Империй. Люструм. Диктатор

Я подумал, что хозяин хочет прогуляться в общественном саду, расположенном недалеко от дома: он часто делал это, готовя свои выступления. Но когда мы добрались до гребня холма, Цицерон, вместо того чтобы повернуть направо, направился к Эсквилинским воротам, и я с удивлением понял, что он хочет пересечь границу участка, где сжигались трупы. Обычно он избегал его всеми правдами и неправдами. Мы прошли мимо носильщиков с ручными тележками, ожидавших работодателей прямо за воротами, затем мимо приземистого здания — жилища палача, которому запрещалось жить в пределах города. Наконец мы вошли в священную рощу Либитины[43], полную каркающих воронов, и приблизились к храму. В те времена там обосновались могильщики: в святилище можно было купить все необходимое для погребения, начиная от приспособлений для умащения тела и заканчивая ложем, на котором тело сжигалось. Цицерон взял у меня деньги и пошел переговорить со жрецом. Он передал ему кошелек, и появились два государственных плакальщика. Цицерон позвал меня.

— Мы как раз вовремя, — сказал он.

Наверное, мы представляли собой довольно забавную процессию, когда пересекали Эсквилинское поле. Первыми шли плакальщики, неся в руках горшки с благовониями, затем новоизбранный консул, а за ним — я. Вокруг нас в сумерках плясали огни погребальных костров, раздавались крики неутешных родственников. В воздухе висел запах благовоний — сильный, но не настолько, чтобы заглушить вонь горящей плоти. Плакальщики привели нас к общественной устрине[44], где трупы на телеге ожидали своей очереди быть сожженными. Без одежды и обуви эти никому не нужные тела оказались такими же нищими в смерти, какими были и в жизни. Только убитый мальчик был покрыт: я узнал его по парусине, в которую он теперь был туго укутан. Двое служителей легко забросили его на металлическую решетку, Цицерон наклонил голову, а наемные плакальщики громко застонали, без сомнения рассчитывая на хорошие чаевые. Порыв ветра пригнул ревущее пламя к земле, и скоро все было кончено: мальчик отправился навстречу тому, что ожидает всех нас.

Эту сцену я не забуду никогда.

Без сомнения, величайший дар Провидения людям — неведение относительно нашего будущего. Представьте себе, если бы мы заранее знали, чем обернутся наши замыслы и надежды, или могли предвидеть, как умрем, — до чего страшна была бы жизнь! А вместо этого мы, как животные, беспечно проживаем день за днем. Однако рано или поздно всему приходит конец. Люди, события, эпохи подчиняются этому закону: все существующее под звездами когда-нибудь исчезнет, и даже самые твердые скалы превращаются в пыль. Только рукописи вечны.

С этой мыслью и с надеждой, что я проживу достаточно долго и успею завершить задуманное, я расскажу вам невероятную повесть о консульстве Цицерона и о том, что произошло с ним в четыре последующих года. Итак, я буду говорить об отрезке времени, который мы, смертные, называем «люструм» — а для богов он не более чем мгновение.