Старовский раскоп

Святилище

Сначала было неловко называть дядю Ваню отцом, а Наталью — мамой. Им тоже сперва несподручно. Но потом обвыклись и стали жить. Опять были ярмарки и Кошачьи вёсны, Зимние солнцестояния и воскресные поглядки. Были хождения в ночное и танцы при толстой луне. И был еще Обряд оглашения.

Поздним вечером на площади расставили и затеплили лампы, выкатили бочку валериановой медовухи, пели песни и танцевали. Вырядили Ингмара в старинную сорочку с расшитой золотом мережкой и называли наследником. А потом взрослые напились медовухи и, исполнившись благодушия, показывали фокусы. Кошачий шаг, когда Пантера скользит в полутьме так ловко и тихо, что и не различишь, а двигалась ли? Марево, в котором плывут и плывут границы кошачьего тела. Лучик, крохотный огонек на кончике хвоста, словно обсиженном звездой. Дядя Ваня… отец… станцевал с тростью. Когда-нибудь Ингмар тоже так научится. Но до этого еще столько лет учебы.

Той ночью к Ингмару пришла женщина.

Та самая, давняя.

Спал. А потом проснулся, как от толчка, а она здесь. Замерла перед его узкой лавкой и смотрит, не мигая. В лунном свете красивая и серьезная. Молча кивнула и поманила за собой — через спокойно спящую избу, через смирный двор в лес… В соседском хлеву проснулась и протяжно промычала корова да проквохтала где-то курица.

Лес, залитый прозрачным серебром, блестящая каплями росы трава, черные провалы кустов, шуршащий родничок — всё казалось Ингмару ненастоящим, волшебным, бутафорским. Под лапами мялись купена, мята, чабрец, клубами подымалась встревоженная мошкара.

А женщина все шла и шла, не обращая внимания на мошек и шорохи, изредка только оглядывалась, чтобы увериться — Ингмар идет следом. Глаза ее сияли зеленью, как у кошки. В какой момент она и стала кошкой — большой, сильной — Ингмар не приметил. Зато почувствовал… всем телом почувствовал, от носа и до хвоста, сколь чудовищно, невозможно она красива. Восторг перехлестнул, и Ингмар готов был следы ее лап в мягкой земле вылизывать, готов был сделать что угодно — только пусть пожелает…

Они бегали по лесу до самого утра, "жили лесом", как "жил" им Ингмар с отцом, только никогда еще с отцом это не было настолько хорошо и правильно. Мальчик чувствовал себя смертельно отравленным запредельной красотой происходящего и знал, как может знать и чувствовать четырнадцатилетний мальчишка, что теперь всю жизнь будет страдать, потому что такой восторг бывает только раз…

В первой предрассветной дымке, утомленные и пьяные восторгом, Ингмар с кошкой упали на траву и катались, пропитываясь лесными запахами, пока не устали окончательно и не растянулись в полном изнеможении.

И тут женщина впервые заговорила.

— Мальчик, — сказала она. — Маленький охотник, пора выполнять обещания. Найди святилище, вверх по реке иди.

Ингмар кивнул.

Полежали еще некоторое время, а потом Ингмар, кажется, заснул.

Проснулся, когда солнце было уже высоко и даже уже начинало припекать. Ингмар поднялся и, чувствуя себя словно бы во хмелю или во сне, побрел домой. Оказалось, что ночные игры увели его от дому весьма далеко и путь предстоял неблизкий.

Нога за ногу, добрался только к полудню, а там уже переполох. Искали едва нареченного наследника и даже уже начинали паниковать. А возвращение вызвало радостную бурю вроде той, с которой простецы ждут этого своего Спасителя.

— Где тебя ляд носил?

— Эй, вернулся он!

— Наталье скажите!

— Этак, парень, мамашу раньше времени седой сделаешь!

И, наконец, отец:

— И куда, ради Саат, ты бегал?

— Мы гуляли. С Саат.

Воцарилась тишина. Пришлось рассказывать. Слушали жадно и ведь верили! Всему, от первого до последнего слова. Но про святилище ничего не сказал. Все равно на лицах растекался священный восторг.