Пусть будет гроза

Я – нетерпение

На следующее утро с улицы донесся сигнал «вольво». Ратсо явился точно в назначенное время. Если честно, я бы его все равно не пропустил – торчал у окна как приклеенный. Поджидал его приезда уже минут тридцать, не меньше. Родители еще спали. Ну или, по крайней мере, делали вид, что спят. Ясное дело, каждому из нас хотелось избежать прощальных похлопываний по спине и бесконечно повторяющихся фраз: «Хороших выходных, береги себя. И обязательно звони».

Я потянулся за рюкзаком, но в последнюю секунду бросил беглый взгляд в сад. Качели мягко покачивались под величавым сводом утреннего неба. Мне послышался короткий смешок, как будто рассмеялся маленький мальчик, но это была всего лишь птица, сидящая на ветке сливы. Потом мне почудился звук переворачиваемой страницы – очень странное ощущение. А после этого я услышал прогноз погоды по радио. На выходные пророчили дожди с мощными грозами, уж слишком необычная погода для наших мест, где дождя не бывает почти никогда, а если и бывает, то совсем недолгий. И все-таки я вернулся в комнату за непромокаемой курткой и запихнул ее в рюкзак.

Я был еще в доме – собирал последние вещи – когда заметил за окном Ратсо. Лицо у него было мрачным и суровым. Он осматривал свои банки, полные шлифованных драгоценных камней. В его взгляде сквозила печаль, похожая на маску для сна или кляксу черной туши, как будто бесконечно тяжелая тень упала ему на глаза. Чувство, написанное у него на лице, было еще огромнее, чем он сам, а такое даже представить себе трудно, принимая во внимание его габариты.

Думаю, я решил поехать с Ратсо, потому что не мог сам в себе разобраться. Мне казалось, что я пускаюсь в авантюру. И это слово – «авантюра» – разбудило меня, ввело в состояние безграничной осознанности, как будто я теперь вообще никогда не буду спать. Мне захотелось встряхнуть свой застывший мир, израненную ногу и разбитое сердце.

Возможно, и Ратсо чувствовал себя точно так же. Мы пробуем то и это и не догадываемся, что на самом деле никогда ничего не поймем. Зачем он со мной связался? Возможно, просто со злости. Когда я смотрел на него там, в машине, лицо у него было точь-в-точь как у меня, когда я внимательно разглядываю себя в зеркале: забываю о дурацких прыщах, похожих на кусочки колбасы чоризо, и подолгу пытаюсь разглядеть в себе свет, увидеть свою злость, но в итоге так и остаюсь наедине с вопросами без ответов.

Я уселся рядом с ним в машину и захлопнул за собой дверь – очень захотелось это сделать. Я давно заметил, что все приключенческие фильмы и боевики начинаются с этого приглушенного металлического стука. После этого можно дать себе волю и крикнуть: «Поехали!» Ну да, да, я представлял себе, что попал в кино, хотя мечтать об этом было просто смешно: ни один голливудский продюсер не стал бы снимать фильм, в котором два центральных персонажа – индеец и инвалид. На такое ни один продюсер не ссудил бы ни одного несчастного доллара.

В общем, путешествие начиналось, и никто не знал, будет ли наша дорога усеяна лепестками роз или с первых километров все пойдет наперекосяк. Я пока понятия не имел, чем это обернется в итоге. Но одно осознавал вполне отчетливо: тело Ратсо не помещалось в границы водительского сиденья и напоминало гигантский шарик мороженого, который упал сверху на кресло и там растаял. Я рядом с ним чувствовал себя дохляком. Хрупким металлическим прутиком.

Ратсо завел машину, «вольво» издала стариковский предсмертный скрежет, я мысленно отряхнул с ног прах родного дома, в последний раз бросил взгляд на окно своей комнаты и заметил, что в родительской спальне горит свет. Мне захотелось немедленно выключить мобильник – на случай, если вдруг позвонит мама или отец бросится нас догонять со словами: «Не может быть и речи о том, чтобы отпускать тебя в путешествие на этом тарантасе. А ну марш к себе в комнату». Я решил, что снова включу телефон через несколько километров, как только выедем из города. А пока я был не готов лишиться родительского разрешения на поездку.

