Драматургия ГДР

6. ПАРТИЯ

Комната в «Доме единства». В а й л е р, Э л ь с т е р м а н и молодой член партии К е т е Р а у п а х.

Р а у п а х. Товарищи, вчера вы проголосовали за решение о бывшем сборочном цехе. В комитете считают, что вы слишком поторопились. Нам бы хотелось услышать, что вы обо всем этом думаете. Мне поручили побеседовать с вами. Давайте ознакомимся с мнением округа. (Читает.) «Окружное правление Социалистической единой партии Германии постановляет: 1. Восстановленный сборочный цех близ товарной станции передать для эксплуатации фабриканту Нойману. 2. Попытка в нынешних условиях провозгласить социализм может привести к серьезному подрыву доверия народа к партии. Для социализма сейчас, в 1946 году, отсутствуют необходимые предпосылки. 3. В связи с требованием одной из переселенок предоставить ей работу, возникла острая ситуация. Товарищи Вайлер и Эльстерман, не придав должного значения инциденту, потеряли чувство реальности, а своим препирательством повредили престижу нового строя». (Складывает бумагу.) Вот решение, товарищи. Побеседуем о нем.

Оба молчат.

(То сворачивает, то разворачивает бумагу, посматривая на часы.) Может быть, уже поздно? Мы так долго заседаем. Не перенести ли разговор?

Товарищи молчат по-прежнему. Раупах садится напротив Эльстермана. Вайлер курит.

Э л ь с т е р м а н. Что же мне сказать, девочка? Что я уже ничего не понимаю, что я слишком стар? Я сказал Паулю Бартлингу, что это моя вина, не проявил твердости. В дискуссии с этой женщиной меня положили на обе лопатки, я не умею аргументировать, голова у меня уже не варит. Это я понял. Возьмите обербургомистром человека помоложе, я слишком стар. И не думайте, что я ломаюсь. Вы же знаете, работал я с охотой. То же самое я говорил и в округе. Но они не пошли мне навстречу. Что ж. Больше мне сказать нечего.

В а й л е р (встает и гасит сигарету). Я все время слышу слово «вина». Кого-то нужно осудить за ошибки, повредившие партии. Согласен. Так кто же виноват? Товарищ Эльстерман говорит, что он. Допустим. Кто попался на удочку этой сомнительной особы? Кто ликвидировал производственную площадь, когда ее не хватает? Разве Эльстерман? Значит… (Садится, снова закуривает.) Раупах записывает. Откладывает листок в сторону.

Р а у п а х. Хорошо. Вы еще раз выслушали решение, но ничего нового мне не сказали. Значит, разговор окончен. (Собирает бумаги.)

Эльстерман и Вайлер сидят в нерешительности.

Кстати, товарищ Вайлер, а эта женщина арестована?

В а й л е р (удивленно). Почему? Нет.

Р а у п а х. Но ведь ты угрожал ей арестом.

В а й л е р. Верно. Это был мой единственный правильный поступок.

Р а у п а х. Так. Тогда, значит, виновата во всем эта женщина.

В а й л е р. Да. Она тоже. Если бы все не полетело вверх тормашками, я не наделал бы столько ошибок.

Раупах смотрит на Вайлера.

(Гасит сигарету.) Социализма с такими личностями не построить. Что, не так?

Раупах смотрит на Вайлера.

Считаешь, что и это моя ошибка? Верно. Саботажников надо сажать за решетку.

Р а у п а х. Чему же она повредила?

В а й л е р. Строительству общежития.

Р а у п а х (показывает Вайлеру свои записи). «Кто ликвидировал производственную площадь, когда ее не хватает?» Ведь это твои слова.

В а й л е р. Вот в этом и ошибка.

Р а у п а х. Но ведь та женщина сказала то же самое.

В а й л е р. Женщина? Да, сказала. Но потом. А сначала она сама предлагала отстроить общежитие. А это было вылазкой врага.

Р а у п а х. Тогда, значит, и решение партии о перестройке цеха под общежитие — тоже вражеская вылазка?

