Марс выбирает смерть

— В регулирующих сферах Азари дает вам почти безграничные полномочия, — с нарочитым безразличием пожал плечами Дин-Сой, — У храмовников нет причин быть недовольными.

— Разве можно быть довольным, находясь в оккупации?

— Умение уживаться друг с другом трудно назвать оккупацией.

— Вы большой оптимист, господин Дин-Сой. Пришельцы уничтожают этот мир, а вы даже и не замечаете.

— И как же они это делают, позвольте спросить?

— Превращают людей в животных.

— Кому-кому, а не вам их обвинять, — как-то нервно усмехнулся Дин-Сой, — Кто убил тысячи на площади Гершель? Вовсе не пришельцы. Вынесли им приговор крестоносцы. И вы еще смеете говорить что животные — они.

— Мы вынуждены работать с Азари, иначе развалится все.

— Кто «мы»? — холодно спросил Дин-Сой. — Фанатики, врывающиеся в чужое жилище?

— Мы — равновесие этого мира. Его иммунитет. Он — защитная реакция организма, — нахмурился Ивлев, — С заразой нужно бороться.

— Я в курсе, что такое иммунитет.

— Тогда вы должны знать, что чем слабее иммунитет, тем быстрее гибель организма, — спокойно произнес Константин, — Структура общества отличается не сильно. Вожделенная свобода, которой кичится Марс — ложная цель. Это лишь веселая дорога в гроб.

— Вот тут вы ошибаетесь, — внутри Дин-Соя начало возрастать возмущение, — Это применимо к физиологии человека. Не к жизни в целом.

— А мне так не кажется. Многое из того, что этот мир считает эталоном свободы мы отвергаем. Это — наш иммунитет.

Нервно подскочив с кресла, но все же не решившись покинуть его окончательно, Дин-Сой возмущенно выдохнул. Казалось, страх, что вселяли в него нежданные гости, куда-то мгновенно улетучился. На его место пришло раздражение, граничащее с нескрываемой ненавистью.

— Я не берусь судить, что в этом мире зараза, а что нет. И тем более решать кому жить, а кому умирать. — сжал губы Дин Сой, — И уж точно не вам это делать!

Наступила мгновенная тишина. Темнокожие бойцы не двинулись с места. Только тот, что стоял у двери сдвинул зрачки на белых белках и уставился на Дин-Соя. От этого становилось не по себе. Ивлев подпер подбородок рукой и прошелся указательным пальцем по губам. Казалось, сказанные слова попали в самую точку.

— Не нам, — после долгой паузы ответил крестоносец, — но больше некому.

Ломота в теле давала о себе знать все больше и больше. Теплота спальни пробралась к костям, появилась слабость. Внезапно недомогание свалилось слишком не вовремя. Необходимость перебить чувство дикой усталости, смешенное с болью в суставах, заставило Майфа встать, подойти к камину и взять небольшую бутылку с семью черными лепестками на этикетке. Вылив светящуюся зеленоватую жидкость в небольшой стаканчик с такой же черной полосой посередине, мужчина на секунду задумался.

— Желаете Арбеста? — Дин-сой откупорил бутылку и замер в нерешительности.

— Не пью.

— Тогда, может, сигаретку?

— Не курю.

