Империй. Люструм. Диктатор

Однажды — дело было уже в новом году — Цицерон попросил меня в порядке одолжения присмотреть за тем, как Милон готовится к выборам.

— Говоря начистоту, я боюсь, что он проиграет, — признался он. — А ты знаком с выборами так же хорошо, как и я. Понаблюдай за ним и за избирателями. Посмотри, нельзя ли сделать что-нибудь, чтобы улучшить его перспективы. Если он проиграет и победит Клодий… Ты же знаешь, для меня это будет страшным бедствием.

Не стану притворяться, будто поручение привело меня в восторг, но я выполнил просьбу Цицерона и в восемнадцатый день января появился у дома Милона, стоявшего на самом крутом склоне Палатина, за храмом Сатурна. Снаружи собрались граждане, не выказывавшие особого воодушевления, но кандидата в консулы нигде не было видно. Тут я понял, что консульство Милона и вправду под угрозой. Если человек решает участвовать в выборах и чувствует, что может победить, он работает ежечасно и ежедневно. Но Милон не выходил из дома до середины утра, а когда появился, то первым делом отвел меня в сторону, чтобы пожаловаться на Помпея: дескать, тот сказал, что нынче утром принимает Клодия в своем альбанском имении.

— Неблагодарность этого человека просто невероятна! — возмущался он. — Помнишь, раньше он до того боялся Клодия и его шайки, что не осмеливался высунуть нос за дверь, пока я не привел своих гладиаторов, чтобы очистить улицы от этих громил? А теперь он взял змея под свой кров, но даже не пожелал мне доброго утра!

Я посочувствовал ему — все мы знали, каков Помпей: великий человек, но всецело поглощенный самим собой. Однако потом я осторожно попытался перевести разговор на подготовку к выборам. День голосования уже близок, напомнил я ему. Где Милон намерен провести эти драгоценные последние часы?

— Сегодня, — объявил мой собеседник, — я отправляюсь в Ланувий, в отчий дом моего приемного деда.

Я едва мог поверить своим ушам.

— Ты покидаешь Рим перед самым днем голосования?!

— Да это всего двадцать миль! В храм Юноны-спасительницы должны назначить новую жрицу. Это божество того города, значит церемония будет грандиозной — вот увидишь, туда придут сотни избирателей.

— Все равно эти избиратели наверняка уже преданы тебе, учитывая, что твоя семья связана с тем городом. Так не лучше ли провести время, занимаясь теми, кто еще колеблется?

Но Милон отказался это обсуждать, причем с такой резкостью, что теперь, оглядываясь назад, я гадаю: не оставил ли он надежду победить в загонах для голосования, решив вместо этого отправиться на поиски неприятностей? В конце концов, Ланувий тоже находился в Альбанских горах, и дорога туда шла чуть ли не мимо ворот дома Помпея. Наверное, Милон счел, что есть большая вероятность встретиться по дороге с Клодием, а это было бы удобным случаем затеять желанную для него драку.

К тому времени, как мы выступили, Милон собрал большую вереницу повозок с поклажей и слугами, сопровождаемых его всегдашним отрядом из рабов и гладиаторов, вооруженных мечами и дротиками. Сам он возглавлял эту зловещую колонну, сев в повозку вместе со своей женой Фавстой. Он пригласил меня присоединиться к ним, но я предпочел терпеть неудобства, двигаясь верхом, лишь бы не ехать с двумя супругами, чьи бурные отношения были печально известны всему Риму.

Мы направились по Аппиевой дороге под грохот копыт, высокомерно вынуждая всех убираться с нашего пути — что опять-таки, как отметил я, не способствовало приобретению голосов, — и часа через два, как и следовало ожидать, на окраине Бовилл повстречались с Клодием, направлявшимся в противоположную сторону, то есть в Рим. Клодий сидел на коне, и его сопровождало около тридцати человек — они были вооружены гораздо хуже соратников Милона, и их было гораздо меньше. Я был в середине колонны, и, когда Клодий проехал мимо, наши глаза встретились. Он прекрасно знал меня как письмоводителя Цицерона и, конечно, испепелил меня взглядом.

Свита Клодия следовала за ним. Я отвел глаза, так как мне очень не хотелось неприятностей. Но несколько мгновений спустя позади меня раздался крик, а потом — звон железа о железо. Повернувшись, я увидел, что наши гладиаторы, замыкавшие шествие, схватились с несколькими людьми Клодия. Сам Клодий уже проехал чуть дальше по дороге. Он сдержал коня и обернулся, и в это мгновение Биррия, гладиатор, иногда служивший телохранителем Цицерону, метнул в него короткое копье. Оно не попало прямо в Клодия, но задело его бок, когда он поворачивался, и чуть не вышибло его из седла. Зазубренный наконечник глубоко вошел в тело. Клодий удивленно посмотрел на копье, завопил и обеими руками схватился за древко; его отбеленная тога стремительно становилась темно-красной от крови.

Телохранители Клодия пришпорили лошадей и окружили его. Наши люди остановились. Я заметил, что мы недалеко от таверны — той самой, в которой, по причудливому стечению обстоятельств, забирали наших лошадей в ночь бегства Цицерона из Рима.

Милон выпрыгнул из повозки с обнаженным мечом и пошел по обочине дороги — посмотреть, что происходит. Все наши начали спешиваться. К этому времени спутники Клодия уже вытащили копье из его бока и теперь помогали ему идти к таверне. Он был в сознании и даже кое-как брел, поддерживаемый под руки.

