Злая сказка

Маленькая ложь

1 марта 1944г.

Мне приснился сон. Я была в своей старой детской комнате и играла с куклами. Одна из них имела длинные каштановые волосы и улыбчивое лицо. Пластмассовое, мягкое, наивное — оно мне не нравилось. С ним можно было сделать все, что захочешь: сжать, поцарапать, разрисовать цветными фломастерами. Пустышка, что с нее возьмешь? А вот книги… Они были другими: цельными, интересными, завораживающими. Именно поэтому мне так нравилось читать, а не возится с очередным платьицем для Барби.

Я отложила надоевшую игрушку в сторону, встала и подошла к окну. Было солнечно, тепло. Отец складывал коробки в багажник. К нему подошел наш сосед — мистер Гровер. Он что-то спросил, папа со смехом ему ответил, и они распрощались, напоследок пожав друг другу руку.

— Гермиона! — позвала меня мама. — Спускайся вниз. Мы опаздываем.

Я послушно двинулась к дверям, но, замерев на пороге, развернулась, подошла к кровати и взяла книгу, лежащую на ней. Новая, в красивой жесткой обложке — книга все еще пахла свежей краской.

Спустившись по лестнице вниз, я оказалась в прихожей. Было непривычно находиться здесь. Я понимала, что это только сон. Короткий, счастливый кусочек из прошлой жизни, но, увы, давно потерянный.

— Доченька, иди быстрей в машину, — настойчиво произнесла мама, на мгновение выглянув из-за двери.

Я отчетливо понимала, что не хочу никуда ехать. Зачем? Мы все равно не попадем на именины к кузине. Нам помешают. Случайность или чей-то злой умысел — не важно.

* * *

И вот я сидела на заднем сиденье и прижимала к себе книгу. Никчемная попытка защититься от надвигающейся беды. Я зажмурила глаза и досчитала до десяти. Открыв их, поняла, что ничего не изменилось. Как жаль, что и во сне я ничего не могу сделать, чтобы спасти свою семью.

Машина ехала быстро, родители разговаривали о стоматологических новинках, а я молчала. Ждала, что вот-вот, на следующем повороте, произойдет столкновение. Каждый раз сжималась, втягивала голову в плечи, так как чувствовала себя виноватой. Ведь я жива, а их давно уже нет.

Но время шло, а мы, казалось, зависли на месте. Однообразность движения убаюкивала, притупляла внимание. На какую-то долю секунды я поверила, что все будет хорошо. Что мы спокойно приедем на день рождения, вручим подарки имениннице и будем развлекаться. Мама будет пить чай вместе с сестрой, а отец — смешить детей разными забавными историями. Я смогу поиграть в столь нелюбимые мною куклы и посплетничать с кузиной. В это стоит только поверить, и все сбудется…

Столкновение произошло неожиданно. Еще минуту назад машины не было и в помине, но в следующее мгновение она уже неслась нам на встречу, грозно сигналя. А я трусливо закрыла глаза, таким нехитрым способом отгораживаясь от внешнего мира. Не хочу пережить весь этот ужас заново. Не хочу!

Вдруг я почувствовала, что меня кто-то сжал в объятиях. Миг — и я оказалась в чьих-то сильных руках. Там, в дюжине метров, пылали две машины: покореженные, с побитыми стеклами и жутко вонявшие горелой резиной. Я перевела взгляд на того, кто обнимал меня. Темные глаза смотрели пристально, устало. А родное, до мельчайших черточек изученное лицо было невероятно бледным, изнеможённым. Складывалось впечатление, что он не спал много ночей. Я ласково провела пальцами по его щеке и робко улыбнулась.

Том вздохнул и сказал мне:

— Просыпайся, Гермиона. Ты нужна нам. Мне.

— Но родители…

Я оглянулась и как никогда остро ощутила свою беспомощность.

— Их не вернуть, — грустно произнес он. — Мне жаль.

— Я не хочу уходить, — упрямо возразила я.

— А я не хочу тебя терять, — легко парировал Риддл.

Наклонился и поцеловал меня в лоб, как заботливый старший брат. Я фыркнула и отстранилась. Посмотрела в его бесстыжие глаза и зло бросила:

— Эгоист!

