Злая сказка

А потом мы оказались в старой душной лачуге, и Риддл стирал память какому-то оборванцу. Сначала я испытывала брезгливость, а потом, после слов Тома: «Вот так, дядя!» — шок. Ещё большее потрясение ожидало меня в следующем воспоминании, где Риддл убил своего отца и деда с бабкой. В письме не было эмоций, лишь голые факты. Признаться, сначала я подумала, что письмо — это неудачная шутка. Эйвери ведь любил шутить, пусть и так жестоко.

Но эти воспоминания не были выдумкой или иллюзией. Подлинные. Гадкие. Вынимающие душу из тела. Вот только кто её назад-то вставит? Внутри — дыра, а снаружи — маска. И невыносимо пусто и одиноко от осознания того, что мы всё это время находились рядом, но не вместе.

Я задыхалась от боли. Голову разрывало на части, горло сжимали спазмы, и меня едва не вывернуло на свои же ботинки. Глупо как-то: тело-то осталось в реальности — по воспоминаниям блуждало сознание.

Последний рывок — и мы оказались в Косом переулке. Было рано, но вокруг сновало уже много волшебников. Том из воспоминания шёл вслед за девушкой в маггловской одежде, а потом подхватил её под руку и увлёк в тёмный переулок. Я последовала за ними.

Он тихо что-то втолковывал той, другой Гермионе, а потом стёр ей память. Она потеряла сознание и тихо сползала по стенке на землю. Риддл её подхватил и прижал к себе. А потом поцеловал в висок, нежно, трепетно. Казалось, что в его глазах плясала буря, насквозь прошитая молниями. Так не смотрят на безразличных людей, так не прикасаются к марионеткам, не дарят им нежность. Это ведь больше, глубже, острее и в то же время невыносимее, потому что напрочь лишает здравого смысла.

Когда дышишь человеком, живёшь ради него, то поневоле становишься психом. Нельзя сохранить себя целым, когда давно уже разбит на части. Пророс в чужое тело, оплёл корнями и сделал частью себя. Как клей для осколков старинной вазы. И не было смысла больше ни о чём жалеть, потому что взамен ты обрёл бесценный дар. Вот только жаль, что ставшее частью не имело права на собственный голос. По меньшей мере, странно, когда рука начинала спорить с хозяином. Или нога, или сердце — форма не важна, важен лишь смысл.

Том болел мной, давно и безнадёжно, а я просто не желала этого замечать.

* * *

В реальность мы вернулись вместе. Я не устояла на ногах — не было сил — и села на пол. Том возвышался надо мной несгибаемым каменным изваянием, красивым, но опустошённым. Складывалось впечатлением, что он вывернул передо мной наизнанку душу и теперь ждал, как я отреагирую на него такого.

А я не хотела реагировать. Голова разрывалась от переполнивших образов, чувств, воспоминаний. Не моих — чужих, подсмотренных. Было гадко, холодно и чуточку стыдно. Я думала, что знаю о Томе всё, но ошиблась. Он — бездонная пропасть, пустая и в тоже время переполненная до краев. Я — камушек, брошенный в неё шальной рукой, летящий вниз днями, месяцами, годами и никак не достигающий дна. Ни живой, ни мертвый. Застывший и окутанный пустотой пропасти в сотни одеял, как куколка бабочки. Ей хорошо в её долгом сне, уютно. Но когда приходит время выбраться на волю и расправить крылья — становится страшно. Небо и земля давным-давно поменялись местами, и нет никаких ориентиров, указывающих, куда лететь. Неизвестность пугала даже сильнее смерти.

— Гермиона, — тихо позвал меня Том.

Я молчала, наблюдая за ним из-под полуопущенных век. Он был бледным и даже чуточку напуганным. А ещё ищущим. Есть ведь люди, которые всё время ищут своё счастье, не замечая, что оно находилось рядом всю жизнь.

— Не приближай, — тихо пробормотала я, настороженно глядя на его протянутую руку. Такую изящную и на первый взгляд не несущую угрозы.

— Не будь ребенком, — пожурил Риддл, не обращая внимания на мои слова.

— Не приближайся, — повторила я, нацелив на него палочку.

Боялась, что он опять сделает мне больно. И понимала, что стоит ему притронуться ко мне — и тщательно выстраиваемая стена рухнет, словно стопка пергаментов. Я боялась, что Том уничтожит меня своими чувствами, поглотит и не отпустит.

— Гермиона, мне жаль.

— Мне тоже, — я всхлипнула, чувствуя, как внутри становится горячо и тесно. Мне было в нём тесно, словно сигаретному дыму в лёгких туберкулезника. А когда тесно — надо найти путь наружу.

Его ладонь невесомо коснулась моих волос, но я отпрянула назад и, вскинув палочку, прошептала:

— Круцио.

Том вздрогнул и с силой втянул воздух. Его словно ударили в живот, но он никак в это не мог поверить и пытался удержаться на ногах. Затем покачнулся и со стоном упал на пол. Крупная дрожь сотрясала всё его тело, а огромные тёмные глаза неотрывно смотрели на меня. Он не мог поверить, что я всерьёз смогла дать ему отпор.

— Круцио, — повторила я. Предыдущие заклинание длилось от силы секунд десять, но, тем не менее, я сумела застать Риддла врасплох.

