Русская елка. История, мифология, литература (4-е издание)

«Там детство рождественской елью топорщится»: праздник рождественской елки

В парафиновом сияньи
Скоро ль распахнется дверь?
Эта радость ожиданья
Не прошла еще теперь. М. Кузмин. Елка

Где дети — там елка, богаче, беднее,
Но вся в золотых огоньках.
И сколько веселья и сколько восторга
В незлобивых детских сердцах. Б. п. Рождественская елка

Согласно немецкой традиции, праздник елки считался днем семейного детского торжества, который в памяти ребенка должен был запечатлеваться как день милосердия, добра и всепрощения. Первоначально елка устраивалась только для членов одной семьи и предназначалась детям. Интимность, домашность праздника с рождественским деревом поддерживалась и в русских домах. Такие «классические» елки, елки, так сказать, «немецкого образца», после усвоения в России пришедшего из Германии обычая в большинстве русских домов организовывались по более или менее устойчивому сценарию.

На первых порах присутствие в доме рождественского дерева ограничивалось одним вечером. Производимое им на детей впечатление оказывалось предельно сильным, до экзальтации. Елка приводила детей в состояние крайнего возбуждения, радости, восторга:

То, блестевшее сотнями огней, что подымалось к самому потолку, — ослепило меня. Помню, показалось мне, будто открылась дверь не в знакомую залу, а в царство волшебное, небывалое… <…> Не помню праздника, который больше бы произвел на меня впечатления [см.: {20}: 562–563].

Елка готовилась взрослыми членами семьи и непременно тайно от детей. В празднике сочетались и предсказуемость, и сюрприз. Хотя по предыдущим годам дети уже, как правило, знали, что елка у них непременно будет, перед каждым очередным праздником они все же сомневались: а будет ли она и на этот раз? Взрослые прилагали все усилия к тому, чтобы поддержать в детях это сомнение и тем самым усилить интенсивность их переживаний.

Ожидание детьми очередного явления елки, встречи с ней начиналось задолго до наступления Рождества. Вдруг заполняющее все пространство ощущение «предпразничности», при котором «не хочется ничего земного», погружало ребенка в особое состояние, от которого знакомая им окружающая действительность становилась необычной. В. А. Никифоров-Волгин писал о своих детских предпраздничных чувствах:

Я долго стоял под метелью и прислушивался, как по душе ходило веселым ветром самое распрекрасное и душистое на свете слово — «Рождество». Оно пахло вьюгой и колючими хвойными лапками [см.: {296}: 47].

День Рождества, как никакой другой, овладевал всеми помыслами детей: «Приближение праздника наполняет детские сердца трепетной радостью ожидания чего-то приятного» [см.: {514}: 3]; «Эта радость ожидания так же чудесна, как будущий сияющий праздник» [см.: {185}: 80]. Нетерпение детей возрастало с каждым днем. Когда же наконец наступал канун Рождества, им еще надо было дожить до вечера, а время, как казалось, тянулось вечно: «Часы в этот день тикали так медленно… <…> Как ужасно долго не смеркалось! Рот отказывался есть» [см.: {493}: 67].

Пока дети, томясь и изнывая, ждали счастливейшей минуты встречи с елкой, взрослые занимались своим ответственным делом. Накануне Рождества заранее купленное или заготовленное еловое дерево тайно от детей проносилось в лучшее помещение дома, в залу или в гостиную, устанавливалось на столе, покрытом белой скатертью, а впоследствии — на полу и украшалось. Старшим членам семьи «надо было пронести елку в зал… так, чтобы никто не видал» [см.: {158}: 13]. Взрослые, как вспоминает А. И. Цветаева, «прятали от нас [елку] ровно с такой же страстью, с какой мы мечтали ее увидеть» [см.: {493}: 67]. О тайном приготовлении родителями рождественского дерева упоминают почти все мемуаристы: «В это время двери залы запираются, и „большие“ убирают елку…» [см.: {451}: 66]; «Нас не пускают в залу. Там мама с гостями устраивает елку…» [см.: {441}: 91]; «С середины дня папина комната стояла закрытой; там водружалась и украшалась грандиозная, до высокого потолка, елка…» [см.: {131}: 176].

