Пусть будет гроза

Ратсо набрал горсть земли и с яростью подбросил в воздух, после чего продолжил свою исповедь.

– Во всем виноват нож, во всем виноваты они – те люди, которые ей не помогли. Во всем виновато пиво, которое она покупала и пила, которое ей предлагали и она пила, которое она воровала и пила, день за днем, все больше и больше. Пила и пила, а бутылки выстраивались длинными рядами, эти ряды росли, а у нее под глазами росли фиолетовые круги. И я тоже во всем виноват. Будь я рядом, чтоб присматривать за ней, она бы не умерла.

Я вдруг осознал, что он все говорит и говорит, ни разу не прервался, чтобы набрать воздуха в легкие, и вот он едва не задыхается, а слова так и хлещут из него потоком, будто сами по себе. Он не говорил – он изливал душу.

Солнце в небе стремилось к финалу, превращалось в обычный знак препинания, ставило точку в конце нашего долгого дня с его многочисленными запятыми. Мне захотелось обнять Ратсо, придумать для нас двоих собственную крошечную географию, такое место, где не будет ни костылей, ни алкоголя, где все будут живы, где не будет смертей и ран, короче говоря, это будет такой мир, какого просто не бывает.

Ратсо опустился на корточки перед могилой Дасти Роуз и открутил крышку на банке со шлифованными осколками. Теперь-то я понял, зачем он проводил столько времени у озера в Мобридже, разбивая бутылки из-под спиртного. Все встало на свои места. Он положил на могилу первый осколок и сказал:

– Я много думал с тех пор и решил, что уродливые вещи могут превратиться в красоту, если очень захотеть. Одно может трансформироваться в другое. И сегодня я хочу, чтобы у Дасти появилось нечто прекрасное, чтобы земля расцвела, чтобы то, что ее убило, стало чем-то иным. Я хочу сделать так, чтобы все здесь изменилось.

– Что – все? – спросил я.

– Ну, для начала – вот эта могила, а потом я пойду дальше. Буду проникать сквозь стены, входить в дома и города. Буду изучать право и сделаю так, чтобы тут все стало по-другому – в этой нашей резервации с ее бедностью и обособленностью от мира, который не соблюдает условий договоров, и из-за этого гибнут люди!

Он выкладывал стекляшки одну за другой, покрывая ими могилу Дасти Роуз. Постепенно на ней вырисовывался мозаичный узор. На это ушло какое-то время. Тени становились светом, и голая холодная могила покрывалась блестящими украшениями. Расположенная в самом центре спящего кладбища, она оделась в сотню разноцветных звезд, как будто Ратсо опрокинул на землю целое небо. Отшлифованные камешки искрились и переливались. Это было красиво и нежно – мелкая разноцветная галька, чистая, как прозрение.

Губы Ратсо тронула улыбка. Сейчас он выглядел совершенно спокойным.

– Пускай меня принимают за идеалиста, – сказал он, громко фыркнув.

Он подтянул штаны – в этом движении было что-то мужественное и в то же время немного комичное, особенно после пламенной речи, какую он только что произнес.

Это был Ратсо, и я почувствовал гордость оттого, что знаком с ним.

Мне показалось, что я разглядел где-то далеко наши беды, они отступали, нарядившись в голубые гирлянды: тени наших душ бежали прочь в исписанный буквами закат – все слова были сказаны, и я вынужден был признать, что чувствую себя прекрасно.

Несколько долгих минут мы с Ратсо молча смотрели на обновленную могилу Дасти.

Вдруг в ладонь мне ткнулось что-то влажное. Я посмотрел вниз и увидел бродячую собаку, которая лизала мне руку. Я улыбнулся. Язык у собаки был теплый, и на душе у меня от этого тоже сразу потеплело. Я и не заметил, как она подошла, так что тепло на ладони стало для меня полной неожиданностью.

– О черт, ты только посмотри! – вдруг воскликнул Ратсо, указывая пальцем на что-то у меня за спиной.