Он закричал, бестолково царапая ногтями пол. Его колотило, словно эпилептика в приступе, и я испугалась, что он может навредить себе. Прервав действие заклинания, подтянула коленки к груди и обхватила их руками. Так было удобно и почти надежно.

Том дышал хрипло. Перевернувшись на живот, закашлял и сплюнул кровью. Ему было чертовски плохо, но я не спешила утешить друга. После того, как он отчасти вернул украденные воспоминания, я поняла, что не смогу относится к нему так, как раньше. Это было невозможно.

Риддл всё ещё тяжело дышал. Веки подрагивали, но он не открывал глаза. Не было сил, а может быть, и желания.

— Ты должен понять, что мной нельзя вертеть, как тебе вздумается, — тихо проговорила я. — Я живая. Слышишь, Том? Живая!

Риддл рассмеялся. Тихо так, беззлобно. А потом открыл глаза и посмотрел на меня пристально. Было странно вот так просто сидеть и играть в гляделки после всего, что произошло.

— Гер-ми-о-на, — нараспев произнес он моё имя. Облизал потрескавшиеся губы и протянул ладонь. Доверчиво, словно не было ничего важнее, чем сжать мою руку и не отпускать. Псих.

Всхлипнула, наклонилась и потянулась к нему. Кожа у него была ледяной, руки всё ещё дрожали. Я не смогла оттолкнуть протянутую ладонь. Чего только стоили глаза, засиявшие такой безумной, иррациональной надеждой, что я испугалась, как бы у него не поехала крыша.

— Не надо меня ненавидеть, — он запнулся, но, сделав усилие, продолжил: — Пожалуйста.

Вот так и сходят с ума. Тонут в чужом взгляде и теряют последние кусочки своей личности. Можно ли было резать по живому? Тупым ножом, по старым ранам, до первой крови. А дальше — шрамы.

— Я тебя не ненавижу, но… — запнулась, а потом честно призналась: — Лучше бы ненавидела.

Нам нельзя быть вместе, нельзя любить. Даже наша встреча не должна была состояться. И только случай, словно чья-то насмешка, забросивший меня в прошлое сделал это реальным.

Наверное, было бы лучше никогда друг друга не встречать, но как бы мы тогда жили врозь? Мы не умели и не считали необходим даже попытаться выяснить это. И каким бы не был Том чудовищем, я могла дать ему фору в сто очков. Идеальная пара. Ничего не скажешь.

* * *

— Я понятия не имею, кто запер МакГонагалл в клетке, — сказал Том.

Его голова лежала на моих коленях. Я оперлась о стену и рассеяно перебирала мягкие тёмные волосы. Риддл был сейчас как никогда похожим на мальчишку, дорвавшимся до вожделенного десерта. Правда, вкус у него странный, но я не стала язвить по этому поводу. Было удивительно спокойно вот так сидеть рядом с ним. Просто быть вместе.

— У Минервы тоже нет никаких идей. Она, правда, уверена, что ты не виноват.

— Да ну? Она же меня терпеть не может, — проворчал Том, перехватывая мою ладонь и целуя.

— Как и ты её, — заметила я. — Почему?

— Почему?

— Почему ты к ней так относишься? — терпеливо повторила я. Мне было интересно узнать причину столь длительной вражды.

— Она хотела разлучить нас.

— Что за глупости?

Я рассмеялась, но Том не видел в своих словах ничего смешного. Он был удивительно серьёзным.

— МакГонагалл настраивала тебя против меня.

— Сам виноват. — Щёлкнув его по носу, пояснила: — Ты много чего натворил в Хогвартсе за время учёбы.

Он нахмурился, но не стал возражать. Знал, что я права.

— Ты ревновал меня к ней. Всё это время ревновал, — озвучила я мысль, внезапно пришедшую в голову.

Том кивнул и закрыл глаза. Не хотел, чтобы я видела в них злость. Не на меня — на себя.

— Она ведь друг. Понимаешь?

— Я тоже друг, — парировал Риддл.

Ему было стыдно признаться в своём страхе, что Минерва будет значить для меня больше, чем он. Мы с ней дружили с первого курса и проводили вместе гораздо больше времени, а Том боялся, что однажды я перестану нуждаться в нём. Что его заменят и забудут. И вся эта неприязнь и показное противостояние было ничем другим, как банальной ревностью. Сама мысль, что моё внимание хотя бы немного будет принадлежать ещё кому-то, вызывала у друга чувство протеста и почти панического ужаса.

Я сглотнула, пытаясь принять тот факт, что мне придётся перебороть его собственнический инстинкт. Будет трудно, но я должна хотя бы попытаться.

— Нам нужно найти того, кто это сделал, — неловко сменила тему разговора. — Если он сумел справиться с Минервой, то и мы можем пострадать.

— Ты боишься?

— Опасаюсь.

Риддл сел и обхватил руками моё лицо. Тёплый, надёжный, свой.

— Я не позволю навредить тебе. Никому. Никогда.

Слова прозвучали уверенно, твёрдо. А поцелуй вышел мягким, бережным, с лёгким привкусом крови. Наверное, Том прокусил губу, когда я его пытала Круцио. Правду говорили люди: чем больше любишь, тем больнее бьёшь. В нашем же случае проще убить. Ведь между вчера и завтра, любовью и ненавистью всего лишь шаг. Тонкая верёвка привязанности, на которой мы обречены балансировать до конца жизни.