Драматургия Югославии

А д а м. А я утверждаю, что это вполне естественно. Вполне! Я тоже был знаком с первой женой Бартола. Не так хорошо, как ты, Петр, но все же знаком. И мне известны обстоятельства ее жизни с Бартолом, я знаю, как относился Бартол к сыну, и некоторые из этих фактов дают мне право полагать, что все логичное для вас абсолютно абсурдно. Но и абсурд — естественное явление.

П е т р. Сегодня ты необыкновенно мудр, Адам. Говоришь, словно по книге читаешь. Может быть, тебе известно, сколько мне еще придется ждать?

А д а м. Во всяком случае, дольше, чем мне. Я опоздал встретить Еву у концертного зала и именно поэтому не хотел бы, чтобы она пришла в пустую квартиру. Она этого не любит, она боится темноты, а это для меня вполне основательная причина поспешить домой. Ведь и я из тех, кто идет не очень крупным шагом. (Встает.) Ты, Петр, еще останешься, очевидно, ты не случайно попал сюда. Да, дорогой мой Председатель, так именно обстоят дела. Вы справедливо ополчаетесь на мелкие истины и иллюзии, с которыми мы живем, и с ними не так уж все просто. Например: пятнадцать лет назад, в тот вечер, когда женщина, которая сейчас умирает тут, за стеной, последний раз танцевала в театре, я оказался на спектакле. Она была великой балериной. И перед нею было блестящее будущее. Конечно, Бартол тоже был в театре — тот самый Бартол, который после крушения своего первого брака наконец-то встретил женщину, вместе с которой он мог мечтать о будущем! Великий мечтатель Бартол! Не знаю, что с ней произошло в тот вечер, но она танцевала ужасно! Делала ошибку за ошибкой! Ее освистали! Я возвращался из театра в одном вагоне с ними. Это был последний трамвай! И в то время как Бартол, абсолютно трезвый, покупал трамвайные билеты, она, у него за спиной, вероятно под влиянием своего провала, бросилась из мчавшегося трамвая! Вот как выглядит истина! Я своими глазами видел. Вы, конечно, удивитесь, но Бартол потом убеждал меня, что он ее толкнул, что она в тот вечер танцевала феноменально. И эти истины вам известны, о них знает весь город и, разумеется, весь дом.

П р е д с е д а т е л ь д о м о в о г о с о в е т а. Хорошо, но теперь я ничего не понимаю.

А д а м. Люди живут не для того, чтобы их другие понимали. Спокойной ночи всем! (Уходит со сцены не через дверь, а прямо на затемненный просцениум и садится на стул, который с начала третьей картины остается на том же месте, что и в прологе.)

Адам неподвижен, он почти отвернулся от сцены, на которой продолжает развиваться действие. На коленях у Адама опять его открытый блокнот.

П е т р (после длинной паузы). Ты, Юрица, тоже можешь уйти. Возьми мою машину, она стоит у дома. Мой разговор с Финком тебя не касается.

Ю р и ц а. Но ты ведь спросишь у него, где девушка?

П е т р. И о других вещах.

Ю р и ц а. Я остаюсь, чтобы услышать ответ на этот вопрос.

П р е д с е д а т е л ь д о м о в о г о с о в е т а. Знаете, товарищ директор, ваш друг мне что-то не нравится. Какой-то подозрительный интеллигент, смутьян. Люди, подобные ему, вечно что-то извращают, все ставят с ног на голову, готовы наговорить такого, что сам черт ногу сломит. Будто бы жизнь и без того недостаточно запутана. Поспокойнее бы прожить два оставшихся месяца, да где там, черт побери… И милиция, и самоубийство, и врачи, и протоколы — голова кругом идет. Дом большой, все тут заглядывают друг другу в горшки, все всё знают, грызутся, подставляют один другому ножку. И вдруг появляется смутьян, ставит все с ног на голову. А ты разбирайся как знаешь.

Из Вериной комнаты выходят В р а ч и Б а р т о л.

В р а ч. Нам остается только ждать. Я сделал все, что мог. После инъекции она проспит ночь, не надо ее будить, а вообще все зависит от организма.

Б а р т о л. Значит, ждать…

В р а ч. Ничего другого нам не остается. Еще есть надежда. Возможны два исхода.

Б а р т о л. И в обоих случаях приходится ждать.