— А я, пожалуй…

Выпив залпом шот не просто бодрящей, а истинно пронзающей естество жидкости, мужчина довольно выдохнул. Рядом с бутылкой стояла объемная фотография улыбающейся Виктресс. Девушка весело подмигивала. Блеск ее черных глаз казался слишком живым. Мельчайшее движение век, мышц лица, изгиб улыбки — все это было до боли знакомо и близко сердцу. Майф и не мог припомнить, сколько провел часов, просматривая их совместные записи. Странно, что при жизни он не обращал на это особого внимания. Взгляд машинально скользнул на пустое пространство рядом с ускользающим воспоминанием. На секунду мужчина недовольно сдвинул брови. На пустом месте должна была находиться небольшая машинка коллекционного издания, которую Виктресс ему подарила на четырнадцатилетие. Будучи еще совсем сопливым мальчишкой, он мечтал о такой с самого детства. Красный корпус, внешние антигравитоторные стабилизаторы, зеркала — много больших зеркал, стремительные линии, при нажатии на которые вырывалось виртуальное, но очень реалистичное пламя из округлых выхлопов. «Младшему от Вики с любовью», — гласила надпись на гладком лиловом пузе машинки. Майф уже давно купил такую в натуральную величину, но маленькую копию, подаренную Виктресс, он всегда хранил на верхней каминной полке, не разрешая никому к ней прикасаться. Об этом знал даже Лиллаф и никогда не нарушал строгих правил.

— А вы сам-то не фанатик, господин Дин-Сой? Блеск софитов здорово ослепляет.

— Нет, не фанатик, — сощурив один глаз, Дин-Сой закурил, — Служу исключительно искусству. И никого не убиваю.

— Люди любят смотреть на смерть. Она в этом мире давно стала кумиром, — сказал Ивлев, — Не думайте, что не причастны к этому.

— Арены — выбор самих людей. Элемент свободы, на который имеет право каждый гражданин, — пожал плечами Майф.

— Не любитель подобных зрелищ. Знаете ли, у меня на работе каждый день — Арена.

— И зря.

— На что человек действительно имеет право, так это на спокойную жизнь. А у него и не спрашивают, хочет ли он быть очередной одежкой для Тени.

— Клоны не осознанны. Они не люди.

— Они испытывают боль. Это все, что нужно знать.

— Вы излишний моралист.

Разговор явно не клеился. Очередная попытка установить контакт между собеседниками с треском провалилась. Слишком далеки были два мира, которые бы и не пересеклись никогда, если б не особые обстоятельства. Дин-Сой совсем перестал бояться, даже несмотря на то, что оружие на коленях Ивлева никуда не исчезло.

— Вовсе нет. Я просто стараюсь сохранять равновесие.

— Только не говорите, что вы из тех, кто подставляют левую щеку, когда ему ударили по правой. Все равно не поверю.

— А на кого я похож, по вашему?

— На того, кто бьет первым.

— Многие обманчиво полагают, что добро — синоним безоговорочной уступчивости, — снисходительно приподнял уголки губ Ивлев и посмотрел исподлобья, словно хищник, — Это представление ошибочно. Даже отшельники нашей резервации прекрасно понимают, что такое борьба. В собственных мыслях мы вынуждены отвергать многие вещи. Вопрос только в том, какие методы борьбы мы используем. Будь то смирение, или, напротив, нападение… Как ни пародоксально, но времена наступили такие, что грань между этими противоположными понятиями практически стерлась.

— У вас в головах только война. Вам лишь бы все уничтожать, — прошипел Дин-Сой и тут же сделал глубокий глоток, будто пытался погасить раздражение горячительным.

— А у вас в головах только развлечение и деньги. Марсиане уже даже не пытаются сопротивляться своим порокам, семимильными шагами несясь в пропасть. Они зависимы от них и не понимают, что находятся в тюрьме. Тюрьме собственных желаний. Если это не остановить, то цивилизация погибнет и без наших общих стараний. Вы не хотите понять, что рубеж пройден. Двуликий Янус сделал еще один оборот, снова доведя все до абсурда. Вседозволенность сейчас попирает всякое равновесие, а свобода уже давно стала синонимом хаоса. На данном витке истории равновесие достижимо только противодействием — дисциплиной. Добро не уступчивость и не нападение, добро — это равновесие между ними.

— Носитесь со своей золотой серединой, как курица с яйцом…

— Потому что это не плоское понятие, оно гораздо глубже, чем вам кажется. Жаль, что его совсем не ценят.

— Как человек творческий, предпочитаю впадать из крайности в крайность. Уж простите.

