Старовский раскоп

— 1953 год -

В последнее время Ингмару казалось, что больше уже он не живет. Так, выполняет какую-то нудную, но важную работу.

Год за годом проходит, а ничего совершенно не меняется. Тасуются времена года, лето сменяется слякотной осенью, в городе совсем уж похабно-непритязательной, а та уходит в зиму. Зима сначала белая, потом темнеет от сажи, и к весне город измызган и противен. Ничего хорошо не случается, как не случается и ничего плохого. Кабинет, бумаги, вечная Верочка… Вдова уже лет двадцать…. Нет, двадцать пять, пожалуй. Да, её муж в один год с Фенечкой…

— Женились бы вы, Ингмар Иваныч, — ворчит иногда она. — Хоть как скрасилось бы. А то уж больно…

Махает рукой и уходит в кухню.

Сегодня утром, выйдя на улицу, Ингмар узнал, что наступило бабье лето. Вчера еще лужи замерзали ледком, а сегодня в воздухе полетели золотистые, тоненькие паутинки. Солнце даже припекало, а первый глоток воздуха пах медовыми калачами. Хотя какие тут медовые калачи?.. Калачи были давно, тогда же, когда ярмарки, резные ложки, изогнувшиеся котами, кукольные вертепы и цирковые медведи. Однако впервые за сколько-то лет Ингмар огляделся по сторонам. Увидел, что жизнь-то идет. И припомнил разговор с Игорем Семеновичем. Давний, случившийся лет через двадцать пять после Фенечки.

— Что, Ингмар, только твоя богиня у тебя и осталась?

— Мне достаточно, — тогда сухо хмыкнул Ингмар. — Клан у меня еще.

— Клан — да. Клан — это серьезно. Только хватит уже сидеть вдовцом. Времена неспокойные, заведи жену, детей хотя бы двоих.

— Мне и так хорошо.

Хорошо Ингмару уже тогда не было, только он этого еще не понимал. Женщины у него были, сами в объятия падали — мало мужиков осталось. Россия, она всегда вдовая, брошенная, покинутая, босая и нищая. Ей бы пядь земли, она бы хозяйствишко завела. Но мужик нужен. Хоть на сколько-то, хотя только на ночь. После тяжелых лет много безмужичных женщин осталось, а им только бы дитё заиметь, на большее они и не рассчитывали. Вот и липли к Ингмару простячки без всякой его животной магии. А ему и неинтересно было, что с ним потом сталось, с этими, подобранными на одну ночь. Животы после него не пухли, и то ладно.

— Всё траур? Или никак нагуляться не можешь?

— Вам-то чего?

— Да нет, я так. Только лет через двадцать выть будешь. Она, забота о клане, когда абстрактная, когда равно обо всех и ни о ком особо, ох, какая тяжелая штука. Нам, Координаторам, запрещено иметь семьи, а зря… Припомнишь еще мои слова.

Вот Ингмар, поглядев на снующие в воздухе паутинки, и припомнил. И подумал, что уже вот-вот взвоет. Не тогда, а теперь понял он, что Координатор имел ввиду. Только никакого вкуса к жизни почему-то уже не осталось. И никакого желания находить жену и детей, прикрепляться к кому-то душой. Клан… что Клан? Привычная рутина.

Ну его.

Мысленно махнул рукой и пошел, вдыхая калачный воздух. Ждало его сегодня неприятное, тягостное. Поэтому Ингмар откладывал момент как мог. На улицах в честь погожего денька женщины повытаскивали на улицы тряпье и теперь трясли его, проветривали и выбивали пыль. Дети носились как угорелые, бахали, кричали…

В подъезде благоухало помоями. За дверью, обитой коленкором, рычали. Негромко, но чуткий пантерий слух не мог ошибиться.

В тесной прихожей, среди стен, оклеенных газетами, встретили хозяева. Перепуганные вусмерть, нервные, замученные.

— Он там, в комнате, — шепнула мать. Отец только кивнул в сторону двери. Рычание сделалось отчетливей.

Ингмар зашел.

В комнате царил зашторенный полумрак. От двери тянулась еще по грязному полу светлая полоса, но — полумрак и тени.

Худенький подросток, чернявенький, в раздерганной рубашке и растянутых спортивных штанах, сидел в углу. Грязные пальцы сжаты были на толстом кожаном ошейнике, а от ошейника к батарее тянулась цепь. Толстая, на таких цепных псов держат.

— Почему не за руку? — не очень внятно спросил. Но поняли. Из-за спины ответили:

— Пробовали. Веревки он грызет, а наручниками порезал руку.

— Понятно.

Подошел ближе. На измазанном мальчишеском лице желтели глаза с вертикальными зрачками.

— Наполовину перекинулся… Что, заклинание уже не действует?

— Не действует.

— Оставьте нас.

Скрип двери.