Я обернулся, и передо мной предстала невероятная картина: за нами собралась целая толпа бродячих собак. Они сидели и, не издавая ни звука, смотрели на нас. Их большие печальные глаза изучали нас с чрезвычайным вниманием. Мы как будто попали в фильм Стивена Спилберга или М. Найта Шьямалана12. В этой картинке было нечто фантастическое. Я бы не удивился, если бы через секунду рядом приземлилась летающая тарелка с человечками из иного мира. Но нет, тут были только собаки, брошенные, отощавшие, бездомные отшельники, рыщущие в поисках места, где можно было бы пить, есть, лаять и жить.

И это зрелище тоже принесло мне утешение. Я вдруг почувствовал удивительное единение с этим кладбищем. Здесь были и живые, и мертвые, пути потерянные и обретенные, желания и их исполнение. Все это вдруг накатило на меня как морская волна. Я подумал о маме и папе и впервые за долгое время почувствовал, что на душе легко и безмятежно и я ни в чем не виноват. Я увидел глаза отца и то, что они говорили мне на самом деле. Я обнаружил в них другое, куда более утешительное послание, отголосок той мысли, которой поделился со мной Ратсо. Папа, по-видимому, был совершенно оглушен, он попал в коробку без света, застрял ногами в цементе, его страдание невозможно постичь, невозможно передать эту боль очевидца, боль того, кто не пережил весь ужас на собственной шкуре, но так сильно хотел бы забрать у нас нашу

12 Стивен Спилберг (род. в 1946) и М. Найт Шьямалан (род. в 1970) – широко известные в мире американские кинорежиссеры, постановщики многих знаменитых приключенческих фильмов и мистических триллеров. боль, освободить нас от нее и сделать так, чтобы чудом спаслись мы с мамой, а не он.

Бумажное сознание, хрустальное сердце, несчастный случай, ты все перевернул с ног на голову.

Свет проходил сквозь меня, я был как те отшлифованные стекляшки. После года переворачиваний, пересыпаний и полировки – совсем другое дело. Потрясенный, измученный, но красивый для умеющих видеть. По крайней мере, уже не с такими острыми краями. Свечение рассеяннее и тусклее, чем раньше, но зато нежнее и мягче: отшлифованные камни сохраняют свет внутри, они его улавливают, а не просто пропускают сквозь себя.

Мне захотелось подойти к собакам, чтобы их погладить и немного с ними поиграть, но, к сожалению, стоило мне сделать шаг, как они ушли, одна за другой.

Кладбище опустело, так же быстро, как небо у нас над головой. С безумной яростью хлынул дождь. Настоящий водяной взрыв, к которому никто не был готов. За считанные секунды мы с Ратсо промокли насквозь.

– Надо немедленно возвращаться в машину, прямо бегом! – крикнул мне Ратсо.

Я беспомощно указал взглядом на костыль.

– Ты все время забываешь, что с этой тупой штукой не особенно-то побегаешь, – напомнил я.

– А, ну да, Сломанный Стебель, точно!

Похоже, метеорологи все-таки не ошиблись. За таким ливнем непременно последует гроза. Срочно нужно под крышу. Проклятая погода! Мы целый день провели в машине, и надо же было дождю хлынуть именно в тот момент, когда мы оказались снаружи.

Не успел я как следует обдумать эту мысль, как вдруг почувствовал, что по необъяснимой причине взлетаю в воздух: Ратсо бежал к машине с костылем в руке – и со мной на плече.

От удивления я вскрикнул, и тут же мой возглас перешел в радостный вопль.

Это было так неожиданно и так здорово, по моему лицу струились потоки дождя, под ногами у Ратсо хлюпало, а тут еще этот крик, невольно рвавшийся из моего горла.

И тут оказалось, что я сижу на нем верхом, как воин на коне, размахиваю рукой и дико ору. Я никогда в жизни такого не делал, но сегодня это вдруг случилось, я даже не понял как. Я кричал изо всех сил, чтобы полностью опустошить легкие. Ратсо мой вес, похоже, совсем не смущал. Но я все-таки решил об этом побеспокоиться.

