Закогтить феникса

Глава 7

К моему возвращению Вей-эр “доедает” последний талисман.

— Учитель! — радостно приветствует он меня, бесцеремонно заглядывает в неприкрытую корзинку. — Три лотоса…?

— Ты ожидал, что я соберу целый стог?

Я бы с удовольствием. Но возможности у меня не те.

— Не-ет, — чуть растерянно отвечает мальчишка, явно стесняясь признаться, что ожидал от меня большего. Ученик мне достался не слишком сообразительный, зато старательный. Ци талисманов он поглотил, не потеряв и капли.

Ему заметно лучше, однако радоваться рано, Вей-эра ещё кормить и кормить.

Вот мы забавная пара, учитель и ученик — два калеки.

— Идём, Вей-эр.

Совершенствующиеся позаботились об удобном спуске до горного плато, ползти по скальному ребру не пришлось. Думаю, и дальше дорога удобная. Пологие выступы просматриваются до широченного излома, полностью перекрывающего обзор.

Вниз я обязательно отправлюсь, но сперва загляну в курятник.

— Учитель, ваше выражение лица…

— Где все? — перебиваю я, имея в виду монахов.

— У алтаря, учитель.

Точно! Солнце за хребтами не видно, плато на восточной стороне. Судя по сгущающимся сумеркам, заходит или вот-вот зайдёт. На закате монахи традиционно воскуривают благовония, и старый отшельник должен быть с ними.

Как удачно…

Я открыто пересекаю плато и при этом остаюсь никем не замеченной. Дверь в хижину старика не то что не заперта, на ней замка нет и никогда не было, я вхожу беспрепятственно.

Крошечный приёмный зал точь-в-точь как в моих воспоминаниях: всюду не первой свежести циновки, стены украшают пергаменты с его каллиграфией. По центру чайный столик, несколько кресел и стульев выставлены вдоль стен. Мне сидеть в присутствии старших не полагалось, а вот монахи и затворница изредка делили с отшельником один стол. Его кресло самое роскошное, единственное с высокой резной спинкой, неизменно у дальней стены. Почти что трон.

Вей-эр просачивается следом. Выражение лица у мальчика обеспокоенное, но причины его тревог меня сейчас не интересуют. Наверное, в отсутствие хозяина ощущает себя неловко.

В личной комнате мне бывать, естественно, не доводилось, но сейчас я это исправлю.

— Недурственно, — цыкаю я, осматриваясь.

Пространство разделено старенькими ширмами. За одной прячется кровать, за другой — бочка и купальные принадлежности.

Я распахиваю сундуки, ворошу содержимое. Ларчик попадается интересный… с письмами.

— Учитель, что вы делаете?!

О, проснулся. А я уж посчитала, что совсем онемел от переизбытка впечатлений.

— Роюсь в чужих вещах. Разве ты не видишь, Вей-эр?

Мальчик замолкает.

Письма из секты Семи ветров я пролистываю, написаны как по одному черновику — пафосные пожелания успехов на пути совершенствования и в конце короткий хозяйственный список. Количество риса, доставленного год назад, мне абсолютно безразлично, и я отбрасываю пустые бумажки.

— Учитель…

— Чего пищишь, ученик? Разве ты мышь? Но даже мыши зерно за щёки в чужом зернохранилище набивают тихо, чтобы хозяйский кот не услышал.

Два письма меня заинтересовали.

Первое — от господина Сян.

Глава семьи изволил написать единственный раз, когда, собственно, отправил меня на плато. По его мнению, я бездарная слабачка, тугая в обучении. Не дочь, а дерево. На словах господин Сян просил обо мне позаботиться, направить меня на путь духовного совершенствования. Но между строк легко читается, что он желает избавиться от позора семьи, но избавиться так, чтобы репутация не пострадала. “Добродетельная дочь испросила разрешения и отправилась жить при храме, чтобы молиться о благополучии семьи” звучит лучше, чем “Достойная семья выбросила слабую малышку на помойку”.

Отвратительно.

Для лис подобное немыслимо.

Нет, всякое бывает, но дурных лисиц мы изгоняем из клана.

Второе письмо… от мамы.

