Огонь под пеплом

26

Кирпичная церковь Св. Олафа с обломанным шпилем возвышалась над кукольными домиками Эльсинора, точно огромный военный корабль, побывавший в сражениях, над рыбацкими лодчонками. Под стрельчатыми сводами штормовыми волнами перекатывались звуки органа. Когда они смолкли, Бернадот преклонил колени, архиепископы Уппсалы и Лунда в белых казулах и митрах задали ему положенные вопросы и выслушали ответы, звонким эхом отдававшиеся под потолком. На этом обряд конфирмации был бы завершен, но кронпринцу этого показалось мало. Чувствуя за своей спиной затаенное дыхание сотен людей, он произнес целую речь: вспомнил свое детство в По, среди кальвинистов, преподавших ему основы протестантского учения, своих предков-гугенотов по линии матери, лютеранских пасторов, встреченных в Германии во время военных походов, которые дали ему в руки Аугсбургское исповедание, читанное им с тех пор не один раз… Священники слушали молча, с непроницаемыми лицами, но Бернадот говорил с такою искренностью, что верил сам себе. Он, пожалуй, удивился бы сейчас, если бы ему напомнили, что его мать была убежденной католичкой, немецкого языка он не знает, а предсказание гадалки значит для него куда больше, чем все проповеди на свете.

Белые облака с серым подбрюшьем распластались над свинцовыми водами Зунда; на горизонте угадывалась кромка противоположного берега. Швеция всего в одном лье отсюда! Покинув Францию в первых числах октября, Бернадот галопом проскакал через Германию, остановившись только в Касселе у Жерома Бонапарта, позавчера вечером въехал в Копенгаген при свете факелов, и вот сегодня он ступит на землю своего нового отечества, оставив позади свое прошлое и даже свое имя. Теперь его зовут не Жан-Батист, а Карл-Юхан! У него при себе большие надежды и тугой кошелек.

От Гельсингборга кронпринца сопровождали братья Лёвенгельмы. Старший, Густав, воевал с русскими в Финляндии, был ранен в горло, попал в плен, освободился и теперь командовал гвардейской кавалерией. У него высокий лоб с глубокой морщиной меж бровей, печальные глаза большой умной собаки и маленький, плотно сжатый рот. Младший, Карл, воевал и в Померании с французами, и на Аландских островах с Багратионом; говорят, что его настоящий отец — нынешний король Карл XIII. Интересно, похожи ли они? Надо будет присмотреться к королю при встрече. Шведы — мудрый народ! Нельзя смешивать любовь, семью и политику. Бонапарт женился, чтобы основать династию, и думает, что тем самым упрочит положение дел, — как бы не так! Ни кровь, ни имя не помогут удержаться на троне, расшатанном ненавистью или презрением народным. Людовик XVI надел корону по праву рождения — и потерял ее вместе с головой. А шведский король Густав III, брат Карла XIII? Он был не в состоянии зачать наследника и воспользовался "помощью" шталмейстера Мунка — лишь бы не передать трон племяннику! Его застрелили на бале-маскараде, за его сыном Густавом Адольфом до сих пор волочится шлейф скандального происхождения, а Карл, имеющий внебрачных сыновей, считается бездетным и вынужден усыновлять иностранцев…

Юнгбю, Вернамо, Вагеррюд, Йёнчёпинг, Хускварна, Эдесхёг, Линчёпинг… Во всех городах на пути следования кронпринца возвели триумфальные арки, народ толпился по обеим сторонам дорог и улиц, приветствуя наследника престола. Бернадот махал в ответ своей шляпой, расточал улыбки и теплые слова, хотя почти никто здесь не понимал французской речи. В то же время поднятая пыль не застила ему глаза: он видел и заброшенные поля, и мызы с провалившимися крышами, и нищих на улицах, и грязных, оборванных детей — ему достанется отнюдь не процветающая страна. Для этих людей он — последняя надежда. Им сейчас не до величия, фанфар и фейерверков, их главная забота — снискать насущный хлеб и не бояться смотреть в будущее. Норрчёпинг, Стрёмфорс, Хага, Сёдертелье, Масмо, Дротнингхольм… Огромный дворец на острове посреди озера — некогда красивый и изящный, а теперь пришедший в запустение.

Король ждал Бернадота в своем кабинете. Лысый старик с ввалившимися щеками и выпирающей вперед нижней челюстью, с тонкими ногами в теплых сапогах и скрюченными пальцами рук. Когда они обменялись приветствиями и комплиментами, Карл позвонил и велел позвать к нему королеву.

По дороге сюда Бернадот многое узнал о королеве Шарлотте и заранее проникся уважением к этой женщине: он ценил в людях храбрость и цельность натуры. После гибели кронпринца Карла Августа ее объявили душою заговора отравителей, требовали выдать ее фаворитку Софию Пипер, родную сестру растерзанного графа Ферзена. Королева с фрейлинами жила в Хаге без всякой защиты: охрана сбежала; ей советовали не выходить из дворца и ждать спасительных лодок. Вместо этого она чуть не отправилась в город одна, чтобы бросить вызов черни и умереть, как Мария-Антуанетта; фрейлины насилу уговорили ее остаться во дворце. Зато она добилась полного оправдания своей дорогой Софии. Во время выборов в Эребро ее заперли в Стрёмсхольмском дворце, опасаясь, что она пойдет против течения и поддержит юного Густава или Петра Ольденбургского. Надо постараться произвести на нее хорошее впечатление.

