Драматургия Югославии

Б у к а р а. Вот на такой лад тебе бы и переделать!

Ш к у н ц а. Да вы спятили! Вы знаете, как называется то, чего вы от меня требуете? Преступление!.. Это карается законом.

Б у к а р а. Какое еще преступление? Что карается законом? По какому это такому закону, так твою мать!.. Тут у нас, что, у власти англичане стоят или наш трудящий народ? Ты все это, товарищ, переделаешь, как я тебе велел, вот и вся недолга!

Ш к у н ц а. Какие тут у нас англичане, при чем тут наш трудящийся народ?! Это преступление по отношению к культуре. Я этого сделать не могу и не буду.

Б у к а р а. Ну, ладно, учитель, не будешь делать, и не надо. Тебе и не придется. Мы другого найдем. Только вот, клянусь святым воскресением, не долго ты будешь тут у нас, в деревне, греть свою задницу. Мы сообщим твоему начальству, как ты относишься к просвещению трудящего народа. Мы не позволим тебе, товарищ, в нашем социалистическом обществе проводить культуру и просвещение! Нет, и не надейся!

Ш к у н ц а. Простите, я ведь не сказал, что не буду просвещать народ. Не надо все сейчас же сворачивать на политику, прощу вас. Я только считаю, что то, чего вы хотите, это — вовсе не просвещение, а оглупление народа… Эх, да что я тут!.. Впрочем, почему бы и нет? Вы получите то, что хотите. Но только прошу вас, пусть будет известно, что я за это никакой ответственности не несу!

Пауза.

М а ч а к. Товарищи, я бы еще кой-чего добавил к дискуссии товарища управляющего. Я считаю, что этот Амлет должен быть положительный товарищ, руководитель, который борется за права трудового народа. Не может он у нас быть принцем, престолонаследником, как это говорится, как, например, вот товарищ, то есть наш король Петр. Это не по линии нашей партии. Это надо бы изменить.

Ш к у н ц а. Великолепно, ей-богу! Теперь, когда я согласился упростить текст, вы еще требуете от меня и содержание изменить. Это уже все-таки слишком!

Б у к а р а. Нет уж, вовсе и не слишком! Правильно говорит товарищ Мачак: король Петр был не за трудящий народ, а, наоборот, против него. Этот товарищ из Амлета неправильно освещает положение дел.

Ш к у н ц а. Я вас умоляю! Петр — это одно, а Гамлет — совсем другое. Кто нам дал право из-за короля Петра изменять содержание «Гамлета»?

Б у к а р а. Если этот Амлет, товарищ учитель, распространяет реакционную пропаганду, тогда мы можем и должны это сделать… Амлет должен быть представителем рабочих и крестьян. Вот тут ты и выправляй.

М а ч а к. Я считаю, товарищи, что этот, который написал Амлета, во время войны сотрудничал с четниками{40}!

Ш к у н ц а. Я свое мнение сказал. Сократить драму, упростить текст — это мне не трудно. Но касаться содержания — этого я не могу, хоть бы вы меня повесили вниз головой.

Б у к а р а. Ага! Ты, стало быть, соглашаешься с тем, что понаписала всякая там английская буржуазия? По-твоему, значит, король Петр был за народ и его надо было допустить к власти? Так выходит, а? Если так, не нужна там твоя помощь! Катись, пожалуйста! Реакции не место в наших рядах!

Ш к у н ц а. Я прошу вас, не искажайте мои слова! Я вовсе не так выразился. Я хочу только сказать, что я не могу писать другого Гамлета, потому что не чувствую себя способным к этому. Я не Шекспир!

Б у к а р а. Нет, нет, погоди, мать твою за ногу! Мы тебя разоблачим перед народными массами. Мы покажем народу твое настоящее лицо. Ты не думай, что тебе удастся нас обойти. Теперь-то мы тебя и раскусили. Ты, товарищ, есть настоящий сателлит одного капиталистического государства…

Ш к о к о (вмешивается). Чего это вы тут навалились на человека! Пусть он делает как сам знает. За каким чертом он тогда ходил в школу, если вы беретесь его уму-разуму учить!

