Крылья пепла

Глава 8

Райвеллин, после Сошествия

Живой ветер принес запах теплой травы и пряных цветов. Где-то внизу играли бликами с последними лучами ручьи и многочисленные фонтаны. Только эти блики и было видно с балкона на вершине башни Хилан, Рассветной. Светоч Маэльхаэл тен’Тьерт не был здесь со дня смерти старшего сына Илленвела. Сегодня он пришел навестить друга, но снова встретил смерть. Илленвел погиб в плену под пытками, но он жил в Рассветной, и стены башни, и многие вещи все еще помнят касания его рук и голос. Теперь стены будут помнить еще и этот голос, выгоревший и надтреснутый, как старый бокал из цветного хрусталя, но звучащий иначе, стоит провести пальцем по краю.

Томаш тен’Ловец, так звали человека. Томиллен тен’Кесс’Инне, так звали признанного полукровку рода Полыни, хоть не было в поэте, провидце и ментальном маге крови элфие даже на четверть, может даже и на восьмую часть не было. Но друзей выбирают не по крови, а по созвучию.

— Отдаю свет для жизни, — были его последние слова, а еще: — Ты опоздал, Владыка.

И эхом, как будто из далекого далека, Маэльхаэлу слышался тот иной звук, похожий на дрожащую струну, которую случайно задели ногтем. Если бы Светоч выбирал звук для отчаяния, этот был бы как раз кстати. И слова для отчаяния тоже нашлись — Тэссхален, таэссие хааллен, возрожденное пламя. Проклятое дитя с огненным даром выжило. Его, Маэльхаэла младший сын Таэрен, голос Истока, и его жена Ллориен погибли в пламенном горниле, а дитя — выжило. Чьми стараниями, Светоч знал. Целитель Хиланлен не стал уходить из мира с грузом на душе, переложил его на плечи своего Владыки. А Владыка шел с грузом к другу, чтобы поделиться и спросить совета и опоздал. Но может, не совсем. Вдруг еще можно нагнать ускользающую надежду удержать мир на краю?

Томиллен ждал его прихода. Прямо здесь, на балконе. На подставке — круглая доска для игры в сферы, всего несколько цветных круглых камней-бусин. Одна — на полу. Она дрожала на краю, удерживаемая взглядом ментального мага и упала, когда иссяк свет жизни. В иссохшем от времени теле и крови осталось не так много.

— Отдаю свет для жизни, — заявил упрямец, демонстративно отбросивший в сторону продлевающий эту жизнь амулет, и капли застучали в стоящий у кресла медный чан. Там даже угли еще остались.

— Тесс, — шипело алое, падая в центр жаровни, угли покрывались белесым налетом, а прикипевшая кровь сворачивалась лепестками, тут же превращаясь в пепел.

— Халенн, — звучали капли, когда ударяясь о тонкий чеканный край, скатывались вниз и застывали черными стеблями, похожими на терновую лозу.

Потом перестали.

Упала с края доски и покатилась по полу сфера. Не стало щита, которым Томиллен окружил себя и кресло, в котором сидел, чтобы не дай Хранящие никому не взбрело в голову его спасать. Только нож для бумаги так и лежал не острых старческих коленях. И еще страница. И слова. Он, знавший элфиен’риа так, как иной чистокровный элфие не знал, написал свои последние стихи на языке людей, будто хотел что-то доказать.

Станем шепотом, бликом, ветром, По лугам пробежимся дождем. Мы не вечны, мы чьи-то тени, Мы с рождения этого ждем. Петь ручьями, тянуться трепетно К солнцу листьями на ветвях И когда-нибудь обязательно Отразиться в детских глазах. Растворясь, утонуть в рассветах, Ткать закаты и верить снам… Мы с рождения ждем этого — Стать бессмертными где-то там.

Никого из тех, в ком отражался Маэльхаэл, больше нет. Его сыновья стали сумеречным светом, что источают статуи Сада застывших слез. Илленвел не успел ни в ком отразиться, а Таэрен смотрит на него глазами Хаэльвиена, хотя внук и пошел характером в прадеда Эльдаэра. Упрямый, дотошный, готовый упасть на пути сотню раз и на сто первый подняться и пробовать снова.

