Империй. Люструм. Диктатор
![Империй. Люструм. Диктатор](/uploads/covers/2023-08-29/imperij-lyustrum-diktator-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Роберт Харрис
- Жанр: Историческая проза
- Дата выхода: 2023
Читать книгу "Империй. Люструм. Диктатор"
Задержавшись на Коровьем рынке, я наблюдал за тем, как люди покупают цветы, фрукты, мясо, и размышлял: а каково это — жить вне государственных дел? Обычной, простой жизнью, которую поэт назвал vita umbratilis?[39] Именно такое существование я собирался вести после того, как Цицерон выполнит свое обещание и подарит мне свободу и надел, — есть фрукты, которые сам вырастил, пить молоко коз, которых сам подоил. Я буду запирать на ночь ворота и никогда больше не пойду ни на какие выборы. Вот самый правильный образ жизни.
Когда я наконец дошел до форума, в сенакуле уже собралось около двухсот сенаторов, на которых глазело вдвое больше зевак, включая сельских жителей. Наряженные в деревенскую одежду, они пришли в Рим, чтобы принять участие в выборах. Фигул восседал в консульском кресле у входа в сенат, а рядом с ним, дожидаясь кворума, стояли авгуры. Каждый раз, когда на форуме появлялся очередной кандидат в сопровождении толпы приверженцев, на площади возникало волнение и поднимался шум. Я видел, как прибыл Катилина со своей свитой — странным смешением молодых аристократов и уличного сброда, по сравнению с которым даже погрязшие в долгах, прожженные игроки вроде Сабидия и Пантеры, сопровождавшие Гибриду, выглядели достойно.
Сенаторы потянулись в зал заседаний, и я уже стал волноваться, размышляя, что могло задержать Цицерона, когда со стороны Аргилета послышались звуки барабанов и труб. В следующий миг из-за угла на площадь вышли две колонны молодых людей, несших в поднятых руках свежесрезанные ветки. Вокруг них с восторженным визгом прыгали ребятишки. Затем появилась внушительное сборище римских всадников во главе с Аттиком, а за ними — Квинт в сопровождении примерно десятка таких же, как он, сенаторов-заднескамеечников. Девушки разбрасывали на их пути розовые лепестки. Такому пышному представлению остальные соперники Цицерона могли только позавидовать, и собравшаяся на форуме публика вознаградила его бурными рукоплесканиями. Посередине этого людского водоворота, словно в сердцевине смерча, торжественно шествовал сам кандидат в ослепительной toga candida, которая уже дважды сопровождала его во время успешных выборов.
Я редко видел Цицерона на расстоянии, поскольку обычно находился позади него, и теперь впервые по достоинству оценил его актерское дарование. И одежда, и манера поведения — ровная походка, одухотворенное выражение лица — олицетворяли все, что хотел видеть в кандидате избиратель: честность, неподкупность, чистоту помыслов. Мне хватило одного взгляда на хозяина, чтобы понять: он приготовился произнести важнейшую, с его точки зрения, речь. Присоединившись к хвосту процессии, я слышал приветственные крики сторонников Цицерона, прозвучавшие, когда он вошел в зал, и ответное улюлюканье его противников.
Нам не позволяли приблизиться ко входу в курию до тех пор, пока не зашли все сенаторы, после чего я занял свой обычный наблюдательный пост у двери — и тут же почувствовал, что сзади ко мне кто-то протискивается. Это был Аттик, побледневший от напряжения.
— Как только ему хватило мужества? — проговорил он, но, прежде чем я успел ответить, Фигул поднялся со своего места, чтобы сообщить о провале своего закона в трибунате. Некоторое время он что-то бубнил, а затем потребовал у Муция, чтобы тот объяснил свое поведение: как он осмелился наложить вето на законопредложение, одобренное сенатом?
В зале царила напряженная, предгрозовая обстановка. Я видел Катилину и Гибриду, сидевших среди аристократов, Катула на консульской скамье перед ними и Красса, устроившегося неподалеку. Цезарь расположился в той же части зала, на скамье, предназначенной для бывших эдилов.
Муций поднялся и с надменным видом заявил, что священный долг требовал от него действовать в интересах народа, а lex Figula не имеет ничего общего с защитой этих интересов, угрожает безопасности и оскорбляет достоинство народа.
