Один человек и один город

Часть 3.7

Больше всего эта масса напоминала собой желе из чуть разведенных чернил каракатицы, с густотой которого перестарался повар. Вырезанный кусок лежал на лопате, почти не дрожа, и слегка деформировался, только скользя по наклонной плоскости. А потом вязко хлюпал. В мешке.

— Теперь все ясно?

— А кроме как лопатами эту штуку нельзя ничем взять?

Чистильщик хохотнул.

— Пробовали. Думаешь, ты один такой умный? Любой насос забивает в три счета. Она ж хуже патоки, пакость эта. Зато растет на ней все, что только пожелаешь. Я сам домой кулек притащил, так жена нарадоваться теперь не может на свои цветы! Надо будет ещё прихватить: глядишь, и огородик наладим.

В принципе, это искупало многое. Почти все. Биологи отработали свой грант на совесть. Ну а то, что технологи облажались…

— Вы только переодеться не забудьте. Она, конечно, безобидная, но мало ли что?

Хозе снова сглотнул, не отрывая взгляда от радужных бликов на черном студне.

Работа и впрямь не казалась сложной. Пока не наденешь брезентовый комбинезон и не сообразишь, что ближайшая тень — от машины, и укрываться в ней, когда солнце поднимается все выше и выше, задача практически невыполнимая.

Помогал только ветер, отгоняя запахи и чуть освежая лицо. Жаль, люди не умеют остужать себя как собаки: язык что высовывай, что нет, разницы маловато. Потом покрываешься мгновенно, с ног до головы, глаза щиплет, не переставая, а ничем себе не помочь. Ни промокнуть, ни вытереть. Во-первых потому, что надо стаскивать перчатки, а во-вторых потому, что защитные очки размером на пол-лица приклеиваются к коже намертво. Хорошо хоть, влагу немного стравливают, и то радость.

— Жрать хочется.

— Ага.

— Как думаешь, нам обед привезут?

— Понятия не имею. Знаю только одно: если придется раздеваться, я потом все это на себя снова не надену.

В каком-то смысле издевательство, а не работа. Автоматизации — ноль без палочки. Не считать же использование гидроманипулятора для поднятия решеток большим подспорьем? Капля удобства, не больше. А так все ручками, ручками… И ножками тоже.

— Когда верх вычерпаете, слезайте вниз. Да не бойтесь, не утонете! Тут по грудь, не выше. А тебе, громила, так вообще по пояс!

Он вовремя выскочил, как чертик из табакерки: мы как раз закончили выгружать половину студня. Верхнюю.

— Я туда не полезу, — заявил Хозе.

Сказал тихо, но твердо. Лучше б истерил, право слово: неприятно смотреть на человека, охваченного ужасом.

— Это же все равно, как в ад шагнуть по собственной воле.

А по мне, ад сейчас и так вокруг нас. По крайней мере, не могу представить, где может быть ещё жарче.

— Пусть хоть выгонят, не полезу.

— Да ладно тебе повторять… Понял уже.

Что там может быть страшного? Обыкновенные осадки. Мусор, земля и все, что предыдущий сезон дождей унес со склонов Сьерра-Винго, протащил по городу, за компанию захватывая и окрестные плохо лежащие вещи. Ну ещё немного химикатов, превращающие бросовую органику в концентрат питательных веществ для дальнейшего употребления. Дело нужное, дело важное. А если не убрать содержимое биореактора вовремя, оно опять выплеснется в океан. На радость тамошним падальщикам и горе муниципальных служб.

— Хоть мешок тогда держи.

— Это всегда пожалуйста!

О, немного оживился. Хотя ему и впрямь с такими настроениями лучше было в канал не соваться: когда мои ноги по середину бедра ушли в вязкое желе, стало понятно, что с места я сдвинусь не раньше, чем усердно поработаю лопатой.

Минутой спустя оказалось, что Хозе был недалек от истины, когда заикался про ад. Внизу было жарко. Градусов на пять, а может, и все десять жарче, чем на открытом воздухе. И оставалось только вознести хвалу Господу за то, что слой перегноя не доставал до… Сварилось бы все. Вкрутую.

Первый мешок прошел сравнительно легко, второй уже вызвал небольшие затруднения, а на третьем начали отваливаться руки. Причем не только мои.

Лопата вошла в студень так же легко, как все предыдущие разы, а вот обратно вылезала уже неохотно. Упиралась изо всех сил. Пришлось рвануть, а потом удивленно смотреть, как блестит на солнце сахарно-белый остов того, что когда-то явно было человеческой ладонью.