Старовский раскоп

Меченый саат

— Смотрите, у него зеленые глаза!

Ингмар испуганно съежился. Его обступили люди, ужасно много людей после стольких дней и ночей одиночества.

— Меченый Саат! — благоговейно выдохнула какая-то женщина прямо Ингмару в затылок. — Его прислала к нам сама Богиня!

Ингмар попытался выбраться из толпы и, наверно, убежать. Слишком уж много звуков и цветов. Не дали. Толпа плотно сомкнулась у него за спиной, стиснула крепко, но бережно. Текли от нее теплые запахи хлеба, молока и печеного мяса. Жилые, домашние запахи. Усталый и растерянный, Ингмар тогда сел на землю и заплакал, беззвучно сглатывая слезы. Охотники Саат тоже плачут, если за спиной больше не остается ничего, к чему можно было бы возвратиться.

— Откуда ты пришел, робенок? — ласково спросили, и Ингмар разглядел сквозь слезы мужчину с соломенными волосами и желтыми глазами.

— Я не робенок, — убежденно ответил Ингмар. — Я охотник Саат.

Мужчина фыркнул. Поднялся, потянув за собой Ингмара.

— Ну, идем, охотник.

Толпа раздалась, пропуская мужчину и мальчика. Далеко идти не пришлось. Избы здесь были натыканы густо, как семечки в подсолнухе, поэтому сначала представились Ингмару одним сплошным длинным домом, какой давным-давно был далеко отсюда, еще на берегу моря. Но потом оказалось, что все-таки избы, внутри чистенькие и маленькие, даже еще меньше тех, в которых жил клан Ингмара.

— А они все умерли, — тихо сказал себе Ингмар. Но мужчина услышал.

— Кто умер? Твои родители?

Женщина в цветастом сарафане, наверно, самка этого мужчина, улыбнулась Ингмару и выставила на стол хлебный круг.

— Погоди, Наталья. Мальчонку надо вымыть и переодеть. Но сперва пусть расскажет толком…

Задавали вопросы. Мужчину, оказалось, звали Иваном и он был местный Глава. Ингмар, дуреющий от домашних запахов, разомлевший в тепле и безопасности, отвечал Ивану путано и неловко. Иван хмурил брови и бормотал что-то себе под нос…. Странно переглядывался с Натальей. Потом уже, в полудреме, Ингмар смутно осознавал, что ведут в баню, что самка Наталья вычесывает из шерсти — шерсти! — насекомых, льет воду… Затем был долгий и уютный сон.

А после сна началась другая жизнь.

Деревня была большая, куда больше прежне, вымершей. Шумная и веселая — тут вечно что-то происходило. Например, как-то местная ребятня натаскала с реки глины, вылепила большущие страшенные маски, вырядилась в вывернутые наизнанку тулупы и нацепила слепки. И в таком виде поздно вечером носилась по деревне, подвывая и посвистывая. Перепугали девок до визгов и обмороков, а хмельному пропойце Николашке вообще с пьяных глаз примерещился конец света. Николашка, потрясенный, помчался к главе и поклялся больше ни капли хмельного в рот не брать. Клятву глава принял. Когда выяснилось, что никакого конца света не предвидится, а всего лишь ребятня порезвилась, Николашка ударом судьбы был буквально раздавлен. Теперь же Николашка вечно смурен и трезв.

Или вот сами девки чудили — развешивали на ставнях "суженых" из пакли сплетенные косы с лентами из своих кос, а "суженые" потом неделю таскались с доставшимися лентами и пытались сообразить: а та ли девушка призналась в расположении? * Однажды по ошибке перепала коса и Николашке. Говаривали, что ленту тот, бобыль и горький одинец, хранил до самой смерти за доской с изображением Саат и иногда, взгрустнув, доставал и разглядывал.

А уж чего стоили ночные купания в Ырташе! Все эти вопли, хороводы, костры, а вода в реке темная и мечутся в ней блики… И кто-то обязательно пойдет "ловить русалку". И ведь поймает — будет хохотать и вполсилы отбиваться какая-нибудь красавица, а удачливый ловец станет безнаказанно зацеловывать ее в спелые губы.