— Это не так страшно. Но помните, что завал в ту или иную сторону всегда чреват. Поступать правильно — вот что важно. Знать что делать, и когда. Это великий дар, не находите?

— И что, удается? — откинув полу пиджака, Дин-Сой в какой-то мере заинтересованно отхлебнул из стакана.

— Знаете, далеко не всегда. Но четкая инструкция все гораздо облегчает, — Константин немного согнулся, положив локти на колени и посмотрел исподлобья на Дин-Соя, — Когда падаешь, надо на что-то опираться. Вы сами-то, чем руководствуетесь?

— А я не падаю.

Глядя на неподвижное лицо Ивлева, Майф пытался понять, что тот вообще от него хочет добиться такими, мягко говоря, не располагающими методами. Глухая стена отторжения автоматически выросла в душе шоумена как ответ на беспрецедентную грубость. Это стало что-то похожее на самозащиту в отсутствии других способов разрешить ситуацию. Уголки длинного рта крестоносца с тонкими, алыми губами чуть ранее приподнимались в снисходительной улыбке. Это единственная эмоция, которую Дин-Сою удалось уловить. Обычно мужчина хорошо понимал настроение не только толпы, но и отдельного человека. Сейчас же это давалась с невероятным трудом. Русые волосы, голубые глаза, бледная кожа с кое-где выступающими сине-зелеными венами на руках, множество мелких линий, черточек и изломов на неровной коже лица — это все, что предстало требовательному взгляду ведущего. Все храмовники-клоны имели крепкое телосложение и развитую мускулатуру. Шоумену казалось, что все они чем-то походили друг на друга. Вне зависимости от расы и места жительства. Эта странная похожесть одновременно и обескураживала, и отталкивала. В голове вспыхнула картина возможного будущего: одинаковые люди в одинаковом, сером мире. Дин-Сой брезгливо вздрогнул, невольно дернув плечами.

— Если бы вы видели, как я веду шоу, то поняли бы, насколько мне близка красота окружающего, — произнес Дин-Сой, — Я не готов все это променять на что-то другое.

— Восхититься вашим талантом я вряд ли смогу, — поджал губы Ивлев, — Мне плохо удается лесть.

— Я совсем не о себе сейчас говорю, — отмахнулся Дин-Сой, — Я о свободе.

— И какой именно свободе, позвольте уточнить?

— Делать то, что хочется. Не подавлять порывы собственной души. Иметь возможности осуществить свои мечты, — весьма пространно уточнил шоумен, — Вот только ваш путь — это путь тотального угнетения. К чему это приведет? Человек начнет томиться, чахнуть и страдать. Мир утратит свой идеальный облик.

— Красивые слова. Вот только свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого. Всегда найдутся те, кто считает себя свободнее остальных.

— Красивые слова. Вот только свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого. Всегда найдутся те, кто считает себя свободнее остальных. Тот, кого вы так поддерживаете, хочет усидеть на двух стульях.

— На что вы намекаете?

— Я не намекаю. Я говорю прямо. Там, где тотальный разврат и разложение, нет места чему-то созидательному. Это, так сказать, понятия взаимоисключающие. Глупо полагать, что Амитас сам этого не понимает и глупо полагать, что ему однажды не придется сделать выбор между так называемой свободой человека и покорением космоса.

— Вы рассуждаете слишком поверхностно, — прыснул Майф и хотел было снова присесть, но опасливо покосился на все еще обесточенного темнокожего амбала, — Ну да и неудивительно, что еще взять с человека, у которого из всех чувств самое сильное, наверное, голод…

Не получив никаких распоряжений, подчиненный Ивлева остался стоять безмолвным истуканом. Даже взгляд его был устремлен в сторону. Не куда-то конкретно, а будто в пустоту.

— А еще желание поспать, посрать и потрахаться, — слишком грубо ответил Константин, но сказал это со спокойствием, граничащим с убийственным безразличием, — Не стесняйтесь, господин Дин-Сой, что там у нас еще есть из физиологии?