В а й л е р. Не передергивай. Сперва общежитие, потом производственная площадь… Вроде как стой здесь, беги туда, — так получается? Если партия так ставит вопрос, то как же это понимать?

Р а у п а х. Я бы сказала, диалектически. Но мне хотелось бы, чтобы меня правильно поняли. Товарищ Вайлер, теперь ты за использование производственной площади?

В а й л е р. Да. Но без господина Ноймана.

Р а у п а х. Вынесем пока господина Ноймана за скобки. Итак, ты — за это. Но сперва ты был за общежитие. Или ты сделал это только из-за той, как ты выражаешься, «особы»?

В а й л е р. Разве я когда-нибудь что-нибудь делал в интересах врага?

Р а у п а х. Следовательно, ты считал это правильным, а теперь думаешь по-другому?

В а й л е р. Ну, бывает.

Р а у п а х. Но ведь эту мысль подала тебе все та же «особа»?

В а й л е р. Она науськивала.

Р а у п а х. А ты орал. Итак, еще раз: почему ты угрожал ей арестом?

В а й л е р. Потому что осознал, что то, что я считал верным, на самом деле неправильно. И потому, что не хочу, чтобы из-за меня партии пришлось бы публично признать, что эта особа права.

Р а у п а х. Я тебя верно поняла? По-твоему, партия должна сказать: раз однажды решили — значит, это навсегда?

В а й л е р. Если уж я что сказал, то не отступлюсь. Сказал, что я состою в партии, — значит, так оно и будет, что бы ни случилось.

Э л ь с т е р м а н (встает). Пойдем, Фриц. Половина двенадцатого.

В а й л е р. Та женщина просто не может быть правой. Она не с нами.

Р а у п а х. Допустим. Но значит ли это, что она против нас? Ей хочется работы для своих сыновей. Зачем же ей быть против, если она увидит, что и мы хотим того же? Я могу тебе сказать, когда она выступит против. Если сегодня, в одна тысяча девятьсот сорок шестом году, кто-нибудь начнет орать: даешь социализм!

В а й л е р. Валяйте, отдавайте цех капиталисту. Может, вы и раскопаете в своих книжках, будто нам нужна мебель, а не социализм. Но не требуйте, чтобы это понял рабочий. Для меня капиталисты — это враги. Наверно, я слишком долго с ними боролся, слишком долго ждал социализма, чтобы сейчас еще дожидаться, пока он наконец понравится мелкому бурящую. Хватит, натерпелся! Баста. Они говорят о работе. Я тоже. Они говорят о жратве. Я тоже. Сидят в уютных квартирках и вопят о мире. Я тоже. Я своей семьи шесть лет не видел. И до сих пор не знаю, что с ней сделали фашисты. Но если кто хочет жить за наш счет, дудки! Мой счет — самый первый. Послезавтра начинаю работать у Полизиуса, в Дессау. Слесарем. (Проходит мимо Эльстермана. Захлопывает дверь.)

Э л ь с т е р м а н. Нет, с Фрицем так не годится. Его это дело совсем доконало.

Р а у п а х. А он должен соблюдать партийную дисциплину.

Э л ь с т е р м а н. Он это и делает на тридцать лет дольше, чем ты. (Выходит.)

Р а у п а х (к публике, под музыку). Двое товарищей, тридцать лет участвовавших в классовых боях, узнают от члена партии со стажем всего в полгода, что их опыта уже не хватает. Я, Кете Раупах, на целое поколение моложе их. А мне приходится им говорить: вы боролись еще до моего рождения, но сегодня, чтобы продолжать борьбу, нужно учиться. И я могу сказать это только потому, что они завоевали для нас возможность учиться. И мы учились. А у них не было времени. А теперь мы выходим на трибуны перед ними, когда-то своею грудью заслонявшими нас от классового врага, и объясняем им, что такое классовый враг. Им — своим потом и кровью преобразовавшим мир — теперь приходится узнавать от нас, что это значит — переделать мир. Мне куда больше хотелось бы им сказать: расскажите о себе, как оно было, и не будем говорить об ошибках. Вы имеете право оставаться такими, как есть. Но тогда это означало бы, что я плохо училась у вас, позабыла о борьбе, о том, что наш мирный труд — тоже борьба, что мы объединились для поисков верного пути. А с ошибками бороться необходимо. По-моему, самая главная ваша заслуга в том, что мы, трое товарищей, вместе боремся за общее дело. Как вы нас этому учили. (Отходит назад.)