Б у к а р а. А тебя, Иоца, никто ни о чем и не спрашивает. Ты бы лучше молчал и не совался в дела, в которых ни уха ни рыла не смыслишь.

Ш к о к о. Это я не смыслю, я? Ты больно много смыслишь! Если уж ты такой умный да ученый, сам бы и написал это представление, нечего человека заставлять.

Б у к а р а. А ты кто такой, что к порядку призываешь?

Ш к о к о. А ты кто такой, чтобы себя за самого умного выставлять?

Б у к а р а. Я, по крайности, старше всех вас. А кроме того, я такую школу прошел, какой вы с учителем и не нюхали. Вот в сорок первом году…

Ш к о к о. Да ты-то и сам этой школы не нюхал! Думаешь, я не знаю, как ты в партизаны попал? Ты пошел в партизаны уже в сорок четвертом, когда тебя призвали, да и то в обозе служил. А до того ты ж. . .у у печки грел у себя в Буковице.

Б у к а р а. Ты, Иоца, думай, что говоришь! Это ты не меня, это ты нашу народную власть поносишь!

Ш к о к о. Да не может быть! А какой это народ за тобой стоит? Может, это Мачак — народ-то?

Ш к у н ц а. Помолчи, парень! Все это ни к чему! Не надо мне ни оправданий, ни защиты. Я не хуже тебя знаю, как расправиться с глупостью. Вот уже двадцать лет я все с ней борюсь и сражаюсь в этих самых краях. Уже с пяти мест она меня согнала, а теперь, на этом, шестом, мне стало ясно… что с ней надо жить в добром соседстве… Ладно, товарищи, я сдаюсь. Я все сделаю по вашему желанию. Я напишу для вас новую драму. Только об одном я вас прошу: чтобы нигде не упоминалось ни мое имя, ни имя Шекспира.

Б у к а р а. Браво, учитель! Вот таким ты мне нравишься! Давай руку! Теперь я знаю, что ты наш человек.

Ш к у н ц а. Хорошо, хорошо, товарищи! Меня не с чем поздравлять! Я только бы попросил вас оставить меня ненадолго одного… чтобы поразмыслить обо всем. Когда я окончу дело, снова созову вас на репетицию.

Присутствующие поднимаются со своих мест.

Ш и м у р и н а. Я вот чего хотел тебя спросить, учитель. Можешь ты на представлении посадить меня где-нибудь на сцене, чтобы я, вроде как на собрании, дискуссировал с народом? Знаешь ведь, люди-то не поймут представление, если им кто не растолкует. Мы ведь, брат, вроде слепых кутят. Вот и я бы ничегошеньки не понял, на что смотрел, если бы мне товарищи из Загреба все время не объясняли, что к чему.

П у л ь о. Хорошо, а кто тогда будет представлять этого… этого… Амлетового дружка?

Ш к у н ц а. Ладно, Шимурина! Почему же нельзя? Все можно! Все можно, чего пожелаете! А с Горацио мы так сделаем. Теперь, когда у нас Горацио сделался человеком из народа, народ будет другом и Гамлету.

Ш и м у р и н а. Значит, теперь народ… (Шепчет ему.)

Ш к у н ц а. Да… Народ — это Горацио.

Ш и м у р и н а (уходя). Вот, народ, теперь ты Амлету — друг.

Присутствующие расходятся.

Б у к а р а (Майкаче). Вдова, спаси тебя бог, до чего же ты здорова. В тебе больше мяса, чем у всех быков нашей артели. (Обхватывает ее.)

М а й к а ч а (вырывается). Чего это ты вдруг с цепи сорвался? Не надо тут, увидят нас! Что люди говорить станут? Еще и году не прошло, как умер мой муж.

Б у к а р а. Ладно, ладно, нечего недотрогу из себя корчить. Когда муж-то жив был, ты и не задумывалась, что люди говорить будут, а сейчас вдруг начала грехи замаливать.

М а й к а ч а. Тогда я это делала назло мужу, он ведь в постели-то не умел чего положено мужику делать. А сейчас я себе в удовольствие живу, вот и выбираю.

Б у к а р а. Лопни мои глаза, уж я сегодня ночью пожму тебя, что твою гармошку. Вот так, вот так… (Обхватывает ее.)

