Огонь под пеплом

31

В гостиную доносились стоны Марии-Луизы. Сбившись в группки, придворные перешептывались, украдкой взглядывая на императора, который ходил кругами, не находя себе места. Из спальни вышел Корвизар, Наполеон бросился к нему. Все напрягли слух, пытаясь разобрать негромкий голос врача: схватки стихают, ребенок появится на свет не раньше завтрашнего дня.

— Мальчик или девочка? — спросил Наполеон. — Может, есть какие-нибудь признаки, по которым…

Корвизар пожал плечами: ждать осталось совсем недолго, завтра всё выяснится.

Гортензия не узнавала Бонапарта, она давно… пожалуй, никогда не видела его таким встревоженным, таким беспокойным.

Сановников распустили по домам; народу, собравшемуся возле Тюильри, тоже велели расходиться; время уже клонилось к полуночи.

Зайдя в спальню к жене, которая была бледна, но уже не стонала, Наполеон поцеловал ее в лоб и нежно погладил по руке.

— Если это девочка… вы ведь будете любить ее? — прошептала Мария-Луиза.

Она сама сейчас казалась ребенком, несмотря на огромный живот, подпиравший одеяло. Наполеон успокоил ее, пожелал доброй ночи и вышел.

Поспав несколько часов, он справился о здоровье императрицы. Пока ничего. В шесть утра на дверях дворца вывесили бюллетень, подписанный Корвизаром: "Ее Величество Императрица начала испытывать вчера вечером, около восьми часов, предродовые боли. Ночью они утихли и на рассвете почти прекратились. Ее Величество чувствует себя превосходно. 20 марта 1811 г." Рядом с Марией-Луизой дежурил Антуан Дюбуа, в которого Наполеон верил почти так же, как в Корвизара. В Египте Дюбуа командовал сотней полевых хирургов, сам оперировал в Александрии генерала Клебера (которого потом зарезал турок), генерала Мену и отважного Лассаля; больницу в предместье Сен-Дени называют "Лечебницей доктора Дюбуа". Год назад он сделался из хирурга акушером, сменив своего покойного друга Бодлока, который принимал роды у Каролины и Гортензии. Самому Дюбуа, впрочем, в личной жизни не везло: он трижды овдовел, а с четвертой женой развелся, у него всего один сын. Но говорят ведь, что сапожник без сапог…

Не раньше полудня… О, как тягостно ожидание! Не зная, чем еще успокоить разыгравшиеся нервы, Наполеон погрузился в ванну. И в это время к нему ворвался Дюбуа: воды отошли слишком рано, ребенок лежит неправильно, роды будут сложными… Кое-как одевшись, Наполеон поспешил к жене.

Мария-Луиза громко, надрывно кричала, несмотря на все увещевания придворных дам: терпите, криком вы отнимаете у себя силы! Дюбуа стоял на коленях у кровати, глядя роженице между ног; его лысина в оборочке из кудряшек взмокла от пота.

— Чего вы ждете? — нетерпеливо бросил ему Наполеон после очередного вопля жены. — Почему вы не помогаете императрице? Разве еще не время?

— Сир, я не могу начать без Корвизара.

— Зачем он вам? На что вам Корвизар? — Наполеон готов был ударить этого труса. — Если вам нужен свидетель вам в оправдание, то вот он я! Дюбуа, я приказываю вам разрешить от бремени императрицу!

Шейка матки еще недостаточно раскрыта… Но уже ясно, что ребенок лежит бедром вперед. Тазовое предлежание… Бодлок описал этот редчайший случай в своей книге "Искусство родовспоможения". Наморщив лоб и глубоко дыша, Дюбуа пытался вспомнить советы учителя… Шейка раскрылась! Наружу выпал сизый, склизкий, упругий жгут — пуповина. О чёрт! Он не взял с собой ножницы!

— Дайте мне чистую подвязку! — крикнул врач.

Дамы смущенно переглянулись; требование передали лакею. Текли томительные минуты, Мария-Луиза кричала не переставая, плод не двигался и не шевелился… Запыхавшийся мальчишка-посыльный принес две шерстяные подвязки, которые ему дали в привратницкой; одной из них Дюбуа перетянул пуповину, другой связал ножки младенца и потянул на себя.

Без четверти девять… О, как здесь была бы сейчас кстати мадам Лашапель! Но дворцовый протокол запрещает присутствие повитух при родах императрицы. Кто только выдумал эти протоколы! Хорошо, что Корвизар уже пришел, одно его присутствие успокаивает… Ножки вышли, и тельце до самых лопаток… Какой упитанный младенец… мальчик… Голова застряла! О господи!.. Положив тельце на подставленные руки доктора Овити, Дюбуа встал и подошел к императору.

