Огонь под пеплом

* * *

Погода и в Санкт-Петербурге была отвратительной, а в Або испортилась совершенно: ледяной дождь сменился мокрым снегом, ветер задувал со всех сторон, то и дело меняя направление и пробирая холодом до костей. Ботнический залив еще не сковало льдом; до Вардо Чернышев добрался водою, но там его настигла страшная буря. Каким-то чудом ему удалось перебраться на Хаммарланд, а оттуда на Эккерё, неоднократно перебегая пешком по тонкому льду, но когда до шведского берега оставалось не больше сорока верст, лодку чуть не потопило ураганом. Парус пришлось спустить, финн-лодочник и курьер, сопровождавший Чернышева, сидели на веслах и гребли из последних сил, второй финн правил рулем поперек вздыбившихся валов в два человеческих роста, с которых ветер сдувал летучую пену, а новопроизведенный полковник со своим денщиком вычерпывали воду со дна. Сашины руки онемели от холода, спину ломило, мокрая одежда липла к телу. Вокруг ничего нельзя было разглядеть: седые гребни один за другим появлялись из тумана, ветер обжигал лицо, вода перекатывалась через борта… Степан бормотал про себя молитву, но Чернышеву почему-то не было страшно умереть. Совершая механические движения, он думал о том, что портфель с документами может и не утонуть, его вынесет на берег, кто-нибудь найдет его и доставит по назначению… Финн, сидевший у руля, что-то громко крикнул второму; тот быстро вынул оба весла из уключин, бросил на дно лодки и упал сверху, толкнув в спину своего соседа; Саша с денщиком невольно последовали их примеру, закрыв голову руками; лодку подняло, завертело, понесло… Новый крик; днище чиркнуло о берег; финны спрыгнули в воду и толкали лодку вперед, чтобы не дать волне уволочь ее обратно в море. Волны с шумом разбивались о валуны, усеявшие собой прибрежную линию; водяная пыль забивала нос и уши, стекала за шиворот… Кашляя, отплевываясь, полуживые от усталости люди ползли к припорошенной снегом траве, обдирая колени о гальку.

Кое-как объяснившись с лодочниками, Чернышев понял, что их занесло на Сигнильскер, то есть они сейчас на полпути к Швеции, но всё же ближе к Аландским островам. Радоваться своему спасению не было сил, тем более что зубы выбивали неуемную дробь, а пальцев на ногах не чувствовалось. Велев русским следовать за собой, финны повели их к лесу, где можно было укрыться от ветра.

Вдали, на безлесой вершине холма, стояла круглая башня из серого камня, саженей пятнадцати в высоту, с обломанной верхушкой. Немного подумав, Саша понял, что это такое: оптический телеграф. Русские, побывавшие здесь в марте девятого года, сломали его, чтобы шведы не могли подать сигнал о помощи, а как бы он пригодился сейчас! Хотя что толку? Саша не умеет пользоваться телеграфом, не зная кода, а ни одной живой души на острове не осталось: всё население вывезли на Эккерё.

Финны привели их в крепкую рыбачью хижину на каменном фундаменте, с покрытой дерном двускатной крышей и двумя слюдяными окошками с торца. Здесь пришлось провести трое суток, дожидаясь попутного ветра, питаясь сушеной рыбой, развешенной на стенах, и размокшими сухарями, которые Степан догадался захватить с собой. Несколько раз в день Чернышев бегал на берег — смотреть, не переменилась ли погода. Завидев полоску голубого неба среди туч, он со всех ног бросился обратно в хижину и чуть ли не толчками выгнал финнов к лодке. Первого декабря он высадился на берег в Гриссельгаме, оставшиеся сто верст летел на почтовых, уже ночью приехал в Стокгольм и тотчас послал сообщить о своем прибытии министру Энгестрёму.

В полдень посыльный принес записку из канцелярии, но не от министра, а от наследного принца: Бернадот чрезвычайно рад тому, что Чернышев в Стокгольме, желает увидеться с ним, но, к сожалению, этикет не позволяет сделать этого прежде, чем флигель-адъютант императора Александра представится королю.

Представление состоялось на другой день. Король принял Чернышева в своем кабинете, сидя у камина. Он с полчаса повторял одно и то же — что искренне желает еще более сблизиться с Россией, чтобы жить как добрые соседи. Откланявшись, Саша прошел прямиком к Бернадоту.

— Mon cher ami!

Устремившись к нему навстречу, гасконец обнял Сашу и расцеловал в обе щеки, точно и вправду соскучился о нём. Чернышев передал ему письмо от государя, сказав при этом, как было велено в инструкции графа Румянцева, что после Фридрихсгамского мира и присоединения Финляндии к России причины вековых раздоров исчезли, порядок вещей изменился, отныне обе северные державы должны жить в мире и согласии. Император Александр торжественно обещает не вмешиваться во внутренние дела своего соседа и просит наследного принца ничего от него не скрывать. Бернадот приложил правую руку к сердцу.

— Доложите его величеству, что я клянусь ему своей честью хранить наши отношения в строжайшей тайне и не сделаю ничего неугодного ему. Пусть русские войска идут куда пожелают: в Константинополь, в Варшаву, в Вену, — размахивал он теперь рукой, — Швеция и с места не тронется. Если вам мало моего честного слова, я готов дать вам в том подписку.

Чернышев заверил кронпринца, что честного слова достаточно.

— Что касается Финляндии, то шведы, конечно, скорбят о ней, но лично я уверен, что даже если бы я смог отвоевать ее обратно, то для моего сына она стала бы источником несчастий, а не радости, — продолжал Бернадот. — Повод для войны тогда бы сохранился, а как может Швеция бороться с Россией — два с половиной миллиона человек против сорока миллионов? Здравый смысл этого не допускает! Нет, пусть граница остается там, где она сейчас, это навек прекращает наши споры.