Тем временем приверженцы Милона и Клодия, образовав небольшие кучки, сошлись врукопашную на дороге и в близлежащем поле, отчаянно рубясь верхом или пешими; настала такая сумятица, что я сперва не мог отличить своих от чужих. Но постепенно я понял, что наши побеждают, так как их было втрое больше. Я увидел, как некоторые из людей Клодия, отчаявшись одержать победу, подняли руки в знак того, что сдаются, или упали на колени, а другие просто бросили оружие, повернулись и побежали или поскакали галопом. Никто не стал их преследовать.

Битва окончилась. Милон, подбоченившись, осмотрел место резни, а затем знаком велел Биррии и остальным привести Клодия из таверны.

Я слез с лошади, не представляя, что произойдет дальше, и пошел к Милону. В этот миг из таверны донесся крик — вернее, страшный вопль, — и четыре гладиатора вынесли Клодия, держа его за руки и за ноги. Милону предстояло решить, что делать: оставить его в живых и ощутить последствия своего выбора или убить и разом покончить со всем этим?

Клодия положили на дорогу у ног Милона. Тот взял копье у стоявшего рядом человека, провел большим пальцем по наконечнику, проверяя, насколько он остер, и приставил его к груди Клодия, после чего ухватился за древко и изо всех сил вонзил копье в тело. Изо рта несчастного хлынула кровь. После этого все по очереди стали рубить туловище Клодия, но я не мог смотреть на это.

Я не был наездником, но проскакал обратно до Рима с такой скоростью, какой гордился бы конник. Понукая измученную лошадь, чтобы та поднималась по Палатину, я понял, что во второй раз за полгода приношу Цицерону весть о том, что его враг — на этот раз злейший — мертв.

Услышав об этом, тот ни одним движением или взглядом не выказал удовольствия. Холодный как лед, он размышлял о чем-то, а потом побарабанил пальцами и спросил:

— Где сейчас Милон?

— Полагаю, отправился в Ланувий, на празднества, как и собирался, — ответил я.

— А где тело Клодия?

— Когда я видел его в последний раз, оно все еще лежало у дороги.

— Милон не сделал никаких попыток его спрятать?

— Нет, он сказал, что в этом нет смысла: было множество свидетелей.

— Вероятно, так и есть… Это оживленное место. Многие видели тебя?

— Вряд ли. Клодий меня узнал, но остальные — нет.

Цицерон растянул губы в жесткой улыбке:

— По крайней мере, нам больше не надо беспокоиться из-за Клодия. — Затем он обдумал все и кивнул. — Хорошо… Хорошо, что тебя не видели. Думаю, будет лучше, если мы условимся, что ты пробыл здесь со мной целый день.

— Почему?

— Для меня разумнее всего не впутываться в это дело, даже косвенным образом.

— Полагаешь, у тебя будут неприятности из-за него?

— О, я почти уверен в этом! Вопрос лишь в том, насколько большие…

Мы стали ждать, когда весть о случившемся достигнет Рима. В угасающем свете дня я понял, что не могу выкинуть из головы образ Клодия, умирающего, как заколотая свинья. Я и раньше видел, как умирают люди, но впервые стал свидетелем того, как человека убивают на моих глазах.

Примерно за час до наступления темноты где-то неподалеку раздался пронзительный женский крик. Женщина вопила и вопила — ужасные, какие-то потусторонние завывания. Цицерон подошел к двери на террасу, открыл ее и прислушался.

— Если не ошибаюсь, — рассудительно сказал он, — госпожа Фульвия узнала, что стала вдовой.

Он послал слугу на холм — выяснить, что происходит. Тот вернулся и доложил, что тело Клодия доставили в Рим на носилках, принадлежащих сенатору Сексту Тедию, который обнаружил труп возле Аппиевой дороги. Клодия принесли в его дом и положили перед Фульвией. В горе и в ярости она сорвала с него все, кроме сандалий, посадила его возле дома и теперь сидела рядом с ним на улице под горящими факелами, крича, что все должны прийти и посмотреть, как обошлись с ее мужем.

— Она хочет собрать толпу, — сказал Цицерон и велел, чтобы в эту ночь охрану дома удвоили.

На следующее утро было решено, что Цицерону, как и другим известным сенаторам, слишком опасно выходить на улицу. Мы наблюдали с террасы, как огромная толпа, возглавляемая Фульвией, провожает на форум похоронные носилки с телом, которое положили на ростру, а потом мы слышали, как соратники Публия Клодия пытаются разъярить плебеев. Произнеся горькие славословия, скорбящие ворвались в здание сената и внесли туда тело Клодия, а после через форум вернулись к Аргилету и начали вытаскивать из лавок книготорговцев скамьи, столы и сундуки, полные книг. К своему ужасу, мы поняли, что они сооружают погребальный костер.

Около полудня из маленьких окон, прорубленных высоко в стенах здания сената, заструился дым. Простыни оранжевого пламени и клочки горящих книг кружили на фоне неба, а изнутри раздавался ужасный непрерывный рев, словно там открылся выход из подземного царства. Спустя час крыша раскололась от края до края, тысячи черепиц и обломков горящего дерева беззвучно упали внутрь и скрылись из виду. На несколько мгновений воцарилась странная тишина, после чего до нас, как горячий ветер, донесся грохот падения.

Темное облако дыма, пыли и пепла несколько дней висело над срединными кварталами Рима, пока его не смыло дождем. Так смертные останки Публия Клодия Пульхра и древнее здание собрания, которое он оскорблял всю свою жизнь, вместе исчезли с лица земли.