Злая сказка

Птица в клетке

8 сентября 1944г.

Следы на песке были еще совсем свежими. Я шла вперед, стараясь не выпускать их из виду. Отчего-то это казалось важным — найти того, кто оставил их здесь. Волны накатывали на берег одна за другой, норовя разгладить песок и стереть цепочку следов. Я прибавила шагу, а потом, не выдержав, побежала. Ветер развевал волосы, и они лезли мне в лицо, отвлекая. Губы обветрились, и я невольно облизала их. На языке появился неприятный соленый вкус — вкус моря, отчаяния и безнадежности. Дыхание стало тяжелым, и я то и дело спотыкалась, а потом упала на колени, счесав кожу на ногах. Было больно и до слез обидно. Ведь я почти настигла, почти нашла ее!

Двигаться дальше больше не было сил. Хотелось свернуться в клубочек прямо здесь, на шершавом холодном песке, и не двигаться, не дышать, просто перестать существовать. Цепочка следов исчезла быстро и как-то буднично. А с ней и надежда на... что?

Я никак не могла вспомнить, кого столь упорно искала на этом берегу. Просто знала, ощущала каждой клеточкой своей кожи, что это было важно. Меня окутывал свежий солоноватый запах, вдали слышался рокот волн. Хотелось подняться на ноги и с разбега окунуться в обжигающе-ледяную воду, чтобы избавиться от этого дикого сна. Обрести ясность ума и наконец-то вспомнить цель своих поисков.

За спиной послышался шорох. Кто-то приближался, но я не стала оглядываться. Сил не было даже на то, чтобы открыть глаза. Я ощущала себя оглушенной и совершенно беспомощной, потерянной и оттого уязвимой. А шаги все приближались... Вот они стихли, и кто-то опустил теплые ладошки мне на плечи.

— Перестань, ты все равно не сумеешь догнать.

Голос был мелодичным и без сомнения женским. В нем присутствовало что-то смутно знакомое, уверенное и твердое, как в чернильной ручке со стальным пером. Ею можно было исписать сотни листов пергамента или же оставить дюжину клякс. И то и другое могло стать совсем бесполезным, а могло обрести смысл. И характер, пусть и на краткий миг.

— Я постараюсь, — упрямо возразила ей.

— Нас разделили.

— Но не уничтожили!

— Ты не сумеешь вспомнить. Он забрал у тебя воспоминания.

— Кто «он»? Что я должна вспомнить? Что?! — воскликнула я отчаянно, пытаясь оглянуться. Но теплые настойчивые руки не позволили. Они были сильнее и могли управлять моим слабым телом.

— Это бессмысленный разговор, — легкий шорох одежды, и вот меня обнимают крепко, позволяя вновь почувствовать себя в безопасности. — Тебе нельзя вспоминать.

— Почему? — мой голос прозвучал жалобно.

Было так много вопросов, но не на один из них она не хотела отвечать. Просто взяла без спроса и поместила меня в вакуум. Состояние невесомости могло быть восхитительным, а могло превратиться в изощренную пытку. Ни звуков, ни запахов, ни прикосновений — только всеобъемлющее и бесконечное ничто.

— Почему мне нельзя вспоминать? — повторила я свой вопрос.

— Потому что тогда настанет начало конца, — она тихонько рассмеялась и выпустила меня из объятий.

На мгновение я почувствовала себя потерянной и безумно одинокой, а потом пришел покой. Тихонько, на мягких лапах, едва касаясь кожи в шальном поцелуе — он подарил мне такое необходимое забвение и свободу, но только на миг. Всего несколько вздохов и пара ударов сердца — и вот, я проснулась, чтобы тут же попасть в ловушку. Такую привычную, такую ненавистную...

* * *

— ... и я ему предложил завести любовницу, чтобы перестать быть таким злыднем. — Джонатан небрежно взмахнул пером — капля чернил упала на его эссе. Жирная черная клякса тут же расплылась на пергаменте, испортив всю проделанную работу.