Саша стал расспрашивать его о том, как ему показалось на новом месте, упомянув коротенько и о своих приключениях. Бернадот ужаснулся, но быстро перевел разговор на свой путь сюда, пространно описал придворное общество, рассказав несколько анекдотов и намекнув на то, что у короля не все дома, однако старик еще крепкий и, должно быть, протянет еще лет десять. Чернышев согласился с тем, что общественное мнение всегда пристрастно, и в обтекаемых выражениях дал понять, что в Петербурге избрание французского маршала наследником шведского престола восприняли с негодованием, усмотрев в нём очередную интригу Бонапарта, зато император Александр видит в нём одну только выгоду для России. Бернадот сделал жест, выражавший одновременно отчаяние и смирение.

— Я отрекся от Франции! — воскликнул он. — Интересы Швеции — вот что мне дорого отныне. Передайте императору Александру, что если ему нужно будет вывести из Финляндии войска для войны… с кем бы то ни было, он может сделать это безо всяких опасений.

Этот разговор одновременно обрадовал и озадачил Чернышева: неужели Бернадот настолько неосторожен, что уже не скрывает своей застарелой ненависти к Бонапарту? Не может быть, чтобы он вел себя так, не чувствуя крепкой поддержки за своей спиной. Визит к французскому посланнику, барону Алькье, всё разъяснил: пока Саша боролся с коварной стихией, Наполеон прислал в Стокгольм ультиматум: пальба из пушек по английским кораблям у шведских берегов и конфискация их грузов — или война с Францией, дав на размышление пять дней.

Получив тревожную депешу от Лагербильке, король слег в постель, вокруг него суетились врачи, поэтому официальную ноту Алькье вручил Бернадоту. Королевский совет был охвачен паникой, оказавшись меж двух огней: закрыть порты для англичан — лишить страну последних средств к существованию, вступить в войну с Францией — немыслимо! "Не обращайте на меня внимания, — сказал министрам Карл-Юхан, — я готов исполнить любые решения, какие вы сочтете нужным принять".

Он написал подробное письмо Наполеону: если Швеция объявит Англии войну, все ее торговые суда в Америке будут захвачены, а вся страна останется без соли, поскольку до сих пор ее поставляли только англичане; экстраординарные расходы на армию составят не меньше семи-восьми миллионов, не считая средств на укрепление Карлскруны и флота, а казна пуста, в магазинах и арсеналах — шаром покати. "Но поскольку все эти соображения, сир, меркнут перед желанием угодить Вашему Величеству, Король и Его совет остались глухи к воплям нищего народа и было принято решение о войне с Англией — единственно из почтения к Вашему Величеству и чтобы убедить клеветников в том, что Швеция, обладая мудрым и умеренным правительством, стремится только к миру на море". Война была объявлена восемнадцатого ноября.

— В Лондоне смеются, а в Стокгольме посмеиваются, — с горечью сказал Алькье.

И растолковал удивленному Чернышеву: кто же воюет на море зимой, в сезон штормов? Саша чуть не стукнул себя по лбу: мог бы и сам сообразить! Да и торговые суда вряд ли отважатся выйти в море в такую погоду, какую он испытал на самом себе.

На следующий день Чернышев был приглашен к кронпринцу обедать (Бернадот выпросил у короля разрешение нарушить конституцию, запрещавшую наследнику престола обедать наедине с иностранцем). Разговор, как и следовало ожидать, зашел о войне и континентальной системе. Карл-Юхан кипел, бурлил, негодовал: он тридцать лет служил Франции с оружием в руках, проливал свою кровь на полях сражений и намеревался принести пользу своему отечеству в Стокгольме, поддерживая мир и приязнь между нациями, но не в ущерб же шведам, доверившим ему свое будущее! Вы знаете, что ответил Бонапарт на письмо о финансовых затруднениях Швеции? Предложил набрать офицеров и матросов для французского флота, стоящего в Бресте, и платить шведскому пехотному полку жалованье из французской казны! Бернадот написал, что это противно шведским законам, и что же сделал Наполеон? Приказал французским и датским корсарам захватывать шведские суда в Балтийском море, наложил эмбарго на "купцов", ждавших погрузки в портах Германии, а их команды велел силком отправлять в Брест, в Тулон, в Антверпен! Короля завалили жалобами, а протесты шведского правительства в Париже и слушать не хотят!

— Я лучше погибну с оружием в руках, нежели унижу нацию, которая избрала меня, чтобы управлять ею! — с чувством воскликнул Бернадот. — Шведы — гордый народ, Наполеон найдет здесь вторую Испанию! Да и что он сможет нам сделать, если мы безопасны со стороны России?

Чернышев повторил ему уверения Александра в дружбе и союзе.

Пора было отправляться в Париж. Во время отпускной аудиенции Бернадот передал Саше письма к Наполеону и Полине. Вернувшись к себе на квартиру, Чернышев заперся изнутри, нагрел над свечой тонкий и острый стилет, аккуратно отделил сургучные печати и скопировал оба письма, чтобы отправить списки государю. Послание Наполеону состояло из смеси упреков и заверений в преданности, Полине Бернадот горько жаловался на ее брата и на свою судьбу. С помощью того же стилета Саша запечатал письма снова. Депешу от Алькье он из осторожности вскрывать не стал. Посланник и так рассказал ему довольно: Швеция начала вооружаться — но против Англии ли? У него большие сомнения на этот счет…

За пять дней в Стокгольме Чернышев успел переговорить со всеми министрами и большинством дипломатов, его донесение государю заняло шестнадцать листов. Курьер с пакетом помчался в Петербург, а Саша покатил по почтовому тракту в Гельсингборг.