— Кого вы желаете спасти — мать или ребенка? — негромко спросил он.

— Не сходите с ума! Конечно, мать! Думайте только о матери! — ответил Наполеон громким шепотом. — У природы свои законы; считайте, что это мещаночка с улицы Сен-Дени. Поступайте так, как будто это сын башмачника!

Увидев щипцы в руках Дюбуа, Мария-Луиза завизжала:

— Нет, нет, вы хотите убить меня!

Корвизар, лейб-хирург Иван и герцогиня де Монтебелло крепко держали ее за руки и за ноги, пока Дюбуа осторожно вводил ложки щипцов собственного изобретения. Роженица рыдала в голос. Бледный Наполеон отпустил ее руку и выбежал в уборную, не в силах этого вынести.

Получилось! Синеватое тельце завернули в пеленку и положили на пол; потерявшую сознание императрицу приводили в чувство; Дюбуа сел на стул, чувствуя, что сам сейчас хлопнется в обморок; его руки дрожали так, что он не мог налить себе воды из графина, к горлу подкатывала тошнота… Про ребенка вспомнил Корвизар. Приник ухом к его груди, начал растирать, тормошить, разводить ручки в стороны… Овити пришел к нему на помощь: он был как раз специалистом по новорожденным. Младенец издал первый крик; Иван метнулся в уборную звать императора.

В комнату впустили придворных, начались ахи и охи. Наполеон держал в руках свое сокровище (целых девять фунтов!) и плакал, не скрываясь.

— Где он? — раздался слабый голос императрицы.

Муж подошел, положил кричащего младенца ей на грудь, чтобы она могла обнять его, прижался мокрой щекой к ее щеке — их слезы смешались. Графиня де Монтескью, назначенная гувернанткой императорских детей, забрала ребенка, чтобы показать его архиканцлеру Камбасересу, а потом передала кормилице, которую выбрали из тысячи ста кандидаток. Камбасерес продиктовал секретарю свидетельство о рождении римского короля.

Измученная Мария-Луиза спала так крепко, что не слышала пушечной пальбы, приветствовавшей появление на свет наследника престола. Остановившись на улице, бросив все дела или проснувшись после бурной ночи, парижане считали выстрелы: девятнадцать… двадцать… двадцать один… двадцать два! Ура! Это мальчик! Отовсюду слышались аплодисменты, а салют продолжался: для девочки ограничились бы и двадцатью выстрелами, но мальчику полагался сто один!

Смолкшую пальбу подхватил колокольный перезвон: все парижские церкви сзывали прихожан на молебен, чтобы вознести хвалу Господу. Ремесленники выбегали из мастерских, торговки закрывали свои лавочки — в несколько минут улицы, набережные, площадь Карусели, сад Тюильри оказались заполнены густой толпой; люди пели, плясали, кричали "ура!".

Все морщины на лице Дюбуа проступили отчетливей, его лысина стала матовой, в уголках губ застряла слюна.

— Мне больно говорить об этом, сир, но… ее величество вряд ли сможет родить еще раз.

Наполеон молча обнял его, постоял так, потом отпустил и быстрым шагом ушел к себе. Дворцовый казначей получил собственноручную записку от императора: выдать Антуану Дюбуа сто тысяч франков.

Привет тебе, о месяц достославный,
Счастливой вечности явивший нам залог!
Восславься, Цезарь, что десницею державной
На сына Марсов возложил венок!

Этот экспромт Дезожье в тот же вечер декламировали во Французском театре.

Оды, куплеты, эстампы, гравюры — типографские прессы работали в полную силу, хотя никто из авторов понятия не имел, как выглядит младенец, здоров ли он и на кого похож. А существует ли вообще это дитя? — тотчас задались вопросом в Сен-Жерменском предместье. И вот уже по Парижу побежали слухи о том, что беременность Марии-Луизы была ложной, ведь всем известно, что Наполеон бесплоден…

Тем временем архитекторы Персье и Фонтен трудились над проектом грандиозного дворца — "кремля, в сто раз красивее, чем в Москве, с огромными садами, больше, чем в Версале и обоих Трианонах, вместе взятых", — который император хотел возвести для своего сына на холме Шайо, напротив Марсова поля. Кстати, на строительстве потребуется множество рабочих рук — вот и решение проблемы безработицы. Зато от храма Славы на месте церкви Св. Марии Магдалины, которую не могли достроить уже сорок пять лет, Наполеон в конце концов отказался. После победного завершения Польской кампании он намеревался открыть там зал Великой Армии, начертав на стенах святилища имена всех своих солдат до единого. Ах, каким наивным романтиком он тогда был… "Мне не нужны кумиры, — объявил император архитекторам. — Пусть храмы караулят священники".