– Я не слишком тяжелый?

– Прекрати, ты совсем ничего не весишь. Знавал я и потяжелее!

– Я Джеронимо-о-о-о-о-о![9] – с облегчением заорал я и снова замахал рукой.

Ратсо резко остановился.

– А, нет, все-таки давишь на шею! – сказал он немного резко и насмешливо.

– Да, извини, я увлекся.

Он с хохотом и лошадиным ржанием продолжил гонку. Когда мы добрались до машины, оба больше походили на расшалившихся детей, чем на взрослых людей, которые возвращаются с кладбища.

В «вольво» мы забрались мокрые насквозь. Теперь уже окончательно стемнело, было около десяти вечера, и луна, пробиваясь сквозь дождь, разливала вокруг меловой свет.

– Что дальше? – спросил я, захлопывая за собой дверь.

– Дальше – раздеваемся.

– Прости, что?

– Иначе простудимся и умрем. Снимай шмотки и полезай в спальный мешок. Спать будем прямо здесь.

– Здесь?

– Да, здесь. Тут вполне комфортно.

– Видимо, у нас с тобой разные представления о комфорте.

– Да ты посмотри: оп! – и кресло откидывается, если вот тут потянуть.

Что-то пошло не так, и Ратсо не откинулся назад в лежачее положение – вместо этого его швырнуло вперед, он сложился пополам и врезался головой в руль.

Это было вполне в духе всего, что мы пережили за этот долгий день: ничего не происходило так, как планировалось.

– Упс, маленькая техническая неувязка! – смущенно проговорил он.

Я хохотал и не мог остановиться, и Ратсо тоже смеялся – рот широко распахнут, все зубы наружу.

Потом я попросил его отвернуться и посидеть так какое-то время, чтобы я успел раздеться. Сделать это с моей тормознутой

ногой было не так уж просто. Я пыхтел и начинал беситься, потому что, отсмеявшись, я снова столкнулся с реальностью. Наконец как смог развесил по машине мокрую одежду и застегнул на себе мешок.

Дождь рисовал на стеклах рыбью чешую. Атмосфера в машине вдруг стала совсем другая, необыкновенная.

– Как странно, что нет грозы! – воскликнул я, когда наконец отсмеялся.

– Почему странно?

– Потому что сегодня по радио предупреждали, что будет сильная гроза, а я что-то ничего такого не вижу.

– Ну это же необязательно сбывается, – сказал Ратсо.

– В смысле – необязательно? Лично я люблю, чтобы то, о чем меня предупредили, произошло. Ну, не знаю… Иначе чувствую себя обманутым.

– Нельзя ведь все время проводить в ожидании – а вдруг обещанного так и не произойдет?

– Да, но когда речь идет о чем-то неприятном, так ты хотя бы подготовлен.

– Черт, ну и философия! Типа: «Готовься к худшему и тогда точно не разочаруешься».

– Да нет же! Не так. Ты не понимаешь. Например, если видишь, что небо заволокло тучами, и чувствуешь в воздухе тяжесть или что-нибудь еще такое, то догадываешься, что сейчас пойдет дождь. Правильно? То есть ты можешь это предвидеть. И поэтому не выходишь из дома.

– Ага, и сидишь весь день в уголочке – трясешься и не двигаешься с места. А что, если цвет неба тебя обманул?

Ты-то думал, что будет дождь и гром, а тут – оп-па, и нет ни того ни другого. Просто небу в этот день вздумалось стать вот такого оттенка, и все тут. А цвет, про который ты говоришь, – мне он нравится. Он меня толкает на приключения. Или хотя бы на то, чтобы просто выйти из дома и понаблюдать.

– Ну, не знаю, не очень-то убедительно.

– Надеюсь, ты заметил, что я тут использовал прием метафоры.

– Ну конечно! Заметил, еще как, – отозвался я.

– Очень хорошо, тогда давай ждать, – объявил Ратсо.

И вот мы остались в машине и на нашей личной, удивительной и ни на что не похожей лужайке принялись дожидаться грозы. Терпеливо и спокойно.