Огонь под пеплом

12

Стоя по колено в воде и стуча зубами от холода, солдаты срезали камыши, которые затем очищали и раскладывали на берегу сушиться, пока не зарядили дожди. Другие заготовляли жерди для стен и крыш, третьи, во взмокших от пота нательных рубахах, копали ямы, четвертые месили босыми ногами глину, смешанную с коровьим навозом, чтобы обмазывать стены полуготовых землянок-бордеев; умельцы складывали внутри каменные печи. Всех, кто не был занят на строительстве и не стоял в караулах, поделили на отряды и отправили на фуражировку: надо было поспешать, пока не выпал снег.

Князь Багратион с адъютантами объезжал верхом позиции, осматривая работы; офицеры подбегали за приказаниями; солдаты при виде генерала вытягивались во фрунт. «Молодцы, ребята!» — говорил им князь; «Рады стараться, ваше высокопревосходительство!» — отвечали ему. Багратион напоминал офицерам, чтобы отхожие ямы не копали близ реки или впадающих в нее ручьев, а всех больных сразу отделяли от здоровых.

Государь требует идти за визирем в Балканы, но от Дуная до гор раскинулась голая степь — чем кормить армию? Одного продовольствия потребуется везти на восьмидесяти тысячах волах, которым самим надобно пропитание, а ведь нужен еще фураж для лошадей, без которого конные полки превратятся в пехоту. Можно было бы встать в линию от Силистрии до Базарджика, уперевшись левым флангом в берег Черного моря, но это не решит задачи по снабжению армии, к тому же родятся новые препоны: Дунай никогда не замерзает так, чтобы транспорты можно было препровождать по льду, зато льдины непременно сорвут мосты, которые уже устроены или устроятся потом. Нет, решиться на зимовку на правом берегу — значит погубить армию. Лучше оставить гарнизоны в крепостях, снабдив их всем необходимым, а прочие войска переправить на левый берег и там зазимовать, чтобы весной, где-нибудь во второй половине марта, снова переправиться через Дунай, ускоренным маршем пройти к Балканским горам, опередив армию верховного визиря, и заставить его заключить мир силой оружия. Багратион так и написал в Петербург и теперь с нетерпением ждал ответа, не решаясь исполнить свой план самовольно, без приказа государя. Тем временем солдатам и офицерам урезали ежедневные порции, лошадям выдавали меньше овса. Князь Петр терпел лишения вместе со всеми, тратя на закупку провианта собственные деньги, лишь бы не касаться экстраординарной суммы. Он лучше умрет голым, чем ошельмованным; честь дороже жизни.

Уже вторая половина ноября! Дни становятся короче, ночи — холоднее и ненастнее, надо на что-то решаться. Доставленный курьером пакет от канцлера Румянцева Багратион вскрывал в лихорадочном нетерпении, но то, что он нашел внутри, словно окатило его ушатом холодной воды. Упрекая генерала за бездействие в удобный момент, когда французы увязли в Испании, Бонапарт не может действовать враждебно против России или направлять к тому Австрию, граф Николай Петрович приложил к своему письму записку о Татарицком сражении барона Казимира Гибша, генерального консула Дании в Константинополе, а еще — список с «Мысли» своего отца, генерал-фельдмаршала Румянцева-Задунайского, адресованной тридцать лет тому назад Екатерине Великой. Мальчишкой, что ли, его считают? Школяром, не выучившим урока и заслуживающим порки за свою леность? Князь Петр был вне себя. Румянцевым ему тычут в глаза! Так ведь и Румянцев, не сумев взять Силистрию, вернулся за Дунай, а по весне напугал турков обходным маневром, перерезав путь на Адрианополь, и тем мир заставил подписать. Разве Багратион предлагает что-то иное?