А еще деревня торговала с простецами. Каждый месяц Иван звал с собой то Филиппа, то Владимира, то еще кого, впрягал в телегу смирную, единственную на всю деревню лошаденку Клейку. Подсаживал рядом Ингмара и вез в соседнюю деревушку на ярмарку яркие расписные платки, расшитые котами пояса и рубахи, деревянные ложки и кружки в тонкой резьбе, глиняные бусы и плетеные корзины, вяленую рыбу. Взамен привозили муку и лен, мед и какие-нибудь необходимые мелочи. Ингмар, в жизни не видавший ничего кроме моря, тайги и реки, не бывавший нигде за исключением родной деревни и длинного дома, гулял по ярмарке, обмирая от восторга, такими сказочно-волшебными ему казались расписные свистульки, кукольный вертеп и дрессированные медведи, бившие в барабаны и танцевавшие вприсядку. А еще были леденцы-петушки и медовые пирожки с брусникой. И на ярмарке Ингмар узнал, что, оказывается, есть царь. Зовут его совсем как деревенского пропойцу — Николашкой. То есть Николаем. А еще узнал, что идет война. Но война шла далеко и мало Ингмара пугала. Гораздо больше его пугал мор. Он знал, что однажды в деревню может прийти незнакомец… А еще Ингмар продолжал бояться простецов.

Но Иван говорил, что с ними полезно дружить. И покупал свистульки и леденцы.

Еще у простецов были книги. Их Иван тоже покупал. И долгими зимними вечерами учил Ингмара читать. Книжные буквы нисколько не походили на знакомые глазу мальчика руны, и сначала дело шло туго. Потом наладилось. А следующей весной Ингмар и не знал даже, как бы он без книг жил. Оказалось, что мир — большой. Что в мире есть уйма всего, что даже представляется с трудом. Например, электричество — выговаривать длинное новое слово следовало полушепотом, с восторгом. Никакой магии, но светильник горит. Сам по себе и очень ярко. Радио. Граммофон. Синематограф. Самолет. Нет, никакой магии совсем-совсем точно! И — далекие и разные страны. Индия — родина клана Пантер. Норвегия — место, где родился Ингмар. А море, которое иногда, зовется Баренцевым. Большое и холодное, в серых барашках и колючих брызгах… Сибирь — новый дом Ингмара. Сибирь…. Тоже холодная, недоброжелательная и опасная.

В состоянии широко распахнутых глаз Ингмар пребывал долго. Год или два. Пока приживался в деревне, пока знакомился с ровесниками и их незатейливой, но чуждой жизнью, пока читал книги…. Потом удивление сменилось спокойным осознанием: есть много всего и все время удивляться — никакой удивлялки недостанет. И перестал удивляться.

И жизнь потекла ровно, с привычными всплесками в воскресные вечера и въедливой усталостью к концу недели. Вставали тут рано, еще затемно. Дети задавали корма скотине, женщины гремели утварью, мужчины принимались за промысел. А Ингмар сперва помогал кому-то из взрослых, после шёл к Ивану — теперь уже дяде Ване, — чтобы учиться. Сначала читать и писать, позже — заучивать историю, закон, ритуальные вирши. Ингмар иногда спрашивал, зачем все это, но дядя Ваня только улыбался. Другие мальчишки в это время учились резать дерево, на реке тянули сети, били белку или лепили горшки. Девчата плели, расшивали бусинами и гарусом пояса, ткали. Читали ребята плохо, считали до сотни. Мало кто знал историю, разве что зубрила малышня Обычай.

