Огонь под пеплом

33

Выехав из Толедо в восемь часов утра, Лежён рассчитывал к вечеру быть в Мадриде, до которого оставалось не больше восемнадцати лье. К полудню он добрался до Кабаньяса, где французский комендант усилил его конвой из двадцати пяти драгун, которыми командовал бельгиец Де Аммель, полуротой баденской пехоты. Комендант пояснил, что в округе рыщет банда дона Хуана Падалеа по прозвищу "Эль-Медико" (этот негодяй был раньше врачом), насчитывающая от шестисот до восьмисот человек; разбойники ушли отсюда накануне вечером.

Было пятое апреля, середина весны — в Испании это чудесная пора. Терракотовые холмы гармонировали с чистой лазурью безоблачного неба; разбросанные там и сям серебристые островки оливковых рощ и убегающие вдаль виноградники внушали умиротворенность. Посреди дивной природы, пробуждающейся к жизни, как-то не верилось в людскую свирепость, однако, подъезжая к Ильескасу, баденский офицер указал Лежёну сожженную часовню на холме: несколько дней назад там перебили конвой в восемьдесят гренадер, который сопротивлялся бандитам двое суток.

У часовни два монаха размахивали платками. Что случилось? Пришпорив коня, Лежён поскакал галопом вверх по холму. Жесты монахов стали еще отчаяннее, и это насторожило полковника: похоже, они подают сигналы не ему! И тот крестьянин неподалеку бросил пахать свое поле и обрезает упряжь волов, чтобы увести их поскорее. Лежён заговорил с ним по-испански, парень не ответил, но его испуганный взгляд был яснее слов. Нужно возвращаться к своим! Лежён поворотил коня, не сводя глаз с монахов.

— Сударь! Сударь! Мы пропали!

Слуга Вильямс бежал к нему со всех ног. Луи оглянулся на конвой и замер: со всех сторон, словно из-под земли, появились всадники; их было несколько сотен, одетых кто во что горазд, с широкими красными поясами на стройной талии и с широкополыми шляпами на обвязанными платками головах. Окружив конвой, они принялись стрелять; пехота побежала к оливковой роще, надеясь укрыться там; Де Аммель строил своих драгун, готовясь драться.

— Сударь, что мне делать? — кричал перепуганный слуга.

— Встань за мной, достань саблю из ножен и делай, как я, — ответил ему Лежён.

Пуля настигла Вильямса прежде, чем он успел спрятаться за конём; бедняга рухнул, как подкошенный, не издав ни звука. Соединившись с драгунами, полковник отчаянно рубился, пытаясь пробиться вместе с ними к своим; баденцы уже построились в боевой порядок, но не решались стрелять в сторону французов, боясь задеть их ненароком.

Сабля Де Аммеля застряла в теле разбойника и сломалась, его пистолеты были уже разряжены. Пули летели теперь со всех сторон; конь Лежёна упал; едва барон выпростал из-под него свою ногу и поднялся, как его окружили испанские всадники; удар пикой выбил саблю из его руки. На него тотчас набросились, срывая одежду; в мгновение ока он остался в чём мать родила. Семь или восемь мушкетов наставлены прямо ему в грудь; Лежён неотрывно смотрел на горящие фитили; вспышка, другая, третья — осечка! Последним, что он увидел, был занесенный приклад; удара Луи почти не почувствовал, мигом провалившись в темноту.

…Он пришел в себя от холода. Уже спустился вечер, стало довольно свежо, а Луи по-прежнему был наг, как прародитель Адам. Голова раскалывалась, хотелось пить. Рядом полулежал такой же голый человек, но только весь в крови — Де Аммель. Лежён хотел заговорить с ним, но вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд — не уловил краем глаза, а именно ощутил своей кожей. С трудом повернув голову, барон увидел перед собой невысокого коренастого человека в синем испанском мундире с красными выпушками и офицерскими эполетами. Карие, почти черные глаза из-под насупленных бровей смотрели пристально, изучающе; Лежён понял, что это и есть Эль-Медико. Увидев, что он очнулся, главарь спросил, как его имя и в каком он звании. Лежён не стал скрывать, что он полковник, однако назвался чужим именем. Его мучила мысль о том, что его вещи и, самое главное, бумаги: рапорты, планы, карты — оказались в руках у бандитов, но он не стал расспрашивать о них: если повезет, неграмотные мужики пустят бумаги на растопку или пыжи, и собранные им ценные сведения о французской армии не попадут в руки английских генералов.