Схватив перо, Петр Иванович яростно макал его в чернильницу, покрывая лист быстрыми, скачущими строчками:

«Покорно благодарю вас за заметку! Я очень знаю, что Румянцев был умнее Багратиона! Он собрал совет и перешел обратно — я ни того, ни другого не сделал, слепо повинуюсь воле монарха! Напрасно трудились присылать книгу батюшки вашего, я ее давно читал, и содержание мне ведомо. Не лучше ли воевать против турок, нежели против меня и общего блага? Я здесь ближе всех и лучше знаю! На что вы мне мешаете?»

Он перевел дух, словно после гонки. Ему не верят, а иноземцев слушают! Они уж напишут, будьте покойны! Под Татарицей турков было вполовину больше против русских, но все их атаки были отражены, семнадцать знамен захвачено! Багратион весь день удерживал поле боя и лишь после подхода великого визиря Пегливана-паши с главными силами отступил из-под Силистрии, чтобы не угодить в клещи. «Лучше дайте мне волю, лицом в грязь не ударю, — продолжал он писать, — а если верить чужеземцам, тогда я выйду у вас трус, а я трусом не бывал! Понять не могу, что за выгода? Это жалко, грустно, неполезно, больно и вредно. Я знаю много храбрых издали и после баталии! Прошу Торнео и Аланд в пример не ставить, совсем не то».

Князь Петр вспомнил, как приехал в Галац в исходе июля, к угасавшему на глазах генерал-фельдмаршалу Прозоровскому, который тотчас подписал указ о его назначении командующим главным корпусом Молдавской армии вместо Кутузова. Жизнь в старике еле теплилась, одна лишь боязнь ослушаться государя не давала его душе расстаться с телом. «Император приказал мне форсировать Дунай, я должен умереть на другом берегу…» Его посадили в лодку, перевезли через реку и высадили у моста, по которому уже прошел авангард. Он умер близ Мачина, который Багратион взял неделю спустя, следом пал Гирсов под напором Платова. В бумагах Прозоровского князь Петр не нашел никакого общего плана военных действий; ни фуража, ни провианта, ни боеприпасов заготовлено не было, в случае похода у русской армии остались бы в тылу сильные крепости с большими гарнизонами… А тут еще к армии начали слетаться искатели чинов и крестов, которые всю Финляндскую кампанию провеселились в Петербурге, затем спохватились и отправились на Дунай, — Багратион помнил таких ловкачей еще по Эйлау!

Армия — последний довод королей, главное орудие их политики. Она красиво смотрится на шахматной доске: пешки-пехота, прикрываемая легкой и тяжелой кавалерией, туры (осадная артиллерия) или ладьи, — всегда готовые пожертвовать собой, если ферзи-дипломаты окажутся не слишком дальновидны и сделают неверный ход. Вот только на деле клеточное поле оказывается пересеченной местностью с лесами, снегами, болотами или безводными степями, идти через них приходится в лютую стужу или адскую жару, фигуры перемещают не по правилам, а по прихоти начальства, которое жертвует ими безо всякой выгоды, а порой и в ущерб государственным интересам, сражаться же приходится не только с армией неприятеля, состоящей из таких же пешек и коней, а с тучей интриганов, лицемеров, корыстолюбцев, мздоимцев, кляузников, перебежчиков, столпившихся у тронов, засевших по департаментам. Если бы Ланжерон, стоявший со своим корпусом в Бухаресте, не выдвинулся навстречу туркам, шедшим от Журжи, и не разбил их, диван Валахии раболепно приветствовал бы войско султана, при котором боярам жилось совсем неплохо. Ланжерон сменил в Бухаресте Милорадовича — храброго генерала, устоявшего под турецкими ядрами, но павшего от стрелы Амура. Он по уши влюбился в мамзель Филипеску — дочь стольника, заправлявшего делами всего княжества, и первейшего врага России. Александр Филипеску знал по-латыни и по-гречески, говорил по-французски и по-итальянски, в свое время учился в Австрии, но держался османов: что бы Багратион ни затеял, турки тотчас узнавали о том от Филипеску. Милорадовича он совершенно опутал своими сетями: мало того, что генерал сделался от любви как блаженный, так еще и задолжал в Бухаресте тридцать пять тысяч рублей. Багратион насилу сплавил его в Киев военным губернатором. Покуда Валахия была под властью османов, она доставляла пропитание на пятьсот тысяч человек, находившихся на правом берегу Дуная, теперь же вдруг оказалась не в силах прокормить пятьдесят тысяч русских. Диван ссылался на изнурение обывателей, а на самом деле собирал с них вместо оброка натурой налоги деньгами, определенные еще турецкой властью, совершенно их разоряя, поскольку тот же хлеб или ячмень у крестьян покупали за бесценок. Вот и приходится Багратиону, помимо забот о войске, ограждать обывателей от незаконных притеснений местных властей, чтобы все беды народные не валили на российскую армию. А сколько раз добытое кровью возвращали обратно, представляя сие как поступок истинного великодушия? Виноваты же всегда оказывались именно воины, не щадившие живота своего, и получалось, что беззаветная доблесть сродни глупости! Но нет, князь Багратион не опустится до тех, кому неведомо слово «честь»!

