Марс выбирает смерть

— Ваше хваленое равновесие — сомнительная штука, — будто оскалился Дин-Сой, — Спросите себя, чье равновесие мир считает более правильным? ДИМ или Церкви?

— Что вы имеете ввиду?

— О той реальности, к которой вы стремитесь. Убогая серость и тотальный контроль. Те блага, что доступны сейчас населению, лопнут, как мыльный пузырь.

— Человек не думает о боли и смерти, пока это не коснется его вплотную, не так ли? — сузил глаза Ивлев. — Вам-то пора об этом задуматься.

Майф вздрогнул. Коснувшись зияющей раны, Ивлев не стал церемониться. Он надавил со всей силы, не заботясь о реакции собеседника.

— Да что вы обо мне вообще знаете? — начал огрызаться Майф, — Вы и понятия не имеете ничего о моей жизни!

— Вы о том, как подвергались издевательствам в детском доме из-за внешности? Или о том, что именно поэтому вас так никто и не усыновил? Или о смерти вашей самой близкой подруги, от которой вы до сих пор не оправились?

— Я смотрю, вы хорошо подготовились….

— Око Церкви не дремлет.

— Вот только времена инквизиции давно прошли.

— Вы ошибаетесь.

Второй, не менее болезненный укол на этот раз вонзился в самое уязвимое место. Внутренняя дерзость Майфа начала переходить в панику. Мужчина повернул голову, и его взгляд впился в сверток, лежащий на диване.

— Вот то, о чем я говорил, — не отводя взгляда от спящего Лиллафа, сказал Дин-Сой, — В вашей реальности будут уничтожать таких, как я.

— Каких — таких? — проследив за взглядом Майфа, спросил храмовник.

— Можете не строить из себя идиота.

— А мы не в постель к вам лезем, господин Дин-Сой, — спокойно ответил Ивлев. — Мы просим помощи.

— Помощи?! — нервно рассмеялся Дин-Сой, — Вы вваливаетесь в мой дом, как бандиты, тычете в меня своей пушкой и просите помощи?!

— Нет смысла скрывать, что и наши методы, и взгляды резко отличаются от современной реальности, — тяжело вздохнул Ивлев, стукнув пару раз ладонями о дужки кресла, — Изменится все не сразу. Не беспокойтесь, на ваш век хватит.

Развернувшись мужчина яростно взглянул на Ивлева и создалось ощущение, что он хотел плеснуть содержимое стакана прямо в лицо крестоносцу. Однако, это продолжалось лишь мгновение.

— Моя жизнь — это сцена, а вы хотите чтобы я своими руками уничтожил все то, что так горячо люблю!

— Вы совсем не о том думаете. Изменения грядут и они — неизбежны. За эти изменения взялся очень влиятельный Высший. Мир, описываемый им, слишком соблазнителен для всех. Вот только итог может сильно разниться с наступающей реальностью, — с удивительным спокойствием ответил крестоносец, — Вы абсолютно уверены в том, что будет именно так, как он вам обещал?

— Ну раз уж изменения неизбежны, то я абсолютно уверен в том, что революция сделает мир лучше, чем сейчас.

— Но не с нами?

— Не с вами.

— Что ж, тогда вам надо знать, что любая революция — это холод, голод и смерть. — Слишком громко усмехнулся крестоносец, — Повторю — любая. Нестабильность экономики, нищета и социальная неразбериха. В этом котле хаоса сгинет целая цивилизация. Только глупые люди считают, что, совершив переворот, наутро проснутся в желаемой утопии. Вовсе нет. Скорее всего, они проснутся на руинах бывшего благополучия.

— И зная все это, вы все же хотите пойти против Азари?

— В нашей ситуации все гораздо хуже. На кону человеческая цивилизация как вид. Тут либо они, либо мы. Церковь прекрасно понимает, что большая часть людей может погибнуть. И самое ужасное то, что мы готовы заплатить такую цену.

— А что потом? — спросил Майф, — Убьете всех неугодных? Запрете в резервациях и заставите ходить по струнке?

— У вас богатая фантазия, — вскинул брови Ивлев.

— Я в курсе, что многие храмовницы никогда даже не покидали резерваций. Для них это тюрьма!

— Вы слишком беспокоитесь за наших женщин. Похвально, но им это не нужно.

— Вы хотите такой участи для всех марсиан.

— Вовсе нет. То, о чем вы говорите — вынужденная мера. Мы пытаемся восстановить естественнорождение. При соприкосновении с Тенями возникает бесплодие.

— Внешний мир уже давно научился справляться с воспроизведением человечества без женщин.