Входят В а й л е р и Э л ь с т е р м а н.

В а й л е р. Входи, входи! Видите ли, он собрался рассылать циркуляры. Капиталист получает цех — это же совершенно новая ситуация, а он хочет отделаться циркулярными письмами. На циркулярах далеко не уедешь. Тут надо придумать что-нибудь поновее. А ему и невдомек. А еще именует себя бургомистром.

Э л ь с т е р м а н. Обербургомистром.

В а й л е р (к Раупах). Объясни, что надо делать. Да ты сама не знаешь. Нужно перетащить на нашу сторону производственный совет и захватить в нем руководство. Тогда можно будет управлять производством. Вот так.

Р а у п а х (обрадованно). Значит, ты не сдаешься?

В а й л е р. Я? Нет, я умываю руки.

Р а у п а х. А как же твое предложение?

В а й л е р. Это я предоставляю вам. Фабрикант будет посмеиваться, а я — смотреть на это? Ну нет.

Р а у п а х. Фриц, а если фабрикант вовсе не станет посмеиваться?

В а й л е р. Много ты понимаешь в фабрикантах.

Р а у п а х. Представь себе, что ему вовсе не захочется расширять производство, что он откажется от цеха.

В а й л е р. Твоими устами да мед пить!

Р а у п а х. Нет, это создаст трудности. Что будет с нашим решением, если он откажется?

В а й л е р. Тогда дайте партийное поручение той пустомеле. По-моему, она — за нас.

Р а у п а х. Ты совершенно прав. «Трудящиеся передают для производства восстановленный ими цех фабрике Ноймана». Уже сегодня ночью это пойдет во все газеты.

В а й л е р. Вы что, с ума сошли?!

Э л ь с т е р м а н. Не-е, Фриц. Она права. Фабрикант — не идиот. Собираясь расширять производство, он сперва от страха кладет в штаны — вроде того гуся, которого откармливают к празднику. Что он при этом думает? Не иначе как меня собираются зажарить.

Р а у п а х. Товарищ Эльстерман, мы не ведем в политике двойной игры. Но в одном ты прав. В нынешних условиях капиталист расширяет свое производство вовсе не так охотно. (Продолжает записывать.)

В а й л е р. Рихард, это же чепуха! Он что, против прибыли? Уж ты-то должен это знать. Ведь ты достаточно заседал в производственных советах. Чем они занимались? Расширялись, расширялись и еще раз расширялись. Вспомни, как оно было, даже в семнадцатом?

Э л ь с т е р м а н. Семнадцатый — это семнадцатый. А сегодня апрель сорок шестого. Это скачок. Диалектика. Представь, на газу греется вода. И вот наступает момент. (Жест.) Пар. И вот уже кипит…

В а й л е р. И ты туда же.

Э л ь с т е р м а н. Не-е, Фриц. У любой вещи две стороны. Вот — капиталист. А вот — его фабрика. А тут — мы. Постой, это уже третья сторона. (Пауза.) Кете, как это? Не одолжишь ли ты книгу об этом… с диалектикой? Мне она до зарезу нужна.

Кете не отвечает. Она уснула.

В а й л е р (тихо). Заснула.

Э л ь с т е р м а н. Пусть спит. Нам-то что, а она еще молодая.

Выключают свет и закрывают за собой дверь.

Г о л о с Э л ь с т е р м а н а (громко). Вот — пар, а вот — вода. И вот уже кипит…