Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной»

***

О внимании, которое Толстой, близясь к завершению работы над АК, уделял хронометрирующим приметам в сюжетной линии Анны, говорит одна — на первый взгляд вполне случайная — из множества корректив, внесенных в уже рассмотренную нами первую развернутую редакцию глав о героине накануне ее самоубийства. В этой редакции описание утра рокового для Анны дня сообщает, что та «причесала свои особенно вившиеся и трещавшие под гребнем, отросшие уже до плеч волоса»[868]. Отсылающая к тому обстоятельству, что из‐за болезни при родах Анне остригли голову[869], эта фраза вполне согласуется с той версией сюжета, где самоубийство Анны происходит через год и несколько месяцев после ее родов и соединения с Вронским. Когда автор уже в начале 1877 года вернулся к этим главам, теперь составляющим последнюю треть Части 7, фабула была усложнена задуманными много позднее, чем трагическая развязка, но уже и написанными, и опубликованными итальянскими главами. Теперь в промежуток времени, когда волосы Анны отросли «до плеч», должны были уместиться и заграничный вояж, и свидание с заметно повзрослевшим Сережей, и полгода в Воздвиженском, и зима в Москве (6:32; 7:9–10) — пожалуй, достаточно, чтобы к концу нужного для этих событий срока буйные волосы Анны спускались бы заметно ниже плеч.

Нельзя доказать, что Толстой с его чувством реалистической хронологии рассуждал именно так, но факт остается фактом: в ходе правки исходной редакции описание утреннего туалета Анны, включая процитированную фразу, было вычеркнуто[870] и вскоре же заменено психологически заостренным эпизодом, перешедшим в ОТ: «„Да, я причесана, но когда, решительно не помню“. Она даже не верила своей руке и подошла к трюмо, чтоб увидать, причесана ли она в самом деле, или нет? Она была причесана и не могла вспомнить, когда она это делала» (632/7:27). Как видим, определенность в обозначении длины волос исчезла, и текст — в чем, возможно, и состояло намерение Толстого — трудно принудить к однозначному ответу на вопрос, какой по счету год совместной жизни Анны и Вронского идет — второй (что подразумевается синхронизацией с линией Левина и Кити) или уже третий. Словом, амбивалентная темпоральность проникает в саму сюжетную ткань. Наконец, стоит заметить, что в написанной чуть позднее заключительной части романа, а именно в главе, где едущего в Сербию Вронского терзает образ мертвого тела Анны, упоминание волос предполагает очень немалый срок, прошедший после ее болезни, то есть, собственно, отрезок жизни, прожитый вместе с Вронским: «[Е]му вдруг вспомнилась она, то есть то, что оставалось еще от нее, когда он, как сумасшедший, вбежал в казарму железнодорожной станции: <…> закинутая назад уцелевшая голова с своими тяжелыми косами и вьющимися волосами на висках <…>» (654–655/8:5)[871]. Оборот «с своими», кажется, исключает допущение, что косы были накладными.