Даже не письмо, записка:

“Моя драгоценная Цинь-Цинь, мама молится о твоём благополучии каждый день. Знай, что хотя я далеко и не могу писать тебе часто, моё сердце с тобой. Прости, что я тебя не защищаю, и всё, что дам тебе, это материнский совет. Цинь-Цинь, во всём слушайся наставника, учись прилежно, и тогда тебя ждёт хорошее будущее. С письмом я посылаю тебе мешочек битого серебра”.

Мда…

На глаза сами собой наворачиваются слёзы, и я их зло утираю.

Тут каждая строчка… Что значит “не могу писать”?! Получается, что за пять лет мама нашла всего одну возможность. Едва ли я ошибусь, если скажу, что маме запретили обмениваться со мной письмами, и она лишь однажды нашла лазейку.

Послала даже не монеты, а битое серебро. Значит, своих денег у неё нет.

Мама живёт плохо. Обидев её, господин Сян совершил бо-о-ольшую ошибку.

“Учись прилежно” — она верит в то, что пишет, или подбадривает? Про хорошее будущее вообще смешно.

— Учитель, — отвлекает меня Вей-эр.

Я раздражённо оборачиваюсь и вижу, как Вей-эр стремительно исчезает, одновременно отступая за ближайшую ширму..

— Ты! — ударяет в спину вопль. — Что ты делаешь?!

Старик притопал. А я так увлеклась маминым письмом, что не заметила, пока Вей-эр не предупредил.

Я поворачиваюс, окидываю старика взглядом с головы до ног. Вот зачем спрашивать, что я делаю, когда сам видит? Что он, что СюнВей… Шагнув навстречу, я легко взмахиваю запиской и отвечаю вопросом на вопрос:

— Где моё серебро, дядя?

Старик… отступает. В его потускневших глазах тоска мешается с виной. Я вдруг понимаю, что он по-настоящему стар. Не всем давно обрести вечную молодость. Валуны ворочить научился, а на более высокие ступени так и не прорвался. Жизнь принесла горькое разочарование, ощущение бездарно прожитых лет, и жизнь близится к концу. Сколько ему осталось? Пару десятков безрадостный нищих лет? Он давно сдался, надломлен, живёт скорее по привычке, чем осознанно, и впереди его ничего не ждёт. И никто.

Он замечает лотосы.

— Ты…?

Былая враждебность пропала. Он смотрит на меня с беспричинным восхищением и недоверием, словно отказывается верить глазам. Смотрит как на сказочное чудо. Хм?

— Я.

— Девочка Сян, ты не могла бы приблизиться к снежным лотосам, но я вижу их в твоей корзинке. Этого не может быть, но это есть. Как…?

Потому что я умная.

Потому что у меня есть опыт в добыче алхимического сырья. Как лотосы добывают обычно? Ученики, достигшие определённого уровня, окружают себя коконом ци, защищающим от источаемого цветами мороза. Я же, используя знания, подручными средствами заставила мороз отступить. Старик прав, собрать лотосы без хитростей я бы не смогла.

— Я всего лишь сделала невозможное, — хмыкаю я. — Где моё серебро, м?

Вздохнув, старик подходит к сундуку, достаёт мешочек размером с поясной кошелёк:

— Вот, девочка Сян.

Я забираю мешочек с чем-то подозрительно невесомым и рыхлым. Уже точно не битое серебро. Был бы мой нюх со мной, мне бы не понадобилось распускать завязки и заглядывать. Внутри… чай. Выхватив листик, растираю между пальцами.

— Это плохой чай, очень плохой.

— Я отдал серебро возничему, чтобы следующий раз он привёз чай. Я и такому был рад, девочка Сян.

— Письмо скрыл, чтобы я про деньги не узнала, ясно.

Старик покаянно вздыхает.

Я ставлю пиалу с цветком на стол.

— Девочка Сян?

— Обменяй на самый лучший чай, раз ты его так любишь, — мешочек я тоже возвращаю.

Старик, вместо того, чтобы проникнуться, выдаёт совсем не то, что я ожидаю:

— Ты не она.

— М-м-м?

— Ты не девочка Сян. Ты каким-то образом приняла её обличье. Кто ты?!