Империй. Люструм. Диктатор

Дом Красса напоминал своего хозяина тем, что имел очень скромную наружность, хотя, как я слышал, эта внешняя сторона была обманчивой и внутри становилось понятно, что дом огромен. Дверь была темной, низкой и узкой, но при этом весьма крепкой, а по обе стороны от нее располагались небольшие зарешеченные оконца. По облупившимся стенам цвета охры взбирались побеги плюща. Черепичная крыша тоже была старой, а по бокам, там, где плитки выступали за ее пределы, их края почернели и растрескались, напоминая ряд гнилых зубов. Так мог бы выглядеть дом не очень преуспевающего денежного воротилы или чрезмерно занятого землевладельца, который изрядно запустил свое городское жилище. Полагаю, Красс как бы хотел сказать: «Я настолько богат, что внешний лоск не имеет значения для меня». Разумеется, такой дом, расположенный на улице миллионеров, лишь привлекал внимание к своему хозяину с его богатством, и в показном отсутствии безвкусной роскоши было что-то… безвкусное.

Маленькая темная дверь то и дело открывалась и закрывалась, впуская и выпуская посетителей, и напоминала вход в осиное гнездо, возле которого кипит работа. Я не знал никого, но вот из дома вышел Юлий Цезарь. Не заметив меня, он зашагал вниз, по направлению к форуму. За ним следовал его письмоводитель с коробкой для свитков. Вскоре после этого дверь вновь распахнулась, и появился Целий. Он остановился на пороге, приставил ладонь козырьком к глазам и направился в мою сторону.

Я сразу понял, что он, как обычно, шлялся всю ночь и теперь, разбуженный, находился не в лучшем расположении духа. Его красивый подбородок покрывала густая щетина, он то и дело сплевывал, — видимо, вкус у него во рту казался ему отвратительным.

Когда Целий осторожно подошел ко мне и спросил, что мне, во имя Юпитера, здесь понадобилось, я брякнул, что хочу занять у него немного денег. Он подозрительно скосил на меня глаза и полюбопытствовал:

— Для чего?

— Видишь ли, есть одна девушка… — беспомощно забормотал я. В свое время, прося у меня денег, Целий говорил именно так, и я не смог придумать ничего умнее.

Я попытался отвести его в сторону, опасаясь, что из дома выйдет Красс и увидит нас вдвоем, но он стряхнул мою руку и остался стоять, покачиваясь, возле сточной канавы.

— Девушка? — недоверчиво переспросил Целий. — У тебя? — Он захохотал. Очевидно, от смеха у него заболела голова, поскольку Целий тут же умолк и со стоном прижал ладони к вискам. — Если бы у меня были деньги, Тирон, я бы охотно одолжил тебе их, нет, даже подарил бы их тебе, ведь я рад видеть тебя, как никого больше, не считая Цицерона. Но во-первых, у меня их нет, а во-вторых, ты не из тех, кто имеет дело с девками. Так для чего тебе деньги?

Целий наклонился и внимательно посмотрел на меня. Ощутив кислый запах перегара, я невольно сморщился, он же истолковал это как признание вины.

— Так и есть, ты врешь! — сказал Целий, и лицо его расплылось в широкой самодовольной улыбке. — Цицерон хочет что-то выведать и для этого послал тебя.

Я стал умолять его отойти подальше от дома, и на этот раз он согласился, однако ходьба явно не доставляла ему удовольствия, поэтому вскоре он снова остановился и предупреждающе поднял палец. Его глаза налились кровью, в горле раздалось предостерегающее рычание, и в следующий миг изо рта Целия вырвался такой мощный фонтан блевотины, что я невольно представил себе служанку, выливающую на улицу ведро помоев. Да простит меня читатель за столь малоприятные детали, но эта сцена совершенно неожиданно всплыла в моей памяти только сейчас, после стольких лет забвения, и еще раз заставила от души посмеяться.