— Ты тоже, моя хорошая, — шепнул он и внезапно сильно дунул мне в лицо. Я от неожиданности зажмурилась и полетела куда-то вниз, потеряв точку опоры. Вот зараза! Опять меня перехитрил.

* * *

Пробуждение далось мне тяжело. По телу разлилась слабость, и открыть глаза стало для меня непосильной задачей. В голове словно поселилась дюжина маленьких молоточков, которые с энтузиазмом выстукивали нехитрый ритм внутри моего черепа. Сделав усилие, я распахнула веки и увидела перед собой белую ширму. «Больничное крыло», — пронеслась в голове мысль. Что же, это не самое худшее место, куда я могла попасть. События в женском туалете на втором этаже я помнила смутно. Все было в каком-то тумане. Я никак не могла вспомнить лицо того ученика, который сражался с Томом. Кем он был? Зачем напал? И что, ради всех святых, произошло после того, как я потеряла сознание?!

Я застонала, стоило мне попытаться сесть на кровати. Было ощущение, что мышцы покрылись коркой льда, и она, ломаясь, нещадно вспарывала мягкие ткани. Было чертовски больно!

За ширмой раздался какой-то шум. Я притихла, вслушиваясь в странные шуршащие звуки. А потом что упало с глухим «бумс» и кто-то выругался. Голос был мне знаком — я знала человека, находящегося за ширмой. Неужели это…

— Привет! — поздоровался Эйвери.

Однокурсник был одет в смешную полосатую пижаму и синий больничный халат. Казалось, его совсем не смущал такой домашний вид. Джонатан был чем-то жутко доволен. Я хотела съязвить по этому поводу, но не смогла вымолвить ни слова. Во рту пересохло. Я очень хотела пить, но не могла попросить его подать мне воды. Эйвери заметил то, как я беспомощно открывала и закрывала рот. Хмыкнул, глядя на меня, и исчез за ширмой. А через несколько минут появился со стаканом воды и протянул его мне. Я пила быстро, жадно. Наверняка со стороны это выглядело жалко, но юноша молчал.

Утолив жажду, хрипло произнесла:

— Спасибо.

— Пожалуйста, — сказал он, забрав у меня стакан и присев на краешек моей кровати.

— Тебя давно расколдовали? — спросила я.

Эйвери выглядел бодрым и здоровым, поэтому я никак не могла понять, что он здесь до сих пор делает.

— Неделю назад. Нас всех вернули к жизни неделю назад.

Я недоверчиво посмотрела на него. Нас? Вернули к жизни? То есть, получается, что я тоже окаменела?

— Эйвери, я…

— Да, — перебил он меня. — Больше двух месяцев.

— Какое сегодня число? — хрипло поинтересовалась я.

— Пятое марта тысяча девятьсот сорок четвертого года, — любезно ответил Джонатан мне, а потом со смешком добавил: — Нас можно поздравить! Мы пропустили самые важные события: зачетную неделю, Рождество и похороны самого неудачливого мага последнего десятилетия.

— К-какие похороны? — переспросила я, чуть заикаясь.

Мне стало душно. Спина взмокла, а руки стали немного подрагивать. Я их спрятала под одеялом, чтобы скрыть свой страх от цепкого взгляда Эйвери.

— Гриверса. Постой! Ты что, совсем ничего не помнишь? С ума сойти! — воскликнул молодой человек.

— Урывками, но цельной картины нет, — призналась я, пряча лицо в ладонях.

Глаза вдруг стали влажными. Противные, гадкие слезы потекли по щекам, и я закусила губу, чтобы не разрыдаться перед Эйвери. Арчи мертв. Его убил василиск. А мы с Томом вновь оказались на острие клинка. Один неверный шаг — и вся наша жизнь станет сплошным кошмаром. Если уже не стала.

— Эйвери! Расскажи, как… он умер.

Я схватила однокурсника за руку, крепко сжав ее. Гордость отошла на второй план, как и застарелая вражда. Мне нужна была информация, а Джонатан мог мне ее дать.