— Чушь! — послышался крик с противоположной стороны зала, и я сразу узнал голос Цицерона. — Тебя купили!
Аттик схватил меня за руку.
— Начинается! — прошептал он.
— Моя совесть… — попытался заговорить Муций, но был прерван новым выкриком Цицерона:
— О какой совести ты говоришь, лжец! Ты продался, как шлюха!
Зал приглушенно загудел: несколько сотен мужчин начали одновременно переговариваться друг с другом, а Цицерон поднялся со своего места и распростер руки, требуя слова. В тот же миг я услышал позади себя голос человека, требующего, чтобы его пропустили в зал. Это был опоздавший Гортензий. Войдя внутрь, он торопливо прошел по проходу, отвесил поклон консулу, сел рядом с Катулом и принялся что-то шептать ему на ухо. Сторонники Цицерона из числа педариев вопили, требуя предоставить ему слово, и, учитывая, что он был претором и, следовательно, стоял выше Муция, это требование было удовлетворено.
Муций с большой неохотой позволил сидевшим рядом с ним сенаторам усадить себя на место, а Цицерон тем временем вытянул руку в его сторону и, напоминая статую разгневанной Юстиции[40], провозгласил:
— Шлюха ты, Муций, да вдобавок еще и вероломная, ведь не далее как вчера ты заявил народному собранию, что я недостоин быть консулом. Я — первый, к кому ты обратился за защитой, будучи обвинен в воровстве! Выходит, тебя защищать я достоин, а римский народ — недостоин? Но какое мне дело до твоих слов, если всем известно, что тебе заплатили за клевету на меня!
Муций стал красным, как свекла. Он стал трясти кулаком и выкрикивать оскорбления в адрес Цицерона, которые, впрочем, тонули в общем гвалте. Цицерон смерил его полным презрения взглядом, а затем поднял руку, добиваясь тишины.
— Кто же такой этот Муций? — вопросил он, с отвращением выплюнув имя противника, словно попавшую в рот муху. — Муций — всего лишь публичная девка среди целого скопища проституток. Их хозяин — человек благородного происхождения, чей излюбленный инструмент — подкуп, и, поверьте, он играет на нем искусно, как на флейте. Он подкупает судей, избирателей, трибунов. Стоит ли удивляться тому, что наш закон против подкупа для него кость в горле. И какой же способ он избрал, чтобы провалить его? Подкуп! — Цицерон помолчал, а затем, понизив голос, продолжил: — Я должен поделиться с сенатом кое-какими сведениями. — (В зале повисла тишина.) — Прошлой ночью Антоний Гибрида и Сергий Катилина, а также еще кое-кто, встречались в доме упомянутого мной человека благородного происхождения…
— Назови его! — прокричал кто-то, и мое сердце испуганно сжалось при мысли о том, что Цицерон действительно сделает это. Однако он молча повернул голову в сторону Красса и стал смотреть на него так пристально, что с тем же успехом мог подойти и положить руку ему на плечо: ни у кого не могло остаться никаких сомнений относительно личности «человека благородного происхождения», о котором говорил Цицерон. Красс выпрямился и подался вперед, не сводя, в свою очередь, взгляда с Цицерона. Он ждал дальнейшего развития событий. В зале воцарилось гробовое молчание, все словно перестали дышать. Однако на уме у Цицерона было другое, и он с почти ощутимым усилием оторвал взгляд от Красса.
— Упомянутый мною человек благородного происхождения с помощью взяток провалил закон, направленный против взяток, но теперь замыслил кое-что новое. Теперь с помощью все тех же взяток он намеревается проложить путь к консульству. Нет, не для себя, а для двух своих ставленников — Гибриды и Катилины.
Те, чьи имена прозвучали, разумеется, тут же вскочили с мест, на что, вероятно, и рассчитывал Цицерон. Но поскольку оба стояли ниже его по положению, они не могли лишить Цицерона слова.