М а й к а ч а. Да отстань ты, дьявол!..

Б у к а р а. Слушай-ка… Я буду тебя ждать через полчаса под смоквой на краю села.

М а й к а ч а. Ладно уж. Только знай наперед. Я на траве не буду. Мне уже не двадцать лет. Да и ривматизьма меня скрутила.

Оба уходят.

Шкунца остается один, глубоко задумался. За окнами уже стемнело. Он неторопливо открывает книгу с текстом шекспировского «Гамлета» и безразлично перелистывает ее.

Ш к у н ц а (читает).

«Вот я один.
О, что за дрянь я, что за жалкий раб!
. . . . . . . . . . . . . . . .
Тупой и вялодушный дурень, мямлю,
Как ротозей, своей же правде чуждый,
И ничего сказать не в силах; даже
За короля, чья жизнь и достоянье
Так гнусно сгублены. Или я трус?
Кто скажет мне: «Подлец»? Пробьет башку?
. . . . . . . . . . . . . . . .
Ей-богу, я бы снес; ведь у меня
И печень голубиная — нет желчи,
Чтоб огорчаться злом; не то давно
Скормил бы я всем коршунам небес
Труп негодяя, хищник и подлец!
Блудливый, вероломный, злой подлец!»

Слышится радиопередача.

Г о л о с д и к т о р а. Проникновение новых, социалистических отношений в нашу деревню изо дня в день все интенсивнее. Но при всем этом до сих пор еще не до конца устранены остатки старых, классовых, капиталистических отношений. Они сохранились в форме частнособственнического мировоззрения у некоторых классов несознательных и реакционно настроенных элементов. Такие чуждые и враждебные социализму явления появляются в результате недостаточной бдительности партийного руководства, а также недостаточно развитого чувства критики и самокритики у той части крестьянских масс, у которой в основном уже воспитано социалистическое сознание. Во многих крестьянских трудовых артелях определенная часть членов не прониклась еще целиком духом коллективизма и проявляет известные частнособственнические тенденции, есть еще и случаи хищения и растраты общественной собственности. Все эти извращения могли бы в известном плане считаться и объяснимыми, принимая во внимание то, что наше общество еще молодо и что процесс социалистического преобразования нашей деревни в последнее время является достаточно быстрым и динамичным. А кроме того, в нашей деревне все еще сохраняются реакционные и антинародные силы в лице потерявших власть кулаков, ростовщиков и их слуг и пособников, которые не могут исчезнуть за одну ночь. Но, несмотря на это, мы не можем не вспоминать о тех славных и великих днях нашей народно-освободительной борьбы, когда на всех бойцах лежала огромная морально-политическая ответственность за каждый поступок и когда не только за грубые случаи намеренного присвоения общественного имущества, но и за любую, даже невольную небрежность и невнимательность по отношению к этому имуществу расплачивались публичным осуждением перед всей частью, а то и самой жизнью. Поэтому ясно, что все эти неприятные явления по большей части являются результатом уменьшения именно морально-политической ответственности некоторой части коммунистов, которые, удовлетворившись достигнутым, потеряли бдительность и всякую самокритичность по отношению к собственной работе. Разные вражеские элементы, пережитки прошлого, которые хотели бы остановить ход общественного развития и повернуть его вспять, разумеется, используют это и наносят нам удары там, где мы их меньше всего ожидаем. Поэтому совершенно ясно, что наше молодое общество должно привлечь все свои силы на борьбу против частнособственнических тенденций, эгоизма, безответственного отношения к общественному имуществу вне зависимости от того, в какой форме они проявляются, а в этом должны идти в первых рядах и служить примером товарищи коммунисты, которые и во время войны были образцом сознательности и ответственности. Иначе, если мы допустим, чтобы эти явления уже сейчас, всего через несколько лет после освобождения, приняли широкие размеры, то мы можем спросить себя, куда бы это могло завести и какие тяжелые последствия это могло бы иметь для строительства социализма в нашей стране и для будущего наших народов. Поэтому мы впредь должны усилить бдительность, увидеть недостатки и в самих себе и сделать все для воспитания социалистического сознания наших крестьян.