Французская кухня в России и русской литературе

Шампанское сопровождало все праздники, а в Татьянин день, по свидетельству Чехова, шампанское «пили с усердием дятла, долбящего кору»[505]. Не обходились без шампанского и крестины. В романе Достоевского «Бесы» акушерка Арина Прохоровна Виргинская «по совершении обряда шампанское непременно выносила сама»[506].

Иван Панаев в повести «Белая горячка» отмечает особое действие шампанского — оно быстро сближает людей: «За бокалами шампанского сближаются скоро; эта влага производит действие чудное. Она располагает сердца к искренности, она усмиряет барскую спесь, заставляя забывать и великолепных предков, и полосатые гербы с коронами…»[507]

Исследовательница Татьяна Забозлаева тонко подмечает, что шампанское вызывает у русских поэтов прилив вдохновения. Михаил Лермонтов, вернувшись из летних военных лагерей, где он проходил «курс молодого бойца», в ожидании того, что уже через год он будет офицером, 4 августа 1833 года в письме к Марии Лопухиной писал: «Bon Dieu! si vous saviez la vie que je me propose de mener!.. oh, cela sera charmant: d’abord, des bizarreries, des folies de toute espèce, et de la poésie noyée dans du champagne» («Боже мой! Если бы вы знали, какую жизнь я намерен вести! О, это будет восхитительно! Во-первых, чудачества, шалости всякого рода и поэзия, залитая шампанским»)[508]. О вдохновении, даруемом шампанским, писал и Панаев в уже упомянутой повести «Белая горячка»: «С страшным залпом вылетела пробка, и шипучая, звездистая влага вырвалась на свободу. Стаканы были наполнены. Шампанское потоком лилось в уста оратора, вдохновение потоком изливалось из уст его. Опорожненные бутылки начинали вытягиваться строем; лица собеседников ярко горели; в краткие минуты отдыхов оратора уже литераторы второго разряда смелее начинали подавать свой голос»[509]. И для Константина Случевского шампанское ассоциируется с поэтическим вдохновением, о чем свидетельствуют строки из стихотворения «В душе шел светлый пир…»:

В душе шел светлый пир. В одеждах золотых
Виднелись на пиру: желанья, грезы, ласки;
Струился разговор, слагался звучный стих,
И пенился бокал, и сочинялись сказки[510].

С эпохи Античности поэты считали вино лекарством от печалей. Вспомним хотя бы строки Еврипида из трагедии «Вакханки» о Дионисе:

Придумал он питье из винограда
И смертным дал — усладу всех скорбей.
Когда несчастный соком Диониса
Пресытится, забвение и сон
Забот дневных с души снимают тяжесть,
И от страдания верней лекарства нет[511].

Так у Пушкина в трагедии «Моцарт и Сальери» Сальери, обращаясь к Моцарту, цитирует Бомарше: «Как мысли черные к тебе придут, / Откупори шампанского бутылку»[512]. «Сердце греет» шампанское и Дмитрию Веневитинову[513].

Однако, наверное, в очень грустных ситуациях и шампанское не может развеселить — как в рассказе Иннокентия Федорова-Омулевского «Острожный художник»: «Опять стало всем невесело. Обед прошел вяло, не помогла даже бутылка шампанского»[514].

Ну, а для мистически настроенного поэта, каким был Александр Блок, шампанское — это запредельность грез, о чем он пишет в стихотворении «Искусство — ноша на плечах…»:

И грезить, будто жизнь сама
Встает во всем шампанском блеске[515].

Уже в первой половине XIX века с шампанским встречают Новый год. Александр Герцен, переведенный из ссылки в Вятке во Владимир, встречает Новый, 1838 год, как он пишет в «Былое и думы», «самый лучший и самый светлый год моей жизни», на отдаленной от Москвы станции вместе со своим верным слугой: «Новый год своего рода станция. Матвей принес ветчину и шампанское. Шампанское оказалось замерзнувшим вгустую; ветчину можно было рубить топором, она вся блистала от льдинок: но à la guerre comme à la guerre. „С Новым годом! С новым счастьем!“— в самом деле, с новым счастьем. Разве я не был на возвратном пути? всякий час приближал меня к Москве, сердце было полно надежд»[516]. А Василий Курочкин в стихотворении «За которую из двух?», написанном в 1860 году, сообщает о шампанском на Новый год уже как о патриархальном завете:

Но русский же завет патриархальный
Велит встречать шампанским Новый год[517].

В канун Нового года, 30 декабря 1888-го, Антон Чехов пишет Алексею Суворину: «Поздравляю Вас с Новым годом! Ура-а-а-а! Счастливцы, Вы будете пить или уже пили настоящее шампанское, а я бурду!»[518]. Но почему Антон Павлович сам будет пить бурду, он не сообщил. А вот воспоминания Бориса Зайцева «Мы военные» о праздновании Нового года в 1917 году, который стал последним для старой России: «Хрусталь сервировки, цветы, индейка, мороженое, шампанское, поляк лакей в белых перчатках, дамы в бальном, мужчины в смокингах. Прежний русский мир точно давал свое последнее представление перед закрытием: спектакль перед закрытием сезона»[519].

Но и новая наступающая эпоха тоже была связана с шампанским. Игорь Северянин, уже предчувствуя «ревущие 20-е» XX века с их «стрекотом аэропланов и бегом автомобилей», создал свое самое известное стихотворение «Увертюра», начинающееся хрестоматийными строками:

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!

Завершить этот перечень ассоциаций, возникавших в поэтическом воображении русских поэтов, можно строками из стихотворения «В день моего рождения» Антона Дельвига, у которого шампанское, приобретая черты трансцендентальности, переходит в мир иной, куда-то на берега Леты в Элизиум теней:

Завернувшись, мы уйдем
И за мрачными брегами
Встретясь с милыми тенями,
Тень Аи себе нальем[520].

Теперь время рассказать о домах шампанских вин, из которых в русской литературе достойно представлены всего лишь три из более пятидесяти ныне существующих, но зато самые известные, а именно «Моэт», «Вдова Клико» и «Рёдерер». Значительно реже упоминается дом шампанских вин «Мумм». Первым русскими поэтами был воспет «Моэт».