Ее величеству было слегка за пятьдесят. Лицо обрюзгло, двойной подбородок было не спрятать, нос казался великоват, кожа на руках и в вырезе платья стала дряблой, но глаза всё еще смотрели живо и молодо, а осанка была истинно королевской. Шарлотта неплохо говорила по-французски, хотя и слегка шепелявила.

— Мадам, я прекрасно понимаю, какие чувства внушает вам мой приезд, но вспомните, прошу вас, что самый первый король был солдатом, не упустившим своей удачи! — с жаром воскликнул Бернадот.

Королева взглянула на него с интересом.

— Не будем сейчас об этом говорить. Вы заслужили свой успех, а это ценнее, чем получить его по праву рождения.

Карл-Юхан попросил как о милости права пользоваться ее советами в государственных делах. На это королева ответила, что никогда не стремилась к власти, и привела слова генерала Адлерспарре, сыгравшего немалую роль в недавнем перевороте: "Быть монархом — участь незавидная".

Сюрмен подивился уверенной походке Бернадота, когда тот прошел мимо него, даже не заметив, и направился в покои королевы с теперь уже официальным визитом. Вслед за ним в гостиную вышел король, шаркая ногами. Его голова слегка тряслась, но лицо было радостным.

— Я сделал крупную ставку и, похоже, выиграл! — сообщил он громким шепотом.

Генерал принес ему свои поздравления.

Торжественный въезд кронпринца в Стокгольм прошел как нельзя лучше. Бернадот словно поставил себе целью очаровать всех поголовно: двор, город, народ — и преуспел в этом. Принося присягу королю в присутствии депутатов Риксдага, он разразился длинной французской речью, которую выслушали благосклонно и с умилением, ничего в ней не поняв. Во время парада во внутреннем дворе королевского дворца принц подозвал к себе командира охраны и громко отчитал его за то, что драгуны сдерживают толпу с обнаженными саблями в руках, — что за неуважение к шведскому народу? Это и его праздник тоже! В итоге в шеренги солдат случайно затесались зеваки, которые сами не знали, как оттуда выбраться, зато эффект был достигнут: в городе наверняка станут об этом говорить.

Сюрмен украдкой разглядывал кронпринца, пытаясь понять, что он за человек. Посадку маршала в седле он находил немного театральной, зато другие французские эмигранты разглядели в орлином профиле гасконца поразительное сходство с Великим Конде. Высокий, стройный, красивый, непринужденный, учтивый, галантный, с подлинно королевскими манерами! И эти черные кудри, и смуглое лицо! Дамы были в восторге. Каждый вечер, сидя между королем и королевой возле большого круглого стола, за которым собирались придворные дамы (кавалеры стояли за их стульями), Бернадот полностью завладевал разговором, направляя его по своему усмотрению. Если речь заходила об истории, он углублялся в такие дебри, что никто не решался и слова вставить, молча слушая его разглагольствования об Одине, ярле Биргере, Карле Великом и дворцовых переворотах в Византии, и потому принц казался умнее самых образованных людей. Война? О! Его рассказы были неистощимы, хотя он всячески стремился затушевать свои блестящие подвиги. Управление государством? Он ведь руководил военным ведомством при Директории. Чтобы не вести монолог, Бернадот время от времени обращался к слушателям за подтверждением или уточнением, и генерал де Сюрмен, испытав большую неловкость, пару раз был вынужден поправить кронпринца, который помнил царствование Людовика XVI гораздо хуже, чем деяния первых Каролингов.

Настал тот день, когда Карл-Юхан пригласил королевского фаворита в свой кабинет для беседы наедине. После довольно долгого рассказа о своей прежней жизни он перешел к той роли, которую призван сыграть в Швеции.

— Я обязан своим избранием своему мечу, как во времена римских императоров, но успех не вскружил мне голову: я всё еще француз — добрый француз в сердце своем, и для вас, господин де Сюрмен, я хочу быть соотечественником и другом, радеющим о вашем состоянии. Здесь всё выглядит жалким, а мои генералы должны блистать, слуги государства — получать достойное вознаграждение и наслаждаться жизнью. Хотите пятьдесят тысяч франков?

Если до сих пор чары Бернадота как будто начинали действовать и на Сюрмена, это торгашеское предложение мгновенно отрезвило генерала, в котором заговорила дворянская честь. Ему предлагают взятку? Чтобы сделать его шпионом, доносчиком, соглядатаем? Или заставить влиять на престарелого монарха, который, увы, уже не в себе?

— Монсеньор, когда король удостоит меня награды за мои услуги, я приму его щедроты с благодарностью, но никогда не попрошу о них сам, — с достоинством ответил он.

Упоминание о короле должно было намекнуть кронпринцу, что он пока еще не главный человек в стране.

— Вы очень привязаны к королю и к Швеции, я желаю, чтобы вы привязались и ко мне, — попытался Бернадот спасти положение, но было уже поздно.

Между ними пробежала черная кошка — неслышно ступая на мягких лапках, мелькнула быстрой тенью и скрылась, но и этого оказалось достаточно: притвориться, будто ее не было, уже нельзя.