Эль-Медико отошел в сторону и отдал несколько кратких распоряжений. Пленных грубо подняли на ноги, погнали по дороге, толкая в спину прикладами. От всего конвоя уцелели четыре офицера, включая самого Лежёна.

Шли горными тропами, сторонясь больших дорог, спускались в долины и вновь поднимались по склонам. Царапина от пики на руке Лежёна была пустяковой, зато босые ноги он быстро поранил об острые камни и стискивал зубы, превозмогая боль. Обнаженное тело покрывалось гусиной кожей от резкого ветра; в полдень прохлада сменилась зноем, и к вечеру плечи, грудь, спина, обожженные солнцем, покраснели и тоже болели. Сразу после заката стало холодно; пленникам раздали плащи, чтобы не окочурились; лежать, завернувшись в грубую ткань, было пыткой. Израненному Де Аммелю, впрочем, приходилось еще хуже. На рассвете он не мог подняться на ноги; его избили до бесчувствия, пиная сапогами, и сбросили с кручи вниз… У трех остальных отобрали плащи и погнали их дальше.

Хуже всего пленникам приходилось в поселках, где на них набрасывались разъяренные фурии, осыпая бранью, побоями и плевками. Несколько раз французов вырывали из рук конвоиров, чтобы расправиться с ними; Лежёну уже накинули на шею петлю, но в последний момент имя Эль-Медико остановило его мучителей. Дон Хуан оказался слишком суеверным для врача: чудо, сохранившее жизнь французскому полковнику, превращало его в избранного Богом, на него нельзя поднимать руки.

Кожа облезала клочьями, всё тело чесалось, свежие кровоподтеки саднили. Отросшие волосы прилипали к потному лбу, многодневная щетина превратилась в бороду. Неделя, другая, третья…

Лежён начал узнавать места, по которым его вели: это дорога на Бадахос, к португальской границе! Маршал Сульт отбил его у испанцев, но был вынужден вернуться в Севилью, оставив в крепости небольшой гарнизон; теперь ее осаждали англичане.

К Бадахосу стекались отряды рекрутов, набранных в испанских поселках; кроме того, Лежён насчитал не меньше пятнадцати тысяч вооруженных крестьян. Сколько французов в крепости? Тысячи четыре… Нелегко им придется.

Один из конвоиров принес откуда-то охапку одежды, шляпу и башмаки и со злостью бросил под ноги Лежёну, велев поторопиться. Напялив на себя костюм с чужого плеча, барон последовал за ним в лагерь осаждавших. Испанцы передавали его друг другу, пока он не оказался возле богатой палатки в самом центре — судя по всему, ее занимал командующий.

Белый мундир с черным пластроном, грубо вылепленное смуглое лицо, точно из мятой оберточной бумаги, седые волосы зачесаны набок и на виски, прикрывая плешь, — генерал Кастаньос! В глубоко посаженных карих глазах светилось торжество.

— Добро пожаловать, полковник Лежён!

Как он узнал адъютанта Бертье в лохматом оборванце, загорелом и бородатом? Неужели бумаги всё-таки у него?

За последние два года Кастаньос не одержал ни одной победы, но Байлен заставлял хунту прощать ему все неудачи. Еще бы: тогда в плен к испанцам попала целая французская дивизия, гнившая теперь в плавучих тюрьмах Кадиса… Лежёну Кастаньос дал понять, что его ожидает иная участь: полковника и его товарищей по несчастью обменяют на испанских офицеров. Луи мысленно вздохнул с облегчением.

