Старовский раскоп

* * *

Он ходил и ходил в лес, как зачарованный. Ходил вдоль реки, вглядываясь в переплетенные клубками ветви шиповника. Спускался с обрывов… Искал. Уходил затемно, приходил к вечеру, грязный, голодный, усталый.

Отец молчал, мать волновалась, но тоже молчала.

Святилище не находилось. Да и как оно должно было выглядеть, святилище-то? Уходил, искал. Обшарил и вниз по реке, и вверх по реке земли в дне пути. Почти отчаялся. Перестал играть с мальчишками. Отложил книги.

— Если бы ты был постарше, я бы подумал, что какая-то вертихвостка похитила твое сердце, — сказал как-то отец полушутя. — И теперь ты ищешь его по лесам и водам.

Почти так оно и было. Святилище это вместе с его хозяйкой виделись теперь во снах, но смутно, сумбурно — какая-то изба, вся резная, но заросшая, зеленая от мха. И сама Богиня. В белом платье, зеленоглазая — улыбнется, поманит и исчезнет. И виделись наяву — чудилась белая фигурка за кустами, в чащобах, на реке, на границе воды и тумана.

Пришла такая Саат и похитила покой.

Ингмар побледнел, похудел и спал с лица. Мама Наталья всерьез заволновалась и всерьез же говорила с отцом. Наверно, оттого, что их родной ребенок умер, они так трясутся над приемным. Только Ингмар чувствовал — Она погибнуть не даст.

А когда снег окончательно утвердился, осел крепко и река закоченела в берегах, Ингмар решился. Собрал в узелок хлеба краюху и кусок вяленого мяса, стащил в подполе палочку валериановой смолки и пошел туда, куда раньше дойти не получалось.

Просто пошел вдоль реки, не останавливаясь даже затем, чтобы поесть, не обращая внимания на холод и слепящий блеск снега. Заночевал, зарывшись в сосновые лапы, женщина снилась опять. Плясали звезды, выплясывали черные кошки вокруг кривоватой избушки, и вдруг валом повалил от нее слепящий свет и в том свете Саат явилась. На этом сон закончился и началось новое утро, студеное и зыбкое.

Ингмар пожевал мяса, попрыгал на лапах, отогреваясь, и огляделся. Во сне был крутой обрыв, с обрыва свешивалась кривая и тощая сосенка, из последних сил вцепившаяся в землю корнями. Тут были только голый берег, закованный в лед Ырташ и голые осины. Второй день шел вдоль берега, выискивая сосну. На третий узелок отощал окончательно. Промерзшая корочка хлеба спрятана была запазуху, а живот урчал от голода.

И еще полдня.

Мороз окреп и навалился немилосердно. Дыхание поднималось от губ серыми облачками и оседало на ресницах инеем. Ноги медленно, но верно коченели, примерзая к онучам. Начинали уже слипаться глаза, и это была плохая примета. Здесь, в Сибири, холодно. Когда жил в длинном доме, бывало холодно. Но холод там был другим, влажным и мягким, как вылизывание кошачьего языка. Здесь холод вцеплялся когтями и грыз, грыз…

Тощая сосна почти умерла в лапах мороза и цеплялась в берег с безысходным отчаянием. Она оказалась совсем как во сне. Подбрел к ней и, прижавшись, пытался отдышаться. Никакой радости он сейчас не чувствовал. Он устал. Он замерз. Он падал с ног от голода, но нужно было теперь идти дальше. Святилище уже недалеко.

А потом можно будет поохотиться.

Можно будет…

Полусонное ощущение повлекло и потянуло, как железную стружку маг-ни-том. Голод никуда не делся, но отупел и отодвинулся.

Повлекло и потащило, и продолжало тащить даже тогда, когда ноги вязли в сугробах выше колен и онучи превратились в сплошной лед. Каждый новый шаг стоил таких усилий, что если бы не та женщина, белое платье которой застило мир последние луны, то Ингмар просто упал бы и заснул.

А изба тоже оказалась совсем такая, как и во сне. На коньке крыши вместо лошадиного черепа красовался кошачий.

Ингмар вяло удивился и упал внутрь избы через приоткрытую дверь. И подумал, что никто теперь не заставит его подняться. И, наверно, сразу заснул.

— Вставай, — потребовал голос. Нежный девический, в котором, однако, звякнула бряцающая сталь.

— Вставай, охотник.

С трудом поднял голову. Перед глазами оказалась челюсть с дырками от выпавших зубов. Человечья. А дальше челюсти — белый подол платья.

— Вставай и иди охотиться. Иди. Я голодна. Мне нужна жертва.

В избе стоял холод. Через открытую дверь намело уже снега, а за дверью начиналась белесая муть. Вьюга. А вьюга заносит и путает следы, убивает запахи, забивает снегом нос и глаза, и потому она — смерть. Но Ингмар поднялся. В который уже раз? Под взглядом женщины сжевал остатки хлеба и сунул в рот последний кусок смолы.

И пошел охотиться.