравилось, потому что все вокруг начинало казаться мягким и гибким, незнакомым и изменчивым. Это было что-то новенькое, мне нравилось. Детали моей жизни менялись, песчинки и пылинки сдвигались.

Я радовался, что и меня самого тоже сдвинули с места. А еще мне казалось, что и Ратсо чувствует себя так же. Иначе с чего бы ему звать меня с собой? Ведь он вполне мог проделать этот путь в одиночку.

И все-таки я был потрясен. Пшеница – а скорей уж какой-то сорняк, проросший посреди машины, – это было что-то уж совсем запредельное.

– Вот смотрю я на все это и не понимаю, с чего такой цирк вокруг несчастной опрокинутой бутылки виски!

Глупо было, конечно, опять поднимать эту тему, но я ничего не мог с собой поделать. Ратсо вцепился в руль и посмотрел на меня с какой-то особенной твердостью во взгляде.

– Ты хотя бы иногда головой думаешь? В смысле, о чем-нибудь еще, кроме своей ноги. Или у тебя мозг тоже на костылях? Он вообще как, работает или в отключке?

– Слушай, а нельзя без оскорблений? Классное у нас начало путешествия, ничего не скажешь! Зачем ты вообще меня с собой потащил?!

Мне было необходимо услышать его ответ.

– Чтобы успокоиться, – самым спокойным тоном ответил он.

– Ну, у тебя круто это получается, молодец.

– Когда я увидел тебя у пруда с утками, то подумал, что мы похожи.

– Мне шестнадцать лет, и вешу я примерно сорок килограммов.

– Ага, спасибо, я заметил.

– Но у нас у обоих шрамы.

Ратсо на это ничего не сказал, он сосредоточенно вел машину и не сводил глаз с дороги. А я отвернулся к окну и тоже умолк. Слово «шрамы» будто разрезало воздух в машине. Снаружи дул ветер, по лужам шла рябь. Лужи дрожали, как мое сердце. Я смотрел на ветер через лобовое стекло. Я любил весну, когда почки открывают зеленые глаза и хочется быть внимательным ко всем метаморфозам, даже к самым незначительным. Весной снова открываешь для себя некоторые цвета – будто видишь их в первый раз. И даже можешь вообразить, что мир щедр. Но когда заканчивается лето, всегда возникает ощущение, что деревья сворачиваются клубочком и втягивают в себя всю свою зелень, чтобы нас наказать.