В р а ч. Я же вам говорю, что все еще может кончиться благополучно. И в медицине случаются чудеса. Завтра утром, до работы, я загляну. (Председателю домового совета.) Да, вы знаете, ту больную, которую мы сегодня искали здесь, так и не удалось найти. И милиция ее ищет. Никаких следов. Затерялась в незнакомом городе, будто испарилась или улетела. После вашего вызова мы получили еще три — и все-таки ее нигде нет! (Бартолу.) Ну, значит, до завтра! Парадное открыто?

П р е д с е д а т е л ь д о м о в о г о с о в е т а. Я провожу вас. Сейчас уже больше девяти, а у нас дверь запирают точно, минута в минуту. Я потому вас и ожидал.

Ю р и ц а. И я пойду с вами. Вы сказали, доктор, ее еще не нашли, эту, как вы сказали, больную…

В р а ч (подозрительно). Вы ее знаете?

Ю р и ц а (Бартолу, взволнованно). Она здесь? Вы не спрятали ее? Скажите правду! Заклинаю вас, скажите мне правду!

Б а р т о л (грубо). Чтобы ты донес и ее поймали? Или ты хочешь надругаться над ней и бросить ее в Саву? Чего тебе надо?

Ю р и ц а. Поймите, я должен ее найти, должен. Я не могу ее забыть, не могу. Будьте человеком, помогите мне. Она мне нужна. Понимаете, нужна! Скажите мне, где она!

Б а р т о л (после короткой паузы, устало). Здесь ее уже нет. Может быть, она испугалась смерти или поняла, что ничем больше не поможет… Где она сейчас, этого я не знаю. Найдет ее тот, кто будет упорно искать.

Ю р и ц а. Я, я ее найду, клянусь вам, я ее найду!

В р а ч. О ком это вы говорите, я ничего не могу понять.

Ю р и ц а выбегает из комнаты.

П р е д с е д а т е л ь д о м о в о г о с о в е т а. Товарищ Финк любит, как бы это сказать, выражаться фигурально. Приди вы пораньше, доктор, вы бы услышали такое, что даже я не мог понять. Не слова, настоящая галиматья. А вы остаетесь, товарищ директор?

П е т р. Да, остаюсь!

П р е д с е д а т е л ь д о м о в о г о с о в е т а. Тогда товарищу Финку придется открыть вам дверь. Спокойной ночи! Сюда, товарищ доктор! А юноша напрасно убежал, дверь-то заперта! В доме должен быть порядок. Сюда, доктор.

Уходят.

Долгое молчание. Бартол подходит к окну и смотрит в темноту. Очевидно, он не собирается первым начинать разговор. Петра это раздражает, он нервно зажигает сигарету. Пауза затягивается.

П е т р. Ты не удивляешься, что я здесь?

Б а р т о л. Нисколько, товарищ командир.

П е т р. Ну хорошо, будем говорить начистоту. Итак, я здесь. Я, как и раньше, ненавижу неясные ситуации! Чего же ты ждешь? Выкладывай! Все! Прямо! Как когда-то! Не ходи вокруг да около! Я не боюсь правды! Бей! Я слушаю!

Б а р т о л. Да, наше с тобой время — время восклицательных знаков! Мы все тогда так говорили, и жизнь казалась простой, прекрасной, гладкой! «Бей! Выкладывай! Не ходи вокруг да около!» Слова били в цель! А сегодня что от них осталось? Ты пришел, ну и что? Ты здесь, ну и что? Похоже, ты пришел слишком поздно!

П е т р. Э, Бартол, так не пойдет! Если ты превратился в испуганного мышонка и живешь как мышь — я остался прежним! Знаешь ли ты, что я хотел завтра на суде взять на себя твою вину, отлично сознавая, какие будут последствия? Для «Фортуны», для меня лично!

Б а р т о л. Прошу тебя, тише, может быть, это ее последний сон. Никто не имеет права нарушать его. Разумеется, тебе этого не понять, ты не поймешь, что могут значить сновидения. Девятнадцать лет назад ты пробудил меня от сна, лишил меня иллюзий, а я толкую тебе о сне.

П е т р. Наконец-то! Каких иллюзий я тебя лишил? Да ты ведь знал свою первую жену.

Б а р т о л. Молчи!

П е т р. Не буду! Мы наконец должны выяснить наши отношения!