К ветвям дерева прикрепляли свечи, развешивали лакомства, украшения, внизу раскладывали подарки, которые, как и сама елка, готовились в строгом секрете. И наконец, перед самым впуском детей в залу, на дереве зажигали свечи.

Входить в помещение, где устанавливалась елка, до специального разрешения детям строжайшим образом запрещалось. Чаще всего на это время их изолировали в детскую или в какую-либо другую комнату: «Наверху нас запирают в гостиную, а мама с гостями уходит в залу зажигать елку…» [см.: {441}: 92]

Незаслуженного дара
Ждем у запертых дверей… [см.: {215}: 79]

В ряде европейских стран существовал обычай: перед тем как впустить детей в помещение с наряженной и зажженной елкой, для достижения большего эффекта их держали в «отдельной совершенно темной комнате»:

…детей запирали перед елкой в темную комнату для того, чтобы блеск свечей, роскошь игрушек и елочных украшений показались им еще прекраснее [см.: {188}: 18].

В русской традиции этот достаточно жестокий обычай, насколько мне известно, принят не был.

Нетерпение детей возрастало с каждой минутой: «Волнение наше доходит до крайних пределов…» [см.: {441}: 92]; «Волнение наше было такое, что мы уже не можем сидеть на месте, двадцать раз подбегаем к двери… и время кажется длинным-длинным» [см.: {451}: 66]. Иногда кому-нибудь из самых бойких ребят все же удавалось застичь тот момент, когда елку проносили в зал, и как они тогда были счастливы: «…и Андрюша, успев увидеть, мчался к нам вверх по лестнице, удирая от гувернантки, захлебнувшись, шептал: „Принесли!..“» [см.: {493}: 68]. Дети не могли видеть то, что делается в доме, но по всевозможным знакам они стремились угадать, что происходит за пределами их комнаты: прислушивались, подглядывали в замочную скважину или в дверную щель: «Мы совершенно не в силах сидеть на месте и то подбегаем к одной двери, то к другой, то пытаемся смотреть в щелку, то прислушиваемся к звукам голосов в зале» [см.: {441}: 91]; «…спрашиваем — скоро ли готово, подсматриваем в ключевину…» [см.: {451}: 66]. Как вспоминали об этом М. Кузмин и В. Князев:

В двери светлая полоска
Так заманчиво видна!
…………………………
Не видна еще ребенку
Разукрашенная ель,
Только луч желто и тонко
Пробивается сквозь щель [см.: {215}: 79].
О, дайте нам елку, волшебную елку
С гирляндами пестрых огней;
Заставьте томиться, заглядывать в щелку,
Гореть у закрытых дверей! [см.: {195}: 216]

Слух и обоняние детей обострялись до предела: «Чувствуется приятный смолистый запах елки…» [см.: {441}: 91]; «Пахнет хвойным деревом и смолой» [см.: {451}: 66]; «Все чувства, как вскипевшее молоко, ушли через края — в слух» [см.: {493}: 68]; «Пахнет смолкой свежий ельник / Из незапертых дверей» [см.: {215}: 79].

Дети слышали, что «внизу… что-то несли, что-то шуршало… что-то протаскивали, и пахло неназываемыми запахами, шелестело проносимое и угадываемое…» [см.: {493}: 68]; «Этот блеск, этот свежий, такой вкусный запах елки восхищали меня необычайно» [см.: {20}: 563].

Когда же наконец все приготовления были закончены, детям либо подавался условный сигнал: «в ту же минуту раздался звонок» [см.: {188}: 22–23]), либо за ними приходил кто-то из взрослых или слуг: «…слышим приближающиеся из залы шаги мамá к гостиной двери» [см.: {441}: 92]; «Обычно мы, все дети, ждали в соседней комнате, пока двери не откроются и лакей Петр, в черном фраке и белых перчатках, не заявит торжественно „Милости просим“» [см.: {413}: 6]; «И когда уже ничего не хотелось как будто от страшной усталости непомерного дня… снизу, где мы до того были только помехой, откуда мы весь день были изгнаны, — раздавался волшебный звук — звонок!» [см.: {493}: 68].