— Внешний мир уже ничего не может нам дать, — строго отрезал Ивлев, — Или вы хотите, чтобы мы занимались проституцией, как сошедшие с ума остальные граждане Марса?

— Говорите так, как будто это что-то плохое.

Неожиданно крестоносец изменился в лице. Какая-то еле заметная дымка мелькнула в его суровых чертах. Впервые он засуетился, спрятал оружие и встал.

— Похоже, мы говорим на разных языках, — резко отрезал мужчина.

— Это все потому, что Церковь выбрала не того человека для переговоров, — съязвил Дин-Сой, — располагать к себе собеседника вы явно не мастак.

— Видимо, мы ошиблись. Вы не тот человек, который способен изменить мир.

— А зачем его менять? Этот мир прекрасен. Я счастлив и меня все устраивает.

Решив, что пора все-таки закругляться и диалог не желает никак развиваться в положительном русле, Ивлев начал собираться и отдал приказ подчиненным. Те кивнули и тоже направились к двери. Остановившись посреди комнаты, мужчина посмотрел в спину Дин-Соя, наливавшему очередную порцию выдержанного Арбеста. Взгляд шоумена был устремлен то ли на фотографию красивой, крепкой женщины с миндалевидными глазами, то ли на пустоту рядом с ней. Подумав, Константин опустил глаза на веселый интерактив глянцевых полов. На бесконечном поле зеленой травы, слегка пригибаемой ветром к поверхности планеты, паслись пушистые, практически круглые овечки. Иногда сталкиваясь лбами, они спокойно жевали траву. Нелепая, наполненная забавной безмятежностью картина никак не вязалась с крайне напряженной атмосферой.

— Сколько еще должно умереть близких вам людей, чтобы вы поняли, что все-таки не устраивает? — спросил Константин.

Замерев на мгновение, Дин-Сой напрягся всем телом. Оба знали, что это была последняя капля. Майф до боли в костяшках пальцев сжал стакан с черной полосой посередине, чувствуя, что вот-вот его раздавит. Остановившись в проеме двери, крестоносец последний раз обернулся.

— И все же, господин Дин-Сой, — усмехнувшись, с неожиданным сарказмом бросил он в спину шоумену, — если вдруг случится так, что вы наберетесь мужества, вам не составит труда с нами связаться.

Стоя спиной к уходящим служителям Церкви, Дин-Сой кожей чувствовал эту унизительную насмешку. Когда захлопнулась дверь, шоумен в негодовании развернулся и решительно направился к выходу, чтобы запереться изнутри на все замки. Только он успел сделать пару шагов, как услышал непонятную возню и недовольное бурчание. Дверь отворилась, и вошел немного смущенный и обескураженный парень. Тот самый, что бесцеремонно усадил Дин-Соя в кресло и тот же самый, что походил на хорошо отлаженный, не дающий осечек механизм. Не говоря ни слова, он пошарил в карманах широких штанов. С виноватым видом он достал оттуда что-то достаточно большое, блестящее и красное. Шоумен с нескрываемым удивлением в глазах смотрел на храмовника. Он был готов дать голову на отсечение, что мужчина густо покраснел, если бы тот не имел темную, цвета спелой ежевики, кожу.

— Вот… Мы это… тут с пацанами гоняли, — крестоносец протянул в широкой розовой ладони машинку коллекционного издания и всучил ее ошеломленному Дин-Сою прямо в руки. — Поломали немного. Так получилось… простите.

Затем, быстро развернувшись, храмовник вышел так же стремительно как и вошел, оставив потрясенного Майфа с протянутой рукой, в которой находилась игрушка. Когда дверь захлопнулась во второй раз, мужчина медленно опустил голову и посмотрел на ладонь. Правый двигатель совсем отвалился. Потрескалось стекло, кое-где поцарапалась краска. На днище автомобиля отклеилось защитное напыление.

Шоумен шумно выдохнул. Большое, непреодолимое чувство обиды в одно мгновение надулось в груди и лопнуло. На глазах проступили слезы: что нужно было делать, чтобы так испортить коллекционную вещь?! Весь негатив от произошедшего разговора улетучился. Нет, даже не так. Раздраженность просто утонула в нахлынувшей обиде, поглотившей Майфа с головой. Незваные гости, словно нахальные старшие подростки, взяли без спроса его собственность, и, пользуясь своей безнаказанностью, угробили ее! Большой ком подкатил к горлу. Словно маленький ребенок, мужчина уже не пытался сдержать слезы, глядя на поломанную детскую игрушку, которую он так любил.