Как бы то ни было, могучий приступ рвоты, похоже, привел Целия в себя и прочистил его мозги. Он спросил меня, что нужно Цицерону.

— А ты как думаешь? — теряя терпение, спросил я.

— Я хотел бы помочь вам, Тирон, — ответил Целий, вытирая рот тыльной стороной ладони, — и помогу, если это в моих силах. Жить под одной крышей с Крассом вовсе не так приятно, как с Цицероном. Старая Лысина — страшное дерьмо, даже хуже, чем мой папаша. Он требует, чтобы я с утра до вечера учился счетоводству. Ничего скучнее не придумаешь, если не считать торгового законодательства, которым он мучил меня весь последний месяц. А вот к государственным делам он меня и близко не подпускает.

Я задал ему еще несколько вопросов, в том числе о Цезаре — зачем тот приходил? — но скоро понял, что Целий действительно ничего не знает о замыслах Красса. Он, конечно, мог что-то скрывать, но, учитывая его обычную словоохотливость, если не сказать «болтливость», это было маловероятно. Когда я поблагодарил его и уже повернулся, чтобы уйти, Целий вдруг схватил меня за локоть.

— Цицерону, наверное, туго, если он ищет помощи даже у меня, — с необычной для него серьезностью пробормотал он. — Передай ему, что я сожалею. Он стоит дюжины таких, как Красс и мой папочка, вместе взятые.

Я не ожидал увидеть Целия в ближайшее время и выбросил его из головы, поскольку весь остаток дня занимался голосованием по закону о взятках. Цицерон постоянно встречался с представителями триб и выступал на форуме, убеждая всех в полезности предложения Фигула. Он с особым удовольствием обнаружил штандарт с надписью «ВЕТУРИЯ» и рядом с ним — несколько сотен граждан Ближней Галлии, приехавших, чтобы поддержать Цицерона на выборах. Им предстояло голосовать впервые. Цицерон немного поговорил с ними, доказывая, как важно раз и навсегда покончить со взяточничеством, а когда отошел, в его глазах блестели слезы.

— Бедные люди! — пробормотал он. — Проделать такой дальний путь лишь для того, чтобы быть обманутыми с помощью денег Красса! Но если мы проведем закон, то сможем прищемить хвост этому мерзавцу!

Мне казалось, что усилия Цицерона приносят свои плоды и Фигулов закон будет принят, поскольку большинство все же не было подкуплено. Однако днем плебейский трибун Муций Орестин (в свое время его обвинили в воровстве, и он пришел за защитой к Цицерону) вышел на ростру и стал поносить закон, называя его «посягательством аристократов на единство плебса». Он помянул и Цицерона, заявив, что «этот человек не подходит на должность консула и, хотя выставляет себя другом народа, не сделал для него ничего полезного, преследуя лишь собственные корыстные интересы». Так и сказал — слово в слово. Одна часть толпы зашикала и засвистела, другая (состоящая, полагаю, из тех, кто привык продавать свои голоса и намеревался делать это и впредь) разразилась одобрительными криками.

Для Цицерона это оказалось чересчур. Не прошло и года с того дня, когда он добился оправдания Муция, и если тот, подобно крысе, бежит с корабля, это означает, что корабль не просто тонет, а уже пошел ко дну. С красным от ярости и жары лицом он протолкался к ступеням храма и потребовал, чтобы ему предоставили слово для ответа.

— Кто оплатил твой голос, Муций? — прокричал он, но тот сделал вид, что не слышит. Люди вокруг нас указывали на Цицерона, подталкивали его вперед и громко требовали дать ему слово, но Муцию это явно было ни к чему. Подняв руку, он торжественно объявил, что накладывает вето на законопредложение. Начался кромешный ад, сторонники и противники закона вступили в потасовку, и ему пришел конец. Сам Фигул объявил, что на завтрашний день он назначает заседание сената, которому предстоит решить, что делать дальше.