Мальчишка ощерился. А клычки ничего так уже, солидные.

— Сергей, — позвал Ингмар. Без особой, правда, надежды.

Мальчишка и не ответил.

— Что же мне с тобой делать, Сережа?..

Подошел вплотную. Зря…

Длина цепи позволяла, вот мальчишка и вцепился зубами в ногу.

— Тьфу ты, черт! Зараза!

Зарычал, позволяя себе самую малость перетечь. Мальчишка сник. Он — маленькая Пантера, Ингмар — Пантера большая, опасная. Мальчишка сразу понимает, кто здесь главный самец в стае. Выпустил исслюнявленную брючину, заскулил. Совсем как эта… вчерашняя одичавшая девчонка, Катюша. Звери. Ничего человеческого. Этот, например, хочет в лес.

— Хочешь на свободу, да? Посадили на цепь, обижают, да? Всех обижают… Вот так вот… Ладно, Сережа, что-нибудь придумаем.

Пообещал, и тут же сделалось скучно. Если получится, поможем. Не получится… Ну, не получится, значит, еще одного потеряли.

За дверью страдающие родители. Труднее всего с родителями.

— Нам помогут?

— Вам постараются помочь. Вы не одни такие. В Клане уже пятеро взбесившихся подростков. Я направил прошение в Верхний круг.

— Только бы помогли…

Мать, конечно, заплакала.

Паутинки летели и летели, липли к лицу, золотели в воздухе. Мальчишки — нормальные обычные мальчишки — носились по двору, счастливо гогоча.

— И что нам делать?

Игорь Семенович, бессмертный и безобразно мудрый Координатор, которому плюнуть бы в лицо за проницательность — поднял усталые глаза от бумаг. Прищурился.

— Глава Ингмар? Рад видеть.

— Аналогично. Так что нам делать?

Координатор неприятно усмехнулся.

— Вот эту стопочку видишь?

Бумажная стопка внушала уважение размерами.

— Это всё прошения от родителей таких же, как твои Сережа, Андрей, Катя, Лена и… забыл…

— Рома.

— Да, Рома Сазонов. Так вот, у меня таких прошений сто двадцать штук. Мы можем дать магов. Они будут искусственно подавлять трансформации. Насчет мозгов… Мы умеем полностью вычищать сознание. У вас будут хорошие, послушные дети. Но это будут совсем другие дети.

— Нет. На это никто не согласится.

— Тогда мы ничем не можем помочь.

— Что нам делать-то?

— Что делать? А что в цирке с животными делают? Молчишь? Дрессируют, вот что. А с этим вы и сами справитесь. Никто лучше вас не выдрессирует ваших детей.

Ингмар сгорбился в кресле. Прикрыл глаза.

— Это всё проклятые города на нас так действуют… И нам нужен источник… Очень нужен… Будь он, всё проблемы бы исчезли сами собой.

— Тебе так только кажется. Никто за вас не сделает вашей работы. Волшебных палочек не существует. Так что иди и делай.

— Жестоко.

— Да, пожалуй. Но иного выхода нет. Иди, если тебе больше ничего не нужно. И, будь добр, перестань уже терзать Большой круг. Не разрешат они тебе открыть Источник. Никогда не разрешат. А вот ты им уже надоел.

— Черт бы… Молчу. Ухожу. Ничего мне больше не нужно.

…Евгений Петрович Самойлов, сорока пяти лет от роду, походил на ястреба. У него были тёмные, слегка навыкате глаза, хищный тонкий нос, сломанный в драке, тонкие губы и привычка говорить отрывисто, короткими фразами. Он, собственно, не разговаривал, а бросал в собеседника клочья мыслей. Он прилично махал когтями, обладая к тому же двумя главными свойствами хорошего бойца — абсолютной безжалостностью и ледяным спокойствием. Никогда и никому он не причинял в драке вред больший, чем хотел. Он не терял головы, почуяв кровь.

У него не было жены.

Он никогда не рвал жилы за лишний кусок.

Его трудно было разжалобить.

Он работал дрессировщиком в цирке. Выступал с пантерой и парой тигров.

Его не любили в клане.

Он сидел перед Ингмаром и глядел на главу без трепета, и без любопытства слушал.

— Женя, кроме тебя некому. Дети — наше будущее, сам понимаешь.

— Понимаю. Детей нужно сперва выдрессировать хорошенько, и только потом учить.

— К сожалению.

— За детей не боитесь? Меня не любят в клане.

— Кроме тебя некому. А не любят — переживут.

Евгений улыбнулся.

К первому своему подопечному, зверенышу Сережке, он пришёл с кнутом. Кнут, впрочем, надежд не оправдал, кнуты годны для взрослых животных. Мелким достаточно разок задвинуть в зубы… Становятся шелковыми. Кнут — неоправданная порча животного.

Евгений всегда знал, что быть дрессировщиком — его призвание…