Хаэльвиен почти до костей обжег руки, пытаясь открыть сплавившиеся двери, ведущие в зал, где погибли родители. Долго восстанавливался. Первое время не мог даже чашу удержать самостоятельно, а теперь он владеет мечом не хуже погибшего отца. Так может не только Таэрен отразился в нем, но и все мужи рода Терновника, начиная от первого из них, в честь которого он, Светоч, получил свое имя — Маэльхаэл, маэл хаэлле, капля света. Первый из тен’Тьерт, кровь от крови Единого, владел клинками из поющей стали, выплавленными в дыхании Хранителей. А еще у него были крылья из потоков аэра, и воздух плясал вокруг него, подпевая мечам. В роду Терновника было мало магов воздуха с тех времен, как далекий предок рассорился с братом и тот, обиженный, отказался от права быть тен’Тьерт и ушел в один из младших домов.

Выбор для эре’даэро [1] был очевиден. Рука судьбы сама привела ан’халте Кайтвиена, поющего воздуху, сюда, в Рассветную. Маэльхаэл верил в знаки судьбы.

— Когда твоя боль перестанет смыкать уста, Кайтвиен тен’Шайти, — сказал Светоч, повернувшись лицом к застывшему на пороге советнику и другу погибшего сына, — я хочу поговорить с тобой о Долге.

Когда Светоч ушел, Кай подтянул пуфик, на котором всегда устраивался на балконе, оперся спиной о край деревянного наличника и вытянул ноги. Ведь он пришел посидеть с другом.

Не только боль смыкала его уста. Владыка Элефи Халле поразил его не меньше, чем смерть Томиллена. Смерти Кайтвиен ждал, это было неизбежно, а вот встретить Светоча в Рассветной… Будто статуя из Сада застывших слез покинула место скорби. Статуя, которая больше не может скорбеть, потому что больше не осталось слез. Не осталось у Маэльхаэла и души, кроме той, что отражалась в его внуке. А сердце — вот оно, в кресле, рука надломленной веткой касается погасших от натекшей крови углей, но пахнет от жаровни почему-то не кровью — полынью, теплой травой и пряными цветами, и ручьем, и утром. А глаза сердца смотрят на закат.

Кайтвиену вдруг показалось забавным, что живущий… живший в Рассветной башне Томиллен всегда любил смотреть именно на закат. В этом был весь Томаш. Этим ли он так нравился Светочу Маэльхаэлу? Вон и доска для сфер рядом, только фишек-камней всего ничего, будто они собирались продолжить незаконченную партию. В остальном все осталось как было. Кресло, плед, жаровня, иногда пустая в углу, иногда полная горячих углей и рядом с креслом. Столик на колесиках с книгами, еще один пуфик, на котором кейтара. Томиллен давно не играл, пальцы не слушались, но Кай знал, что Эльви играл, когда приходил.

Когда-то мать от скуки учила любимого младшего сына обращаться с лютней, но Кайтвиену не давались все эти художества в должной для благородного элфие степени. Лошади и мечи — другое дело, лук еще. Но тут Кай хитрил, помогая себе своим не слишком выдающимся даром воздуха.

— И что теперь, друг мой? — спросил тен’Шайти. — Я жаловался, как тесно у меня в сердце от вас всех, теперь из всех остался только тиэнле Хаэльвиен, а в сердце все так же тесно. Не потому ли, что Светоч хочет говорить о Долге? Владыка желает моего покаяния о ребенке, которого прятал Хиланлен, и которого я помог увезти прочь за Стену, перепоручив Алеху? Что ж, я не смею смолчать, если Светоч спросит. Потому что это тоже был мой долг. Обещание. И я храню, как умею, пусть это всего лишь молчание.

Кайтвиен встал, подошел к креслу и опустил сухие, как бумага, веки. В обращенных к закату глазах больше не отражалось. Свет ушел вместе с кровью. Именно поэтому от жаровни пахло полынью и цветами, водой и ветром, камнем и солнцем. То, что отдано для жизни, не может пахнуть мертвым, только живым.

__________________

[1] Эре’даэро — буквально кара возмездием, узаконенное и ненаказуемое право на убийство долгоживущего, кровная месть.