«Мне кажется, общее благо должно совестить каждого, — продолжал он свое сумбурное письмо. — Три года армия здесь стояла неподвижно. Кроме сплетни и побиения от неприятеля, ничего не делали. Флота на Черном море я не имею, хотя и должно, и о том только и думаю. Виноват ли я, что в 24 часа не мог победить Оттоманскую Порту? Прежние войны длились по нескольку лет, имея при том союзников, и оканчивались почти ни с чем при мире, а ныне я один, флота нет… Очень хорошо, дайте мне 50 000 кавалерии и столько же пехоты, и я на будущую кампанию заставлю их — верно, иначе не можно.

Для великих дел надо великие способы, иначе далеко не уйдешь. Я смело и торжественно скажу, что никому не удалось такой кампании, как нынешняя. Если недовольны, я сожалею, и охотно отдам другому, а сам останусь как прапорщик».

Когда надо было идти на шведов по льду, князь Багратион был хорош, а ныне его попрекают бездействием! Еще бы корсиканца в пример привели, как будто тот не ведает неудач! Перо снова заскрипело по бумаге:

«Есть вещи невозможные. Почему в Египте не держался Наполеон, а ушел? Армиею ворочать — не батальоном. В одну позицию влюбляться вредно. Прошу одной милости: дать мне волю или вольность, иначе истинно принужден буду по крайности духа и тела моего остаться и просить избавления. Вот вам, ваше сиятельство, мое чистосердечие. Весь ваш кн. Багратион».

Что за беда — перейти через Дунай? Он здесь главнокомандующий, ему вверены тысячи жизней, он не покинет их на верную погибель. Повиноваться князь умеет, но и думать своей головой ему не возбраняется. Багратион отдал приказ войскам начать переправу.

«Я требую отложить намерение ваше к переходу за Дунай, — читал он через день рескрипт государя, который везли к нему ровно три недели. — Употребите самые крайние усилия держаться в стране, вами занимаемой, и если невозможно идти далее или вызвать визиря на генеральную баталию, то удерживать, по крайней мере, ваше положение, отражая все покушения неприятеля. Какое впечатление должен произвесть обратный переход ваш над теми самыми турецкими войсками, кои с самого начала командования вашего в разных делах доселе были побеждаемы? По свойству сего народа, к кичливости всегда преклонного, возмечтает он, что превосходством своим принудил вас к отступлению. Таким образом, весь плод предыдущих побед, все последствия сделанных доселе на той стороне усилий я считаю совершенно потерянными, как скоро переход ваш свершится. Надобно будет снова начинать войну, и начинать ее не раннею весною, но в июле месяце, ибо и на будущий год от разлития вод дунайских те же самые встретятся препятствия, как и в предыдущем и, следовательно, война с Турциею, переходя от одного года к другому, к крайнему ущербу польз наших будет длиться, тогда как самая существенная цель ее есть скорое окончание».