Поморщившись, я достала палочку и прошептала заклинание. Клякса исчезла, а вместе с ней и половина текста. Эйвери тихонько застонал, глядя на почти чистый лист.

— Извини, — покаянно произнесла я. — Это заклинание не очень хорошо у меня получается.

— Какой смысл было его чистить, если все придется писать заново? — задал он риторический вопрос.

— Зато ты лучше усвоишь тему, — я примирительно улыбнулась, Джонатан же скривился. Лентяй — что с него можно было взять?

— Так что там с Мальсибером и его любовницей?

Открыв книгу на нужной странице, я положила ее перед глазами друга. Он насмешливо покосился на меня. Я чувствовала, что очередная колкость так и вертится на кончике его языка, но друг промолчал. В последнее время Джонатан стал гораздо сдержанней.

— Никак, — пожал плечами Эйвери. — Он сказал, что все девушки — безмозглые куклы, которым нужны лишь деньги и комплименты. Тогда я предложил ему завести любовника.

— И? — поторопила я его, так как Джонатан увлекся переписыванием текста и вновь потерял нить разговора.

— Что «и»? Он отказался. «Мужчины меня не возбуждают», — процитировал он хриплым басом, забавно оттопырив нижнюю губу. — Тогда я посоветовал ему завести собаку. Теперь этот зануда стал счастливым обладателем лабрадора-ретривера по кличке Смелый.

— Это печально, — сказала я, задумчиво глядя, как Эйвери старательно, словно первокурсник, выводит буквы на пергаменте.

— Да нет, — покачал он головой. — Это забавно. У собаки оказался скверный характер. Она ужасно любит лаять и гадить по углам. А в то время, когда она не спит и не ест, тогрызет обувь. Хорошо, что есть домовые эльфы. Они могут хотя бы частично исправить весь тот беспорядок, который устраивает эта черная скотина.

— Не любишь ты животных, Эйвери, — грустно вздохнула я, отвернувшись от него.

— Отчего же не люблю? — удивленно переспросил он. — Они мне очень даже нравятся. Особенно старые и беззубые.

Иногда я совершенно не понимала шуток друга. Они могли быть странными и порой жестокими. Благо, дальше слов дело никогда не заходило. Этот белокурый надменный аристократ был удивительно осторожным и никогда не перегибал палку в отношениях с другими людьми. Его часто недооценивали и не воспринимали всерьез, считая трусом. На самом деле мой скользкий друг предпочитал оставаться в тени и потихоньку интриговать из-за кулис. Так было проще и безопасней, нежели на сцене.

— МакГонагалл с Риддлом опять поссорились на собрании старост.

Я вопросительно посмотрела на него. Лицо у Джонатана сейчас было удивительно простодушным и открытым, вот только в глазах плясали черти.

— Из-за чего на этот раз?

— Из-за кого, — сделав акцент на последнем слове, Эйвери добавил: — Минерва обвинила его в плохом влиянии на одну юную особу и приказала держаться от нее подальше.

— Ты имеешь в виду меня?

— Ага, — подтвердил он, задумчиво прикусив кончик пера. — Знаешь, это уже становиться не смешно. Не удивлюсь, если скоро дело дойдет до драки.

— Минерва волнуется, — попыталась я оправдать подругу. Несмотря на всю ее строгость и ослиное упрямство, она искренне переживала за меня.

— И не только она. Риддл сильно изменился за это лето. Это заметили все, кроме тебя, Гермиона.

— Он вырос, — озвучила я очевидную истину.

— Вырос Том еще года два назад. А сейчас он просто ожесточился и выбросил тормоза, которые ты любишь называть совестью.

— Ты ошибаешься! — воскликнула я, вспылив.

Несколько учеников посмотрели с интересом в сторону нашего столика. Я смерила их хмурым взглядом, но это не возымело никакого эффекта. Конечно, библиотека была спокойным и уютным местом, но в последнее время меня все больше тянуло к уединению — большое количество людей раздражало.