Тетя Наталья пекла пироги с морошкой и рыбой, варила каши и пела песни на тягучем, цветастом, как ее сарафан, языке. Иногда дядя Ваня брал в ночное. Необычное ночное, которому Ингмар первое время тоже удивлялся. В самую толстую, яркую луну, среди ночи, дядя Ваня спрыгивал с полатей и шел к лавке Ингмара. Тыкал того в бок мокрым холодным носом и тянул за собой. Ингмар тихонько перекидывался на лапы и бежал следом. Невидимые, но приятно пахнущие тропки переплетались под лапами, шуршали как мыши роднички. Всю ночь до утра бегали вдвоем, внюхиваясь в одуряющие, яркие запахи, ощущая прохладный, прелый лес всей кожей. Под утро возвращались — мокрые и грязные от предрассветной росы, счастливые и усталые. Наташа уже бегала по двору, бодрая и веселая, как скворец, а на дворе от пантер шарахались куры и утки. Шарахались, впрочем, по привычке. Знают, что не тронут. До солнца можно было еще поваляться на полу, подремать у печи, а после опять начиналась заученная жизнь. Хождения в ночное дядя Ваня называл иначе — "жить лесом". Именно так, неправильно и непонятно. Но тут Ингмар никогда не спрашивал, почему.

Пока Ингмар учился, ездил на ярмарки, жил лесом и бегал с мальчишками, война закончилась. Чем, Ингмару интересно не было. Жить хуже или лучше не стало, разве что в вертепе теперь показывали картинки про "японов-разбойников" и солдата Ваньку. Опять же, в деревне играли теперь в основном в злое страшилище Микада Японовича и расплывчатых "наших". Страшилище напяливало тулуп и принималось гонять "наших", потом "наши" наваливались и мутузили страшилище. И цены подросли. Вроде бы и всё.

Но однажды в лесу пропала Кошка Дуняша, которая как раз должна была следующей весной невеститься. Ушла по ягоды и не возвратилась. Дядя Ваня с другими Котами рыскал по лесу, а среди ночи ушел куда-то один, Ингмара с собой не позвал. Дяди не было до полудня. Возвратился он смурной, молчаливый, и о чем-то шептался с Натальей.

Еще через день в деревне появился странный человек, непохожий ни на простеца-крестьянина, ни на Кота. У мужчины были непривычные голубые глаза и соломенные волосы. Его Ваня назвал Игорем Семеновичем и ничего больше не объяснил. Игорь Семенович поглядел на Ингмара с любопытством, но ничего не сказал и ушел вместе с дядей Ваней в лес. К вечеру Кошку нашли мертвой.

А на следующее утро объявили Божий суд. Обвинителем выступал Игорь Семенович, а ответчиком он назвал скромного, неприметного обычно паренька, Трофима. Трофим этот, младший в семье Ситиных, знаком Ингмару был мало, потому что редко бывал по вечерам на поглядках[23], стесняясь, видно, своей хромоты. Никогда бы Ингмару и в голову не пришло, что робкий до заикания Трофим может снасильничать и убить девушку Клана. А вот Игорю Семеновичу пришло.

На площади у колодца собрался весь Клан, а на воз положили мертвую, завернутую в белое. Мать ее всю ночь голосила, но сейчас уже успокоилась и сидела у колеса телеги и без выражения глядела в пустоту перед собой. Рядом присоседилась Наташа и иногда совала под нос матери смоченный в уксусе платок.

Белое полотно на мертвом теле внушало Ингмару такой животный ужас, что он, наверно, сбежал бы опять в лес, но дядя Ваня не позволил. Велел сидеть рядом, пока он будет судить.

Судили жутко.

— Признаешься ли ты, Трофим, по отцу Савельев, из семьи Ситиных, в том, что принудил девицу Евдокию, по отцу Липатову, из семьи Третьяковых, вступить с тобой в непристойные отношения, после чего задушил девицу Евдокию?

Белый как творог Трофим мотнул головой.

— Признаешь или нет? — повысил голос Игорь Семенович.

— Нет.

Трофим стоял совсем один, односельчане расступились, раздались, не желая, кажется, ничего общего иметь с возможным насильником и убийцей.

— Дозволяет ли глава Клана испытать ответчика?

— Дозволяю испытать ответчика, — громко и страшно ответил дядя Ваня.

Воз подкатили ближе, мать девушки ненавязчиво, ловко оттерли в сторону. Трофима, в почти полуобмороке уже, дюжие парни подтолкнули к возу, а Игорь Семенович как ни в чем не бывало распутал погребальный покров на девушке и пробормотал тихонько несколько непонятных слов. Потом уже, внятно и торжественно, сообщил: