Крылья пепла

Глава 4

Райвеллин, Сошествие

Все, что он мог сейчас сделать, просить Хранителей о чуде, но даже до храма дойти не успел. Над головой полыхнуло и, прорвав огнем облака, вниз, разделяясь надвое, ринулась таньен[1], звезда, сорванная с небес. И словно отзываясь ей, вершина башни Тиэн вспыхнула свечой, пламенной короной вытягиваясь вслед за кометой. Сверкающий золотом и изумрудом обод из перетекающих друг в друга рун и шипастых лоз качнулся вокруг ярящегося смерча, словно пытался сдержать, но так и рассыпался невесомой искрящейся пылью, а огонь потек вниз по белому камню стен, густой и красный, яркий, как свежая кровь.

Когда звук от прихода звезды ударил по ушам, Кайтвиену было уже все равно, он почувствовал, как погас Исток, он почувствовал, как стало пусто внутри, он почувствовал, как перестало биться сердце мира. Почувствовал, как их не стало. Они были Истоком. И сердцем. Все почувствовали.

Мертвым изнутри он пришел в храм, но там и без него было полно мертвецов, собравшихся вокруг малахитовой Чаши скорби, наполовину заполненной алым. Дочери Маэльхаэла, пророчицы Элефи Халле, в тонких шелковых туниках стояли в ней спиной к спине, прикасаясь затылками и держась за руки. Золото и серебро их волос смешались, вверх по рукам золотом и светом плелись лозы, а вниз, в малахит, текло алое.

— Аста’аен’ти хаэлле фиел’ин, — звучало из уст подходящих к чаше элфие, когда они ранили запястья о покрывшийся терновыми шипами край и роняли к ногам жриц Хранителей свою вечность. — Отдаю свет для жизни.

Древние слова. Страшные. Еще ни разу не звучали они под сводами храма в Райвеллине столькими голосами. Еще никогда в вечном городе не было столько боли. Потому что нельзя остаться безучастным, когда у тебя вырвали сердце из груди.

— Аст… хаэлле’ти[2], — поочередно и одним голосом на двоих, отзывались пророчицы каждому, чьи руки касались края чаши.

— Поздно, — гулкой пустотой, которую никто не должен был услышать, произнес Кайтвиен, — их больше нет.

— Это не для них… Это для мира… Мир есть… и он хочет жить. Даже без сердца, — ответила ему пустота голосом(ами) сестер. — И он примет все, что ему предложат: жизнь, свет, тьму…

— Аста’аен’ти таэлле[3] фиел’ин. Отдаю тьму для жизни, — пробился сквозь разноголосие хора голос, который Кайтвиен не ожидал услышать здесь. Несостоявшаяся жена Таэрена Тарвелин, держала руку над краем чаши. Ее муж Мелтар был рядом и ее племянница, Кайтмарен тен’Морн, дочь Владыки сумеречных Лиетара. Их руки тоже были над чашей, но Кайтмарен, произнося слова ритуала, смотрела на него будто хотела подойти и обнять. Тарвелин отошла и уступила место своему сыну, ровеснику принца, и юный элтаре положил смуглые запястья на шипы.

Дети… Они привели детей…

Эльви…

Запоздалый стыд и беспощадная память, бьющая произнесенными бесконечно измотанным голосом словами: «…Кому я еще могу доверить самое дорогое?»

Отвратительный из него вышел воспитатель, совершенно никудышный…

Ноги мчали Кайтвиена обратно к Тиэн мимо статуй Сада застывших слез, но его остановил взгляд. Сканмиэле, мать сестер-близняшек, чьими голосами в храме отвечали Хранители, коснулась мрамора скамьи рядом с собой, и Кай послушно сел. Он чувствовал себя прогоревшей головешкой. Тронь и рассыплется пеплом. Но маленькая ладошка легла поверх его рук и ничего не случилось. На светлой было домашнее кетлу поверх ночной одежды.

— Хаэльвиен с моим мужем сейчас. Не ходи к ним, ан’халте Кайтвиен, позже или пока тебя не призовут. То, что сейчас мучает тебя, лишь капля от того, что испытывают они. И они должны быть друг у друга, чтобы не погаснуть. Очень страшно терять дитя.

— И дитя?

— Все.

Тонкие пальцы, лежащие на руке Кайтвиена, не дрожали, в отличие от его собственных, и ему стало неловко за свое малодушие.

— Спасибо за тепло, светлая Сканмиэле, — проговорил Кай перед тем, как уйти прочь. Сканмиэле сама сейчас была похожа на одну из статуй места скорби, ее лицо словно светилось в наставших среди дня сумерках. Статуя, которой больно.

Ан’халте не знал, куда себя деть, и отправился к вязу. Прижался спиной к неожиданно теплой коре, пропел приветствие замершему в густой кроне ветру, смотрел в продолжающее темнеть и наливаться алым заревом небо и не чувствовал, что щеки его мокры от слез, которых он не знал с детства. Он тоже был сейчас как статуя, которой больно.

— Тебе всегда все по два раза повторять? После Ллориен и сына ты мне ближе всех, — звучал голос Таэрена.

В зале для тренировок были только они. Клинок из поющего металла лежал на ладонях Светоча и дразнил играющими по светлому лезвию бликами.

— Мы менялись кровью, и ты мне как младший брат, ан’халте, кому еще я доверю самое дорогое?

— А как же твой сын? Он растет.

— Он получит меч своего деда, как и заведено. И я не отдаю, я прошу сохранить то, что мне дорого, — упорствовал Владыка, и последние его слова были вовсе не о скааше. Таэрен говорил о сыне и о ребенке, который еще не родился.

— Чтобы хранить дитя, меч не так уж и нужен. Это реликвия твоего рода, Светоч. Кто я такой, чтобы им владеть? Я знаю, что оскорбляю тебя, отказываясь от дара, но не нарушу этот закон.

— Когда мир на грани, внешние законы не важны, важны лишь законы сердца и собственной совести, или то, чем ты не готов поступиться, когда придется шагнуть за край.

— Еще не время уходить

— Верно. Но оно придет. И тогда рядом с тобой всегда будет младший брат.

— Еще не время уходить, — словно эхо его воспоминаний прозвучал голос(а). Анахаэль и Янэхаэль. Сестры стояли перед ним в странных кетлу из множества наслаивающихся друг на друга лоскутков. У одной белое, у другой черное. Босые ноги пророчиц были в разводах от подсохшей крови, как и края туник, как и запястья. Вздохнул в кроне встрепенувшийся ветер, лоскутки шевельнулись, и белое стало черным, а черное — белым. Сейчас на жрицах не было серебряных масок, но их лица пугали куда больше ликов с узором лозы. Из глаз одной на Кайтвиена смотрело белое пламя Ана, а из глаз другой — черный огонь Янэ, полностью поглотив из изначальный дар воздуха и воды.

— То, что должно прозвучать — прозвучит, ибо вначале было слово. Достаточно искры и ветра, и возрожденное пламя пожрет мир или согреет. Но всякий огонь, кто бы его не разжег, это огонь Хранящих. От него всегда будет свет, а от света — тень, и тень будет прятаться во тьме, а тьма — бесконечно стремиться к свету. Нужен свет для всех, Кайтвиен.

Он протянул руки запястьями вверх, но сестры качнули головами.

— Не так. Не сейчас.

Обернулись и посмотрели в сторону башни Хилан, где на верхнем этаже жил Томиллен тен’Кесс’инне, поэт и переводчик, менталист и тоже провидец, исписавший тетрадь своими видениями вперемешку со стихами и балладами так, что не отличить одно от другого.

— Тебя ждут, чтобы… отдать/поделиться, — сестры переглянулись, улыбаясь, словно одновременно произнесенные разные слова со схожим смыслом были забавной шуткой.

— Я теперь иди и не упрямься, когда тебя позовут.

Кайтвиен посмотрел вслед удаляющимся девушкам. Дочери Маэльхаэла и Сканмиэле родились раньше Хаэльвиена меньше чем на два года, но никто не назвал бы их детьми, хотя они так же, как и тиэнле, еще не достигли второго совершеннолетия. Особая связь с Хранителями мира делала их старше.

Тот, к кому вошел Кайтвиен, не был старше его, но не выглядел старым. Раньше. Словно смерть сестры отняла у него часть отпущенного времени, и даже амулет Маэльхаэла, продлевающий жизнь, здесь пасовал.

— Молчи, — сказал Томиллен, и Кай понял, что друг внутри из такого же пепла, как и он сам. Но если его может разбить прикосновение, Томиллен рассыплется от случайно оброненного слова.

Рука качнулась, указывая в сторону столовой, и Кай шагнул туда.

Окна были распахнуты, набухшее красным темное небо заглядывало внутрь и воздух пах старым пожаром и горечью. Порывом в комнату бросило пригоршню пепла, обжигающе холодного и колкого, как крупинки снега. Кайтвиен прикрыл глаза рукой. Под пальцами была вода. Слезы? Или это странный серый снег таял у него на лице? Угольями тлели по углам светильники, силясь разогнать сумрак. На столе в знакомых ножнах лежал скааш, скае аше, младший брат для младшего брата.

Кайтвиен поднял клинок, потянул за рукоять, обнажая лезвие, но светлый металл молчал, скорбя о руке, в которой он пел прежде.

Кесс марен’а, Тьейш[4].

___________________

[1] Таньен — комета (от тан — прервать, ньен — звезда).

[2] Аст хаэлле’ти — принимаю твой свет (аст — принять, взять; хаэлле — бесконечный свет, существование, жизнь; ’ти — частица со значением принадлежности).

[3] Таэлле — бесконечная тьма, существование, жизнь; понятие, аналогичное понятию света существования у светлых.

[4] Кесс марен’а, Тьейш — сладких снов, заноза. Тьейш — домашнее прозвище Таэрена тен’Тьерт.