Наконец двери в залу открывали и детей впускали в помещение, где была установлена елка. Этот момент распахивания дверей запечатлен во множестве мемуаров, рассказов и стихотворений: он был для детей долгожданным и страстно желанным мигом вступления в «елочное пространство», их соединением с волшебным деревом: «Наконец все готово. Двери залы отпираются… и из гостиной вбегаем мы» [см.: {455}: 42]; «Вслед за этим дверь отворяется на обе половинки, и нам позволено войти…» [см.: {441}: 92]; «Вдруг раскрылись двери и из соседней комнаты шумною гурьбой вбежали дети» [см.: {146}: 253]; «…двери отворились настежь и в комнату влился поток яркого света…» [см.: {188}: 22–23]; «Наконец дверь растворяется, и счастливцев, с нетерпением ожидавших этой минуты, впускают в заветную комнату» [см.: {354}: 4]; «Наконец праздник начался, двери растворились…» [см.: {354}: 5]; «…вечером вдруг распахивались двери, за которыми мы давно уже стояли в нетерпении» [см.: {131}: 131]; «…нам навстречу распахиваются двухстворчатые высокие двери… И во всю их сияющую широту, во всю высь вдруг взлетающей вверх залы, до самого ее потолка, несуществующего, — она!» [см.: {493}: 67].

Впечатление, производимое на детей видом елки, «для которой уже не было ни голоса, ни дыхания и от которой нет слов» [см.: {493}: 69], описано многими мемуаристами. Первой реакцией было оцепенение, почти остолбенение: «В первую минуту мы стоим в оцепенении перед огромной елкой. Она доходит почти до самого потолка…» [см.: {441}: 92]; «Ослепленные огнем десятка свечей… мы вливались из столовой веселой гурьбой и на время замирали, не скрывая произведенного на нас впечатления» [см.: {413}: 6]; «…все замерли от восторга… настолько чудесная картина представилась нам» [см.: {413}: 13]; «Дети стояли неподвижно, потрясенные» [см.: {450}: III, 202].

Иллюстрация с титульного листа книги «Елка. Поздравительные стихотворения на торжественные случаи» (1872)

Представ перед детьми во всей своей красе, разукрашенная «на самый блистательный лад» елка неизменно вызывала изумление, восхищение, восторг: «…глазам восхищенных детей предстает Weihnachtsbaum в полном величии…» [см.: {47}: 33]; «…и блестящая, как солнце, елка… почти ослепила глаза всем» [см.: {158}: 6]; «Как двери настежь открыли, так дети все только ахнули» [см.: {377}: 12]; «Дети, конечно, были поражены сияющими огнями, украшениями и игрушками, окружавшими елку» [см.: {126}: 252].

После того как проходило первое потрясение, начинались крики, ахи, визг, прыганье, хлопанье в ладоши и т. п.: «Дети закричали, заахали от радости…» [см.: {158}: 18]; дети «с громкими криками радости прыгали и скакали около дерева» [см.: {140}: 18]; «Дети завизжали от восторга: „Елка! Елка!“» [см.: {255}: 57]; «Увидев красавицу елочку, все захлопали в ладоши и начали прыгать вокруг…» [см.: {146}: 253]; «Дети поражены, даже самый маленький хлопает в ладошки на руках у няни…» [см.: {287}: 1165]; дети «прыгают вокруг разукрашенного рождественского дерева» [см.: {302}: 1]; «Минуту царила тишина глубокого очарования, сразу сменившаяся хором восторженных восклицаний. Одна из девочек не в силах была овладеть охватившим ее восторгом и упорно и молча прыгала на одном месте; маленькая косичка со вплетенной голубой ленточкой хлопала по ее плечам» [см.: {15}: 161–162].