С другой стороны, путешествие и в самом деле началось не совсем так, как хотелось: на первых же километрах из-под капота «вольво» повалил дым. День еще только-только начинался, и я было подумал, что это туман, даже успел размечтаться о том, какое поэтичное и кинематографичное начало у нашего Приключения. Темнота еще рассеялась не совсем, там и тут клочья тумана, машина катится на замедленной перемотке (правда, в нашем случае это была ее обычная скорость), вот только… Нет, нет, все пошло совсем не так.

– У тебя там что, дракон под капотом? – заволновался я. – Что это еще за дым?

– Это как артрит у стариков, сначала нужно расходиться. Не волнуйся, потом наладится. Не может пуститься в путь без сигаретки! – шутливо объяснил Ратсо.

И в самом деле, когда мы выехали на трассу 12 в направлении Селби, машина очень быстро успокоилась. Из-под капота по-прежнему доносились подозрительные скрипы, но в остальном двигатель вроде бы утихомирился и работал как надо, то есть катил машину вперед с той же скоростью, с которой бабушка Шарли ездит за покупками на велосипеде.

Солнце еще не показалось, но предвестия его появления уже вовсю бросались в глаза. Лавандовые облака проносились мимо, будто конница, скачущая по бледно-зеленой заре.

Я подкарауливал свет и был уверен, что сегодня он будет прекрасен. На душе было хорошо и спокойно. Наступающий день просто не мог меня подвести.

Когда мы выезжали из Мобриджа, я обернулся на дорожный знак, обозначающий границу города, и взял дорожную карту, которую Ратсо бросил на приборную панель.

– Тебе она еще нужна? – спросил я.

– Нет, я дорогу знаю, но впервые еду здесь сам, за рулем. Давно там не был. Какое счастье, что теперь у меня есть эта тачка!

Я внимательно изучил карту. Нам предстояло провести в дороге больше шести часов, и надо было еще накинуть часок сверху, учитывая особенности нашей машины и ее неслабый пробег. Значит, мы будем двигаться на юг, вдоль берега Миссури, которая разрезает штат пополам, проедем Селби, Геттисберг, обогнем Пирр – столицу штата, а потом через Мердо, Мишен и Мартин доберемся до Пайн-Риджа. Я радовался нашему путешествию еще и потому, что оно даст мне возможность снова увидеть, пусть издалека, невероятные и головокружительные пейзажи Блэк-Хилс[7] и Бэдлендс[8]. Родители меня часто туда возили. Я все это уже видел: холмы, вершины, причудливо изъеденные временем скалы и луга повсюду, насколько хватает глаз. Когда мы путешествовали, машину всегда вел отец, но особенно отчетливо я запомнил мамины ступни. Если мы отправлялись куда-нибудь дальше чем на двадцать километров, она обязательно снимала обувь, закидывала ноги на приборную панель и шевелила стопами в ритме музыки, которая играла в машине. На одном пальце ноги у нее, как у хиппи, было серебряное кольцо. Мне нравилось делать снимки с этого ракурса. На переднем плане – ее ноги, а за ними – грандиозные пейзажи. От поездки к поездке менялся цвет лака у нее на ногтях: он был то зеленым, то желтым, то красным, то фиолетовым, то розовым, а за яркими мамиными ногтями лежали Скалистые горы – черные, цвета охры или песка, – или луга, застеленные красными, желтыми или коричневыми одеялами. Дома у нас хранятся сотни фотографий этих прекрасных краев с мамиными ногами, красивыми и живыми, на переднем плане.

Отец на каждом повороте повторял одну и то же фразу:

– Начинаешь как-то лучше понимать жизнь, когда видишь такое, правда?

