Пусть будет гроза

Я – потрясение

Ратсо проводил меня до дома. Было уже очень поздно, я совершенно выбился из сил. Целый год так не уставал.

– Ничего себе, в крутом ты райончике разместился! – воскликнул он, когда машина свернула на нашу улицу. – Видал домишки? Твой который?

– Белый с голубым крылечком, вон там! – указал я.

Наш район и в самом деле состоял сплошь из белых величественных особняков. Повсюду росли деревья и цветы, лужайки были идеально подстрижены, везде царили ровные линии, прямые углы и округлые края – ничего нигде не торчало. Я всегда жил здесь и, поскольку видел эти места каждый день, не очень-то понимал, как наш район выглядит со стороны. Подобная разновидность слепоты развивается под влиянием времени, привычки, бессознательности и, конечно, наивности.

Нам в нашем несчастье крупно повезло. Катастрофа произвела на свет двух инвалидов, но мы были богаты, и это смягчило удар.

– По-моему, там за окном кто-то ждет, – предупредил меня Ратсо.

– Ясное дело, – вздохнул я, – мать.

Едва я произнес эти слова, как она появилась на крыльце. При виде мамы сердце у меня упало. Мне хотелось и остаться на месте, и броситься к ней. От этих противоречивых чувств было нестерпимо больно. Вот бы можно было ничего не выбирать, а просто вечно жить, укутавшись в шерстяное одеяло.

– Слушай, твоя мать что, в инвалидном кресле? – удивился Ратсо.

Я секунду подумал.

– Да, – наконец выдавил я из себя. – Причем по моей вине, если хочешь знать.

Я с вызовом посмотрел Ратсо прямо в глаза. Пусть сбежит от меня, если хочет. Или скажет какую-нибудь гадость, потребует подробностей, начнет расспрашивать. Но он и бровью не повел. Как и в тот раз, когда увидел пустые коробки из-под таблеток в деревянном ящике и ничего не сказал.

– Завтра встречаемся ровно в восемь, – просто сообщил он. – Буду ждать на этом самом месте. Не опаздывай. И еще, слушай, может, захватишь с собой немного жратвы? И спальные мешки, если есть.

Я кивнул и вышел из синей «вольво». Я чувствовал, что мама за мной наблюдает. Я не спешил, она все равно, наверное, ждет этого момента уже несколько часов. И что же мне ей рассказать? Что я околачивался у пруда с утками, подумывая избавиться от своего чересчур громоздкого прошлого? Рылся в мусорных ведрах? Бил бутылки из-под спиртного о стену ангара? Занимался выдуманной бижутерией? Видел, как умерла бабочка?

Мама, которая только и думает что о переходном возрасте и моей реабилитации, наверняка пришла бы от всего этого в ужас.

У меня за спиной что-то взвизгнуло – это Ратсо поехал домой. Я был в нескольких метрах от двери, но лица матери вычислить не мог. Это как уравнение с двумя неизвестными. А ведь я не так уж плох в математике. Все учителя в этом единодушны.

Я склонил голову и взялся за ручки маминого кресла, чтобы вкатить ее в дом. Отец тоже ждал меня, сидя на диване в гостиной, нога на ногу, на коленях журнал, как в зале ожидания. Вот только статья перед ним была раскрыта вверх ногами, так что он вряд ли ее читал. Он заговорил первым.

– Может быть, объяснишь, что происходит?

– Я не знаю… – пробормотал я.

– Тебя не было дома шесть часов и тебе нечего нам сказать? – спросила мама, огорченная, но вроде не сердитая.

В пространстве комнаты не ощущалось ни злости, ни рассерженности. Только вопросительные знаки сыпались с потолка. Я не знал, как объяснить свой поступок. Попытался напустить на себя веселый вид, но на самом деле хотелось плакать – слишком много эмоций накопилось за день.

Я еще не вполне осознал обстоятельства аварии – я чем-то там помахал, какой-то дурацкой штукой, помахал перед глазами у матери, вот что я сделал, всего-то и делов, какой-то штукой, ерундой, гаджетом, тупизной, которую мне просто для смеха захотелось ей показать, захотелось помахать этой чушью у нее перед глазами. Как такое расскажешь? Ведь слова – это часто всего-навсего бездарные идиоты. Мама отвлеклась и резко вильнула влево. Движение на дороге в тот день было плотным, мы ехали к папе, который отправился проведать своего брата. Встречная машина на сумасшедшей скорости врезалась в нас. Мы полностью приняли удар на себя, с другим водителем, к счастью, ничего не случилось – кроме материального ущерба. И вот результат. Как можно признаться в подобном: «Я больше не могу ходить, потому что идиот сын потряс у меня перед глазами дурацким гаджетом»?

Какой я идиот, ну какой же я идиот.

– Мы с отцом сегодня много думали. Нам нужно поговорить. Сегодня все пошло вразнос. Твои реакции, наши. Надо собрать все это в кучу и обсудить. Втроем.

– И перестать вести себя как страусы! – добавил отец.

Я сказал: страусы-то тут при чем, но отец возмутился:

– Да ни при чем, Мозес! Это просто такое выражение. Не надо прятать голову в песок, вот что оно означает.

Я почувствовал, что слишком туго соображаю. Видно, чересчур устал, чтобы поддерживать беседу, хотя внутренне был страшно благодарен родителям за то, что они решили высказать мне всё напрямую. Голова разболелась. Перед глазами мелькало всякое: прыщи, панды, взгляд Колина, футболка Ратсо, его походка, его упрямство и самодостаточность, мать, которая плачет, отец, который колотит по рулю, – всего было так много, все было так ярко и от всего так щемило сердце. Слишком много, слишком ярко, слишком щемяще. Меня будто бросили в шейкер с эмоциями. И я объявил, даже не успев заново набрать воздуха в легкие:

– У меня появился друг, и я хотел бы уехать с ним на выходные. Мне бы хотелось, чтобы вы дали мне на это разрешение, а потом, обещаю, мы сможем поговорить и обсудить страусов. Я обязательно буду осторожен. Это очень важно, я не знаю, как вам объяснить, насколько это для меня важно. Я должен поехать. Мы проведем выходные у его сестры. У нее день рождения, и я думаю, все пройдет хорошо. Он говорит, что она похожа на звезду.

И тут я по-дурацки разрыдался, как будто произнес самую нереально печальную фразу за всю свою жизнь.