— Ой, вряд ли, — мягко рассмеялся он. — Василиск — это мелкие шалости по сравнению с тем, что наш староста планирует сделать в этом году.

— Власть? — осторожно произнесла я, понизив голос.

Эйвери кивнул, продолжая писать эссе.

— А еще деньги и новые знания. Ты никогда не задумывалась, откуда у сироты с приюта появились средства на шелковые мантии и серебряные запонки?

— Том говорил, что нашел работу. Врал, конечно же, но я не стала настаивать на честном ответе.

— Почему? — Джонатан с интересом посмотрел на меня.

— Много знать опасно. В некоторых вопросах Риддлу лучше уступить — целее будешь, — честно ответила я ему.

— И это говорить мне девушка, которую он любит, — друг грустно улыбнулся, а потом неожиданно спросил: — Скажи, Гермиона, как много ты можешь простить Риддлу?

— Все, — чуть помолчав, я добавила: — Есть вещи, которые он никогда не сможет сделать, поэтому я смогу простить ему все остальное.

— Глупая, — прошептал он, — нельзя так безоговорочно верить ему. Это...

— Что? — перебила я друга. Мне совершенно не нравилось то, что наш разговор стал таким личным, слишком личным в месте, где так много лишних ушей.

Джонатан не ответил. Просто протянул руку и погладил кончиками пальцев меня по щеке.

— Не надо, — пробормотала я, отстраняясь. — Не делай так больше.

— Почему?

— Том... — я сглотнула, внезапно ощутив, что мне трудно говорить. — Так делает Том.

* * *

Я поднималась по лестнице, мрачно глядя перед собой. Вокруг было тихо. Замок засыпал, как большой старый зверь. Шорохи и приглушенные голоса, все еще доносившиеся из Большого зала, создавали особенную музыку. Сладкую, как пение флейты, томную, как мелодия, рождающаяся на струнах арфы, и невероятно ленивую. Она была совершенно ненавязчивой, поэтому не запоминалась.

Почему я вдруг стала сравнивать Джонатана с Томом? Почему его прикосновения показались мне чем-то неправильным, запретным. Ведь он друг. Или не совсем? Я вспомнила, как на меня обычно смотрел Риддл. Внимательно, властно, немного щуря глаза — он как будто давал мне понять, что имеет право быть рядом. Везде и всегда.

Взгляд Эйвери был мягче, но вот жесты... Мне льстил такой особый интерес с его стороны, но, одновременно, вызывал страх. Не за себя — за него. Том не любил делиться, не терпел соперников. Любую возникшую угрозу он предпочитал устранять. Жестко, не задумываясь о последствиях для жертвы. Он предпочитал быть всем, желал, чтобы им восхищались, ценили, чтобы любили. Но вот взамен Риддл, как правило, не давал ничего. Не считал нужным разрывать себя на кусочки. Безумец, эгоист, гений, но, несмотря на все это, я любила его: болезненно и слишком отчаянно.

— Ты громко думаешь, Гермиона, — прошептали мне на ухо.

От неожиданности я запнулась — настолько меня напугали! — и едва не скатилась вниз по лестнице. Риддл крепко обхватил меня за талию и прижал к себе, не дав упасть.

— Когда же ты научишься смотреть под ноги? — слегка раздраженно спросил он меня.

— Тогда, когда ты перестанешь подкрадываться ко мне со спины.

Том рассмеялся в ответ и, взяв меня за руку, повел вверх по лестнице.

— Куда мы идем?

— Ммм... В одно уединенное место — я кое-что хочу показать тебе.

— А это место случайно не Выручай-комната? — поинтересовалась я.

— Возможно, — он загадочно улыбнулся. — Обещаю, что ты не заскучаешь.

— Том, мы же не будем... мм... заниматься этим в школе, — я ощутила, как кровь прилила к моим щекам. Наверное, я ужасно глупо выглядела в сравнении с ним: покрасневшая, нелепая, взволнованная — мне было чертовски неловко.

— Что за пошлые мысли, Грейнджер? — Риддл наигранно возмутился.