Генерал оставил пленного обедать, чтобы поговорить с ним. Поначалу Лежён проявлял большую осторожность, тщательно обдумывая свои ответы на вопросы Кастаньоса, чтобы не попасть впросак и не сболтнуть лишнего, но понемногу кастильское бахвальство раззадорило и его. Луи смолчал, когда Кастаньос подробно рассказывал о сражении при Байлене, разбирая ошибки генерала Дюпона, и когда он сказал, что благодаря столь продолжительной войне испанцы в конце концов сделаются такими же хорошими солдатами, как французы. Даже когда он выразил свою радость по поводу затянувшейся осады Кадиса (пусть французы сидят и любуются на эту крепость, ему это только на руку), Луи остался бесстрастен. Но когда генерал принялся разглагольствовать о грядущей войне между Россией и Францией, которая отвлечет Наполеона и заставит его вывести войска из Испании, барон не выдержал и возразил ему, что силы императора огромны, ведь в его армию входят и войска Рейнской Конфедерации, и поляки, и шведы! Прибавьте к этому дружбу Австрии, бедственное положение России и интересы Турции!.. Не вдаваясь в дальнейшие расспросы, Кастаньос ласково простился со своим гостем-пленником, отдав его под покровительство генерала Карлоса д’Эспаня — сына французского эмигранта.

С этим тоже надлежало держать ухо востро: он явно старался втереться к доверие к Лежёну, чтобы выведать у него что-нибудь важное. Для начала барона отвели к полковому цирюльнику, который избавил его от бороды и колтуна на голове. Затем д’Эспань вызвал его в свою палатку. Придав себе печальный вид, он начал жаловаться на бесконечную войну: она не завершится, пока император не вернет испанцам Фердинанда VII. Полковник ответил, что испанцам уже не нужен Фердинанд: взяв в руки оружие, народ отныне сражается за свою независимость. Маркиз согласился с ним в том, что англичане под видом помощи только стараются завладеть Кадисом и другими портами, добавив, что анархия и разбойники страшнее французов. Даже в осажденном Кадисе большинство склоняется к тому, чтобы предпочесть галльского петуха "Джону Буллу".

В разладе между англичанами и испанцами Лежён убедился, когда его снова пригласили к столу Кастаньоса. Там он впервые увидел генерала Бересфорда. Мясистое лицо, ничем не прикрытая лысина, толстые пальцы, поросшие черным волосом, — и нескрываемое презрение к союзникам, которые платили ему недоверием. За обедом Бересфорд больше молчал, предоставив говорить испанцам. Зато Кастаньос проявил поразительную осведомленность в отношении французской армии, непринужденно сообщив Лежёну, что генералу Себастьяни предоставили отпуск, его заменит генерал Лаваль. Барон понял, что у испанцев есть агенты в штабе маршала Сульта, а может быть, и в правительстве Жозефа — "короля Хосе", иначе откуда Кастаньос мог об этом узнать? Вечером д’Эспань вновь вздыхал о том, что войне не видно ни конца, ни края; если бы он мог поговорить с императором французов, то убедил бы его заключить мир, пока ненависть между двумя братскими народами не пережгла окончательно связующую нить, соединившую их два века назад… Лежён догадался, что его хотят освободить не просто так: он должен стать проводником некой идеи, которую испанцы хотят донести до императора…

Ночью его разбудили, бесцеремонно растолкав. Поскольку Лежён и его спутники спали одетыми, сборы не заняли много времени. Связав пленным руки за спиной, их посадили в армейскую фуру. Несколько раз повозка останавливалась, Луи слышал окрики часовых, пароль и отзыв… В его сердце закралась тревога: если их хотят обменять на испанцев, то почему ночью, впопыхах? Он поделился своими соображениями с товарищами; холщовый полог со стороны козел тотчас откинула чья-то рука, сердитый голос крикнул: "Shut up!"[16] Это англичане!