Я не знал, говорит ли он только о лугах, долинах и горах или же, как и я, связывает красоту природы с мамиными ногами. Но я всегда с ним соглашался.

Это было мое первое путешествие за целый год. В памяти плыли слепящие больничные огни, оголенные дни и бесконечные ночи, все мои прерванные километры и безумный птичий гомон за окном по утрам. Дни и картинки, которые размываются, исчезают.

Я спросил у Ратсо, есть ли у него фотоаппарат, потому что я свой забыл. Он сказал, что нет. Я даже не расстроился. Вещи меняются, может, это и правильно – не пытаться их зафиксировать. Я стал думать обо всем зыбком и мимолетном, и тут он вдруг прервал мои размышления.

– Слушай, надеюсь, ты захватил что-нибудь пожрать?

– Чипсы, газировку и бутерброды. А еще смотри что – прямиком из отцовских запасов! – гордо объявил я и продемонстрировал бутылку виски, наполненную на три четверти.

Машину слегка повело вправо, но Ратсо быстро выровнял руль.

– Черт! Я тебя из машины вышвырну, если ты мне будешь такое предлагать, – рявкнул он.

Он резко нажал на тормоз, и машина остановилась прямо посреди дороги. Меня швырнуло вперед, и я выпустил бутылку из рук, она открылась, и виски выплеснулся в салон: видно, крышечка была плохо прикручена. Все это произошло за считанные секунды, я не успел среагировать. Я весь съежился и замер. Ну отлично, начало поездки просто супер. Увидев, что произошло, Ратсо бросил на меня убийственный взгляд.

– Ты только посмотри, эта дрянь теперь везде! Черт, еще толком даже отъехать не успели! Мы что, по-твоему, в каком-нибудь тупом фильме? Приедем и сразу надеремся в хлам и обдолбаемся наркотиками?

Он весь так кипел от злости, что мне захотелось стать совсем-совсем маленьким. Раньше я еще никогда не воровал у отца алкоголь. Вообще никогда ничего не воровал, но в этот раз решил, что надо показаться Ратсо крутым. Один разочек.

Ведь такое часто бывает в кино и в книгах: друзья отправляются на прогулку, и в конце все напиваются и здорово веселятся. К тому же мне нравилось слово «крутой». Меня уже целый год никто не называл крутым и никто не говорил, что провел «крутой» день в моей компании. «Мозес крутой. Мозес Лауфер Виктор Леонард – крутой чувак».

Нет, я слышал только: «Молодец, Мозес, ты здорово держался. Настоящий герой». Так чаще всего говорили врачи или медсестры. Эти слова – «здорово держался» и «настоящий герой» – как бы я хотел изрубить их в крошку и выбросить на помойку. Вырвать из словаря, уничтожить.

Пока я размышлял о словарном составе нашего языка, Ратсо все не унимался.

– По-твоему, ты сейчас где? – рассерженно орал он.

– Да не знаю. Я думал, это хорошая идея.

– А вот и нет, это паршивая идея! Я ведь тебе уже говорил: я к этому не прикасаюсь! Я – серьезный человек.

Я был расстроен и извинился.

– Но чего ты так разошелся? – вот что мне действительно было интересно.

– А ты почему задаешь так много вопросов? Я сказал – нет, значит, нет!

Я почувствовал, что он занял оборонительную позицию – как я, когда мне задают вопросы об аварии, о моей ноге или о маме. Когда от меня ждут оправданий. Я часто замечал, что объяснения похожи на оправдания. В ответ на такие расспросы хочется выхватить рапиру и защищаться.

Я решил промолчать, но в машине воняло алкоголем. От запаха даже глаза щипало.

– Черт, ну и гадость! – добавил масла в огонь Ратсо.

Казалось, его сейчас стошнит. Но ведь ему было восемнадцать, и кто мог предугадать такую его реакцию, принимая во внимание, откуда он родом? Однако было видно, что его на полном серьезе выворачивает от отвращения, хотя в Пайн-Ридже люди насчет алкоголя вообще-то далеко не ангелы.