— Вот и они! — издевательским тоном проговорил он, поворачиваясь к лавкам позади себя. — Лучшее, что можно купить за деньги! — Дождавшись, пока в зале стихнет смех, он добавил: — Как говорим мы, законники, caveat emptor![41]
Самое пагубное для государственного деятеля — когда его публично высмеивают; и если это все же происходит, он должен оставаться непроницаемым, делая вид, что насмешки совершенно не задевают его. Однако Гибрида и Катилина, видя указывающие на них со всех сторон пальцы и раскрытые в хохоте рты, не могли решить, как поступить — то ли вызывающе стоять, то ли сесть и изобразить хладнокровное равнодушие. Они пытались делать и то и другое, поэтому то садились, то вставали, словно пара болванчиков на разных концах игрушечных деревянных качелей. От этого хохот в зале становился еще громче, и вскоре некоторые из сенаторов уже катались по полу, держась за животы, а другие утирали слезы. Особенно сильно бесился Катилина, который, как и любой гордец, не терпел издевок над собой. Но что он мог поделать?
На помощь им попытался прийти Цезарь. Он встал и потребовал у Цицерона объяснить, к чему тот клонит, но оратор не обратил на него внимания, а консул не захотел призвать Цицерона к порядку, поскольку и сам потешался не меньше остальных.
— Давайте начнем с того, который помельче, — продолжал Цицерон после того, как обе его жертвы все же опустились на свои места. — Тебя, Гибрида, не хотели избирать в преторы и не избрали бы, если бы я не сжалился над тобой и не посоветовал центуриям проголосовать за тебя. Ты открыто живешь с куртизанкой, не умеешь выступать на публике и даже собственное имя не вспомнишь без помощи номенклатора. Во времена Суллы ты был вором, а потом стал пропойцей. Короче говоря, ты — шутка, причем шутка неприличная и не в меру затянувшаяся.
В зале стало гораздо тише. Все понимали, что подобные оскорбления превращают людей в смертельных врагов выступающего, но Цицерон как ни в чем ни бывало повернулся к Катилине. Аттик еще крепче сжал мою руку.
— Теперь о тебе, Катилина. Не чудо ли это, не знак ли дурных времен, что ты надеешься стать консулом и вообще задумываешься об этом? И у кого ты просишь эту должность? У бывших руководителей государства, которые несколько лет назад не позволили тебе даже стать кандидатом? Или у всадников, среди которых ты устроил бойню? Или у народа, не забывшего твою чудовищную по жестокости расправу над его вождем — и моим родственником — Гратидианом, после которой ты принес его еще дышавшую голову к ступеням храма Аполлона? А может, ты выпрашиваешь должность у сенаторов, которые своей властью чуть не лишили тебя всех почестей, чтобы отправить в цепях в Африку?
— Я был оправдан! — взревел Катилина, снова вскакивая на ноги.
— Опра-а-вдан? — издевательски передразнил его Цицерон. — Оправдан?! Ты, обесчестивший себя распутством и всеми известными человеку телесными извращениями? Ты, обагривший свои руки мерзостными убийствами, ограбивший наших союзников, нарушивший все существующие законы? Ты, кровосмеситель, женившийся на женщине, дочь которой до того совратил? Оправдан? Тогда я могу сделать только один вывод: что все римские всадники — лжецы, что письменные свидетельства самого почтенного города — подделка, что лгал Квинт Метелл Пий, что лгала Африка. О, гнусный человечишка, не оправдания ты заслуживаешь, а нового суда и еще более сурового наказания, чем то, к которому тебя собирались приговорить!
Это было слишком даже для уравновешенного человека, что уж говорить о Катилине! Он буквально обезумел и, издав звериный рев, кинулся вперед, перепрыгивая через скамьи и расталкивая оказавшихся на его пути сенаторов. Проложив себе путь между Гортензием и Катулом, Катилина выскочил в проход и побежал по нему, стремясь вцепиться в горло своему обидчику. Но именно этого и ожидал Цицерон, именно на это он его подначивал. Поэтому Цицерон остался стоять, а Квинт и несколько бывших солдат встали впереди него. В этом, впрочем, не было нужды — Катилину, несмотря на его внушительные размеры, уже схватили консульские ликторы. Друзья обиженного мерзавца, среди которых были Цезарь и Красс, поспешно взяли его под руки и повели назад, к его месту, невзирая на то что Катилина продолжал рычать, вырываться и пинать воздух ногами. Все сенаторы повскакивали с мест, чтобы лучше видеть происходящее, и Фигул был вынужден объявить перерыв до тех пор, пока не будет восстановлен порядок.