Огонь под пеплом

28

В Гельсингборге Чернышев повстречал Дезире Клари, которая вместе с сыном (ровесником обездоленного принца Густава) ехала к мужу в Стокгольм; ее высочество попросила Сашу немного обождать, пока она напишет письмо к Жюли (испанская королева предпочитала Париж Мадриду). Переправа через Бельт, на виду у английской эскадры, добавила остроты и без того нескучной поездке. Не задержавшись в Копенгагене, Саша отправился прямиком в Париж и примчался туда за два дня до Рождества. Едва успев привести себя в порядок после ночи в пути и доложить о своем прибытии, он поспешил в Тюильри.

Наполеон был на совете, Саше пришлось прождать в приемной с двух до половины шестого, но как только заседание окончилось, его провели в кабинет.

После обычных вопросов о здоровье императора Наполеон принял у Чернышева собственноручное письмо Александра и начал расспрашивать его о Швеции и кронпринце. Помня о наставлениях Бернадота, Саша в самых черных красках описал ему положение шведов и в подтверждение своих слов вручил письмо Карла-Юхана вместе с депешей от Алькье.

— Я предсказывал ему неприятности, если он не уничтожит конституцию, — сказал Бонапарт, бросив письмо на стол. — Зачем корона на голове, если руки связаны? У шведов умы вечно находятся в брожении, они сами не знают, чего хотят, а уж свобода книгопечатания совершенно противна монархии. Скоро ли умрет нынешний король? Надеется ли наследный принц управлять умнее его?

Чернышев пересказал ему по памяти то, что услышал от барона Алькье по поводу политического положения в Швеции и состояния ее торговли.

— Все теперь страдают, и Швеция должна терпеть, — отозвался на это Наполеон.

Он снова перевел разговор на стокгольмский двор: каков там дворец? Какие люди окружают Бернадота? Умеет ли он вести себя по-королевски? Много ли король тратит денег? Удовлетворив, по мере возможности, его любопытство, Саша повторил, что император Александр будет твердо соблюдать континентальную систему, желая еще теснее соединиться с Францией. Наполеон посмотрел на него холодно.

— Судя по депешам от моего посла в Петербурге и из сообщений князя Куракина герцогу Кадорскому, император Александр смотрит на это дело неодинаково со мной. Я писал ему о единственном средстве уничтожить Англию, но так как он, похоже, считает это средство вредным для России, я более не настаиваю. Мир с турками скорее исправит ваши финансы, чем мир с Англией. Я же искренне желаю сохранить мир с Россией и ручаюсь за него, если вы сами его не нарушите. Вероятно, русским более хочется войти в Париж, нежели мне в Петербург.

То ли усталость после дурно проведенной ночи дала о себе знать, то ли у Саши просто кончились силы сдерживаться, но слова полились сами собой: в Копенгагене он узнал о том, что Франция присоединила к себе Гамбург, Бремен и Любек, в стране объявлен рекрутский набор — как это понимать? Ведь при его отъезде его величество прямо сказал, что рекрутского набора не будет! Наполеон стал уверять, что в самом деле не хотел набирать рекрутов, но его генералы в Испании потеряли много людей, нужно было пополнить убыль… Ах, если бы император Александр согласился тогда в Тильзите поделить мир между ними обоими, война бы давно уже кончилась! Кстати, английский король тяжко болен — говорят, даже при смерти. Он всегда питал к Франции непримиримую ненависть, мешавшую миру; возможно, после его кончины с англичанами удастся сблизиться… Чернышев краем уха слышал о том, что одряхлевший и почти ослепший Георг III, которому перевалило за семьдесят, вновь впал в безумие, потеряв недавно любимую дочь — она умерла ровно в полночь, в день рождения своего брата Эдварда, второго ноября. Теперь король то плакал, повторяя: "О Эмили, зачем ты не спасла своего отца? Я ненавижу врачей", то, напротив, уверял всех, что принцесса Амелия здорова и живет в Ганновере со своей семьей, она никогда не состарится и всегда будет весела… Ходят слухи о том, что принц Уэльский станет регентом при своем отце, однако премьер-министру Персевалю это не по душе; стоит докторам сообщить о малейшем улучшении в состоянии здоровья короля, как заседание парламента по вопросу о регентстве отменяется. Английский король — тоже раб конституции; любит он Бонапарта или ненавидит, не так уж важно, главное — как к нему настроено высшее общество. Чернышев видел в Петербурге английские карикатуры на "Бони", довольно грубо высмеивающие его неудачи в Испании и в постели с Марией-Луизой. Последнее, как он уже знал, было совершенно неверно, но общественному мнению факты не нужны: предубеждение подминает под себя действительность, а не наоборот.

Наполеон тем временем перешел к войне с турками: теперь он очень хвалил графа Каменского и лестно отзывался о генерал-адъютанте Уварове. Решив, что задобрил этим Чернышева, он пустился в расспросы о Коленкуре: как его принимают в Петербурге, за кем он волочится, великолепны ли его балы? Саша в самом деле не знал, что ему ответить: он слишком мало пробыл в столице, и любовные дела французского посланника занимали его меньше всего. Бонапарт поздравил его с чином полковника, наговорил кучу комплиментов и отпустил.