То был горький миг для Цицерона. Когда мы вернулись домой и он с трудом закрыл дверь, оставив на улице своих приверженцев, я испугался, что ему вновь станет плохо — так же, как случилось накануне выборов эдилов. Он слишком устал, чтобы играть с Туллией, а когда вниз спустилась Теренция с маленьким Марком и показала, как малыш научился делать первые шаги, Цицерон не схватил сына и не подкинул его в воздух, что делал каждый раз по возвращении домой. Он с отсутствующим видом потрепал малыша по щеке, а затем, тяжело ступая, пошел в комнату для занятий. Однако, открыв дверь, Цицерон замер на пороге и изумленно вытаращил глаза на человека, сидевшего за его столом. Этим незваным гостем был Целий Руф.

Находившийся там же Лаврея принялся оправдываться, говоря, что просил господина подождать в таблинуме, но тот заявил, что пришел по крайне тайному делу и не хочет, чтобы его видел кто попало.

— Все в порядке, можешь идти, — успокоил раба Цицерон и, обратившись к гостю, сказал: — Я всегда рад видеть тебя, Целий, но, боюсь, в конце столь утомительного и полного разочарований дня мое общество покажется тебе скучным.

Целий лишь улыбнулся и заявил:

— Возможно, у меня есть новости, которые поднимут тебе настроение.

— Что, умер Красс?

— Наоборот, — как молодой конь, заржал Целий, — жив, здоров и сегодня вечером собирает большое совещание в предвкушении победы на выборах.

— Правда? — вздернул брови Цицерон. Я увидел, как краска возвращается на его лицо и оно хорошеет, словно цветок, омытый дождем. — Кто будет на нем?

— Катилина, Гибрида, Цезарь и кто-то еще. Не знаю точно. Но когда я уходил, рабы уже расставляли стулья. Я узнал об этом от одного из письмоводителей Красса, разносившего приглашения как раз в то время, когда шло народное собрание.

— Ну-ну, — задумчиво промурлыкал Цицерон. — Чего бы я только не отдал, чтобы подслушать их речи сквозь замочную скважину!

— Это можно устроить, — беззаботно ответил Целий. — Совещание будет проходить в зале, где Красс всегда проводит деловые встречи. Иногда, как сообщил мне мой человек, он желает, чтобы рядом находился письмоводитель и вел записи бесед, но так, чтобы никто этого не знал, для чего в комнате оборудовали потайную нишу, спрятанную за шпалеру. Мой человек даже показал мне ее.

— Ты хочешь сказать, что Красс подслушивает даже самого себя? — с удивлением спросил Цицерон. — Какой государственный деятель станет заниматься такими вещами?

— Иногда в беседе с глазу на глаз люди дают обещания, которых никогда не дали бы при свидетелях.

— Значит, ты мог бы спрятаться там, а потом пересказать мне их разговор?

— Нет, не я, — усмехнулся Целий. — Я ведь не письмоводитель. А вот Тирон мог бы. — Целий похлопал меня по плечу. — С его волшебной скорописью.

Хотел бы я похваляться, что с готовностью согласился выполнить самоубийственное поручение, но это было бы неправдой. На самом деле я пытался разрушить замысел Целия, приводя все доводы, которые приходили в голову. Как я проникну в дом Красса незамеченным? Как я выберусь оттуда? Как пойму, кто в говорит сейчас, если спрячусь в темной нише за ковром? У Целия имелся ответ на каждый вопрос. Правда же заключалась в том, что мне было до смерти страшно.

— А если меня поймают? — спросил я Цицерона, подойдя наконец к тому, что беспокоило меня больше всего. — И будут пытать? Я не герой и не могу обещать, что не выдам тебя под пыткой.

— На суде Цицерон будет все отрицать, — тут же нашел выход Целий, отчего мне не стало лучше, — и заявит, что ты действовал сам по себе, а он ни о чем не догадывался. Кроме того, всем известно, что показаниям, добытым под пыткой, верить нельзя.

— Тогда я спокоен, — промямлил я, ощущая легкое головокружение.