Крылья пепла

Глава 1

— Дядюшка Тома, а сколько вам лет? — улыбаясь сама себе в зеркало, Стеша прятала уши под косынку. Не стеснялась, просто привыкла уже, да и много кто косынки носил, яркие, вот как это ее лазурно-синяя и завитки по краю. Лента в косе, та, что Вейне ей на руку накрутил, когда она на его кинжал напоролась. Часть не выстиралась и пришлось отрезать, но Стеше длинная и ни к чему. Сколько той ленты нужно, чтобы косу перетянуть и к затылку подвязать?

— Ты куда это расфуфырилась? — старый брюзга сидел в любимом кресле за столом в той части дома, где была лавка, и в раскрытую дверь ему хорошо был виден коридорчик с прихожей, где Стеша у зеркала топталась.

— На рынок же! Вы сами просили. Так сколько?

— Много. В приют уже бегала? Не мнись, знаю, что бегала. Там до землетрясения, когда старый город еще стоял, был дом, где я вырос, он почти не пострадал, вот его под приют и отдали для тех, кто родителей лишился. Челюсть-то подбери.

— Но я… я думала, вы как я!

— Куда мне, ты жданное чудо, а я случайное дитя. Ну что топчешься? Живо беги, сейчас свежее расхватают. И не болтайся полдня, за книжки вчера не бралась, да и в городе… неуютно стало.

Стеша изобразила шутливый поклон «по-благородному», подхватила корзинку и выскочила за дверь.

— Доброе утречко, тетушка Тарика, — поздоровалась Стеша с соседкиным глазом, выглядывающим в приоткрытую дверь. Улочка была неширокая. Между палисадниками шага четыре-пять. И подглядеть удобно и поздороваться. Глаз моргнул, дверь закрылась.

Теперь вниз к порту, справа от которого был рынок. Совсем недалеко, под горку. Это обратно идти вверх, да еще и с полной корзиной. Стеша с сомнением посмотрела на длинноватое платье, подол которого нужно было приподнимать при ходьбе. Глупо, но сегодня хотелось быть понаряднее. Платье скроено на эльфийский манер, двойное: одно с рукавами, вниз, вместо рубашки, а другое, широкое, на запа́х и с поясом — поверху. Рукавов у него нет, только свободно спадающие с плеч крылья ткани. Красиво… Особенно, когда ветром дунет.

Где дядюшка его взял — загадка, но оно у него, видимо, давно лежало. Цвет поблек, а может такой и был, будто небо пылью присыпало. На ее глаза похоже. Лента еще, косынка новая… Просто солнце сегодня совсем теплое и такое яркое, что не удержалась и — Стеша хихикнула — расфуфырилась.

Месяца не прошло, как она здесь, но ощущение дома еще при въезде появилось. Улицу сама нашла, не заблудилась, один раз только дорогу спросила.

Тома тен’Лойц открывать не торопился. Стеша слышала, как он возился у двери и недовольно сопел. Потом отпер. Посмотрел на нее, проигнорировав приветствие и вопрос, тот ли он самый опекун, что был указан в приютских бумагах, и сказал недовольно:

— Явилась… И где болталась столько лет?

Потом развернулся и пошаркал растоптанными домашними туфлями вглубь дома.

— Что стоишь, будто корни в порог пустила? Входи… родственница.

Она и в самом деле была его дальней родней. Совсем дальней. Тома сам так сказал. Он даже документы из приюта смотреть не стал, мол, у нее на лице все написано, никаких бумаг не нужно. И она… пустила корни, да так прочно, будто это всегда ее дом был, а старый мастер-книжник тен’Лойц всегда был ее дядюшкой.

Стеша навела порядок везде, где дядюшка разрешил, и старый двухэтажный дом с площадкой плоской крыше, словно вдохнул заново. В лавке, где стояли книги, похозяйничать не дали. Но там было почти чисто по сравнению с остальным домом. Чуть позже, любопытствуя, Стеша нашла на полке потемневший кругляшок. И не только на этой. Штучка была из запрещенных, силы в ней было едва-едва, но Стеша сунула ее обратно поглубже, догадавшись, что это какое-то приспособление, чтоб книги не пылились.

Ей самой выделили комнату с выходом на площадку на крыше. Наверху была еще одна спальня, дядюшкина, но он давно в ней не ночевал. Ему было сложно подниматься по крутой лестнице, а потому он переделал в еще одну спальню небольшую комнату под лестницей, откуда можно сразу выйти и в лавку, и на кухню. Дядюшка Тома считал это очень хорошей придумкой — все нужное под рукой.

Так и жили. Соседям тен’Лойц хвалился, какая у него помощница ловкая да умелая, а дома ругал, что такой глупой и косорукой девицы мир еще не видел. Он вовсе не был злой, просто хотел казаться строже. Иногда смотрел странно, замирая, будто вспоминал что-то или кого-то.

Из оговорок Стеша поняла, что он знал ее мать и отца. Мать лучше, потому что глаза его светились теплом, когда он заговаривал о ней. Сама Стеша не спрашивала, ей становилось горько и больно, как от сна о статуях.

Но чаще чем вспоминать, дядюшка Тома забывал. Например, сковородку на плите, или заплатить разносчику, или что кладовка пуста, или почту разобрать. Или что Стешу звать Стешей, а не непонятной Тэшхал, которая в документах значилась, но даже и это имя странно коверкал. А когда она его поправляла, уходил и неизменно вручал ей учебник по элфинри. За одну эту книжку их обоих на смерть отправить могли, потому Стеша книжку брала и прятала среди других. Старик забывал до поры, но стоило снова что-нибудь не так, по мнению дядюшки, сказать, как Тома тут же учебник отыскивал, на какую полку ни сунь.

Иногда приходили разные люди и нелюди. Они платили, чтобы брать книги. Совсем немного, если читали здесь же, в лавке за специальным столом. И куда больше, если брали книги с собой. По возвращении дядюшка возвращал часть залога, скрупулезно проверяя, не нанесен ли ущерб страницам и переплету.

Стеша тоже поддалась. Утащила к себе наверх сборник переводов с балладами. Перебирала страницы, а натыкаясь на знакомые строки, прикрыв глаза и с бьющимся сердцем, вспоминала, как звучал голос Вейне, вплетаясь еще одной кейтарной струной в рождающуюся под быстрыми длинными пальцами мелодию.

Опоздать не спеши. Там, у края дороги,

Где балуется ветер, сметая ничьи следы,

Ты нечаянно встретишь…

Она все ждала, что пройдет, а оно не проходило. Не мучило, но и в покое не оставляло. Взгляд его на руках, как вода, утро в реке, полной тумана, и ветер, касающийся кожи, и шальные, будто пьяные, глаза напротив, и голос-песня, и… Вейне — значит «болтун». Это она в словаре нашла, в учебнике, половину которого как раз словарь занимал. Болтун и есть. Заморочил, с толку сбил и пропал. Верно дядька Тхим говорил.