В Париже Рождество не праздновали так, как в Петербурге и Москве, — с народными гуляньями и уж тем более катанием с ледяных гор. На улицах не пахло хвоей, навстречу не попадались радостные румяные лица — всё больше осунувшиеся, вытянутые, озабоченные. В первое воскресенье декабря во Франции отмечали годовщину коронации императора и победы при Аустерлице, первого января — обменивались новогодними подарками, и сейчас мысли генералов, министров, чиновников, с которыми беседовал Чернышев, были заняты лишь одним: какой "подарок" приготовит им Наполеон? "Когда же всё это кончится?" — слышал Саша не раз и не два. Испания — просто бездонная бочка: войска и золото там исчезают без следа, приходится выкручиваться, чтобы не прогневить императора, да и самим ведь надо как-то жить, а деньги скоро закончатся… Чернышев совсем не разбирался в финансах, но один банкир, с которым он разговорился в гостиной у Куракина, объяснил ему на пальцах, почему Францию ждет скорый крах, если ничего не предпринять.

Наполеон привык к войне: армии дерутся, победитель отбирает добро у побежденного и везет домой — всё просто. Император верит только в золото, не доверяет бумажкам, у кого больше монет — тот и великая держава. Но во Франции нет своего золота! Оно всё привозное! Раньше золотые слитки поступали из испанских колоний в Америке, теперь, когда в Испании и Португалии идет война, золотые караваны туда больше не ходят, зато вывоз золота из Франции увеличивается каждый год на тридцать миллионов: армии же нужно платить. Войска, стоящие за рубежом, тратят жалованье в других странах, а не во Франции, где из-за этого возникает дефицит наличных. Разумеется, Наполеон уверен, что виноваты во всём англичане. (Ироничная улыбка, печальный взгляд.) Этим летом, когда в Англии чуть не начался голод из-за недорода, он продал англичанам хлеб — пусть они обеднеют, отдав нам свои денежки! Можно подумать, что англичанам нечего продать, чтобы получить свои деньги обратно! Сидя на куче злата, можно умереть с голоду. Во Франции правительство первым делом справляется о ценах на хлеб, ведь революция началась именно из-за дороговизны хлеба. Так вот, за последний год цены на пшеницу выросли на треть, ведь и у нас урожай оставлял желать лучшего. И то ли еще будет! А как вздорожали колониальные товары! Железо! Хлопок! Захватив Голландию, Наполеон положил конец торговле с Англией, и главные торговые дома в Амстердаме тотчас обанкротились, потянув за собой и французские банки. Промышленникам негде взять денег на сырье, ведь готовую продукцию некому продать; они вынуждены закрывать свои фабрики, оставляя рабочих без средств к существованию; не имея лишних денег, простой народ тратит их только на еду: замирает не только внешняя, но и внутренняя торговля; сбереженное на черный день люди кладут в чулок, а не в банк: так надежнее, а банки не могут выдавать кредиты. Во что превратится Франция, если так пойдет и дальше? А ведь императору предлагали снять все таможенные барьеры внутри Империи, чтобы возместить убытки от утраты английских рынков, но нет: он облагает французские товары двойной таможенной пошлиной, чтобы продолжать выкачивать деньги из своих союзников и вассалов! Когда-нибудь они взбунтуются, и тогда… И он еще называет финансистов проказой на теле нации!

Зачем банкир рассказывал всё это русскому полковнику — иностранцу, пусть и союзнику? Цеплялся за последнюю соломинку: может, хоть этот человек выслушает его участливо; он вхож к императору, вдруг Наполеон воспримет через него то, что упорно отказывается понимать! Сам же он не отваживался изложить свои взгляды своему государю: все знают, что Уврар сидит в Венсенском замке, а Рекамье выслан из Парижа…

"Речи Наполеона миролюбивы, поступки его враждебны нам, — писал Чернышев в донесении государю. — Тиранство Наполеона, лишая всех доверенности к нему, исполняет убеждением, что он действует только из личных выгод своих и непомерного честолюбия. Негодование повсеместно и гласно, но оно не может переменить положения дел, потому что внушаемый Наполеоном страх и грубая сила прикрывают его поступки и дают ему средство действовать самоуправно".

Но что, если и России грозит та же ловушка, какую описал ему банкир? Саша слышал о том, что финансы в расстроенном состоянии… Кто тогда сумеет противостоять Наполеону? Он всех утянет за собой в пучину вечных войн, голода и нищеты. "В России видит Европа единственное самобытное государство, не подпавшее общему рабству, и единственную преграду разрушительным замыслам Наполеона, — продолжал он писать. — Россия может оправдать возлагаемые на нее надежды и успешно выйти из нечаянных обстоятельств только тогда, когда не будет занято другою войною". Скорее закончить войну с турками, поглощающую силы и ресурсы, — это такая же трясина, как Испания для Наполеона! Заключить мир на любых условиях! Залечить раны, накопить силы, и тогда…

"При разрыве с Францией Ваше Величество получите возможность предупредить Наполеона и нанести ему сильный удар, вторгнувшись внезапно в Варшавское герцогство, объявив себя королем Польским и обратив заготовляемые там средства против самого Наполеона. — Перо само скользило по бумаге, Чернышев едва успевал макать его в чернильницу. — Для полного успеха в таком предприятии нужно только условиться с Австриею и Швециею, обещая первой из них Галицию, второй — давно желаемую ею Норвегию. Поляки стонут под тяжким игом Наполеона и переносят деспотизм его только в надежде возвратить свою независимость. Если Ваше Величество решитесь осуществить надежды их, то, без сомнения, поляки обратятся к Вам, зная по опыту, что Наполеон не уважает ни законы, ни собственность, между тем как Ваше Величество, свято соблюдая права Ваших подданных, будете для Польши ручательством ее благосостояния. Взоры всей Европы обращены на Ваше Величество".