Б а р т о л. Зачем? Мертвого не воскресишь! И пойми, теперь нечего выяснять! Разве ты уничтожишь ненависть и презрение моего сына ко мне! Тебе это все еще неясно? Зачем же тогда девушка, которую, как ты слышал, все силы мира объявили безумной, провела у тебя три долгих вечера? Только для того, чтобы ты продолжал вносить ясность во все? Будто бы можно сделать понятной жизнь. Какая нелепость! Чего тебе надо? Что ты на меня смотришь? Разумеется, я знал: не ты один спал с моей женой, и до тебя она спала бог знает с кем. Пока я был в отряде под твоим командованием, она изменяла мне здесь, в оккупированном городе, со всеми, кто того желал. Ну и что?

П е т р. Ничего! Просто я хотел услышать это от тебя самого, больше ничего. Ты знаешь, моя встреча с ней произошла случайно, минутная слабость с моей стороны, ночь, которая забылась уже утром, словно ее вовсе и не было. И я не несу ни малейшей ответственности за то, что ты тогда, по совершенно непонятным мне причинам, воспринял все так трагично. Жена была недостойна тебя, пойми, Бартол! Впрочем, своим новым браком ты сам доказал это. Ты порвал всякие отношения со мной, ладно, это понятно… Но почему ты порвал и с другими товарищами, почему ушел от всех, от жизни, укрылся в четырех стенах? Я всегда считал такое поведение ненормальным!

Б а р т о л. А чего ты хочешь? Оправдаться за то, что сделано однажды и наутро забыто? Не будь смешным. Словно я не знал своей жены, не понимал, чего она стоит.

П е т р. Не имеющий никакого значения случай, который со временем должен был стать пустячным и для тебя и для меня. Нелепо, что мы вообще об этом говорим.

Б а р т о л. Да, он должен стать пустячным, этот не имеющий никакого значения случай. Забыть! (В ярости.) С той минуты моя жизнь превратилась в бесконечные похороны, в непрерывное умирание, и мне не оставалось ничего другого, как выдумывать разные красоты, чтобы обмануть себя и тех, кого я любил, уверениями, что это не похоронная процессия. И во всем виноват ты! Ты!

П е т р. Ты и в самом деле сумасшедший!

Б а р т о л. Может быть! Я удивляюсь только, что ты, самый рассудительный человек в мире, гордость нашего общества, пришел сегодня ночью сюда, к безумцу, чтобы обсуждать с ним событие почти двадцатилетней давности! Требовать от него, чтобы он вернул тебе твою уверенность в себе! Твое поколебавшееся спокойствие.

П е т р. Что тебе известно о моем поколебавшемся спокойствии?

Б а р т о л. Зачем же ты тогда пришел ко мне? Зачем? И почему не уходишь? Уже поздно! Завтра тебе предстоит напряженный день. Дела! Объяснения направо и налево! «Фортуну» надо спасти! Нет, твою фортуну! (Готовый разрыдаться.) Нашу общую фортуну!

Длинная пауза.

П е т р. Зачем ты послал ко мне девочку, которую ты называл своей Марией?

Б а р т о л. А зачем ты ее принял?

П е т р. Ты думаешь, она в самом деле сумасшедшая?

Б а р т о л. Не знаю.

С этого мгновения диалог превращается в две отдельные исповеди. Прямые реплики, а также обращения по имени не объединяют эти два лихорадочных потока речи, их разделяют одиночество и темнота.

П е т р. Я укрыл ее шинелью, той самой шинелью, которая до сих пор сохраняет следы твоей и моей крови, нашей шинелью. Это казалось мне единственной возможностью спасти свое вчера, защитить свой завтрашний день! А когда я приподнял шинель, ту шинель, которая когда-то была у нас с тобой одна на двоих, простреленную пулями, пропитанную нашим потом, нашими мечтами и нашей кровью, под нею была пустота! Пустота!

Б а р т о л. Ты и до войны был для меня больше, чем командир. Гораздо больше. Ты был тем, кто видит дальние берега! Строителем моего мира. Ты был олицетворением всего, ради чего стоило жить! Жертвовать молодостью, всем, всем… Я слепо верил в тебя! Новое товарищество, новый мир, новые отношения — все воплощалось в тебе. Чистота и пафос революции! А потом — сразу же после войны, все еще в атмосфере энтузиазма, который я переживал, — я нашел тебя в постели своей жены… ты всего лишь один в ряду ее любовников. Я не жену потерял, я потерял тебя! Ты был моей огромной надеждой. Страшно, когда мужчина обкрадывает мужчину и разрушает его идеалы! И весь мир, мой мир, рухнул!