— Его убил паук Хагрида. Насколько я слышал, твой друг умер мгновенно. Хорошая смерть, правда? — Эйвери мерзко ухмыльнулся.

А потом наклонился ко мне близко настолько, что я почувствовала его дыхание на своем лице: непривычное, свежее, как воздух в хвойном лесу.

— Но ведь мы оба знаем, что это ложь и мальчишка не виноват, — прошептал он, насмешливо глядя на меня. Глаза у Эйвери были карими, теплыми. Они не затягивали так, как у Тома, но и не давали забыть, что перед тобой находится достойный противник. И все же он был близко. Слишком близко.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — произнесла я, выдернув из его рук свои ладони. Откинувшись на подушку, я закрыла глаза, ясно дав понять, что разговор закончен. Но Эйвери намеков не понимал.

— Риддл ловко выкрутился из передряги. То, что ты окаменела, было ему на руку. Он всем рассказал, что хотел вместе с Гриверсом поймать того, кто нападал на учеников. Ты же просто оказалась не в том месте и не в то время, — коротко рассказал Джонатан официальную версию событий.

— Ему поверили? — поинтересовалась я.

— Не все, — ответил он и, немного помолчав, добавил: — Профессор Дамблдор настаивал на допросе Риддла с помощью омута памяти, но за Тома заступился директор. Он сказал, что наш староста любил тебя и никогда бы не причинил вред.

— А ты не поверил, — я не спрашивала, лишь озвучивала свои мысли.

— Я видел змею, Гермиона. Я знаю, на что она способна. И я знаю это отстраненное выражение на твоем лице — ты врешь, Грейнджер. Врешь! — припечатал Джонатан.

Я посмотрела на него в упор. Растрепанные светлые волосы прекрасно гармонировали с точеными чертами лица. Сейчас Эйвери был обманчиво спокойным, чуть наивным. Но я-то знала, что однокурсник так же, как и все, носит маски. Ему принадлежат спесь, гордыня, презрение и показная покорность. Уж Том-то знал, кого допускал во внутренний круг!

— Что сделали с Хагридом?

— Вышвырнули из школы и сломали палочку. Розье очень красочно описал те события, — равнодушно пожал плечами Эйвери.

— А ты не боишься, что тебя так же используют и выбросят?

Я задавала ему вопросы не потому, что мне эта тема интересовала меня — ничуть! — мне было страшно. Том сам принимал решения. Выгодные, но, увы, зачастую они были аморальными. Вот как сейчас: Риддл со своим василиском убил одного ученика, а второму сломал жизнь. И я не сомневалась, что он не испытывал жалости к парням. Ему было на них наплевать.

— Я слишком умный, Грейнджер, чтобы так глупо подставиться. — Джонатан надменно посмотрел на меня.

— Да ну? А чем тогда была та вылазка с замуровыванием ходов?

— Оправданным риском.

Эйвери остался невозмутимым, и это меня разозлило. Я привыкла к тому, что он осторожничал, оскорблял меня. Но сейчас Эйвери разговаривал со мной, как с нормальным человеком. Это сбивало с толку.

— Знаешь, Грейнджер, я рад, что ты осталась жива, — неожиданно заявил Джонатан.

Встал с кровати и ушел, а я осталась лежать, ошеломленно глядя на белую ширму. И как это понимать?

* * *

Я долго рыдала, уткнувшись лицом в подушку. Арчи было безумно жалко! Да и как можно поверить в то, что такой человек, как он, мог умереть? Всегда жизнерадостный, смешливый, неугомонный — Гриверс как никто другой имел право на жизнь. Я невольно вспомнила наше знакомство в Большом зале, первую шалость и первую отработку. Тогда он сильно поцарапался, и я, сидя в гостиной факультета, молча втирала ему мазь в ладони. Я была жутко зла на него за пятнадцать снятых баллов с Гриффиндора! Какой же теперь это казалось мелочью…

Наши ссоры, прогулки возле озера, скучные разговоры о квиддиче вызывали грустную улыбку. Ведь этого больше никогда не будет! Как и наколдованных цветов, которые он любил класть мне в портфель. Просто так, без всякого повода.