Режим бога

* * *

…Люда «вернула».

Я дал себя уговорить не обижаться и больше выпендриваться не стал. Зачем? И так хватил лишку с итальянским, но уж больно Бивис выбесил.

С третьего по пятый класс я занимался с учителями фортепиано, на дому. За три года их сменилось четверо, но ни один так и не сумел привить мне интерес к инструменту.

Поначалу я, действительно, хотел научиться играть на пианино, а затем занятия превратились в отбывание тяжкой повинности, под давлением мамы. В квартире у нас стоял отличный немецкий инструмент «Perzina» 19 века, но ничего не помогало.

К концу пятого класса мама, наконец, потеряла последнюю надежду сделать из меня пианиста и перестала мучать этим нас обоих и бесполезно спонсировать репетиторов.

В результате, я всю жизнь мог неплохо сыграть «К Элизе» и «Крылатые качели», но это был мой потолок.

Потом, став взрослым, я иногда жалел, что так и не научился играть на пианино, но и только. А вот сегодня слова и реакция Бивиса задели, не по-детски. И поскольку, я не смог придумать другого способа его «уделать», то применил «итальянский вариант», т. к. справедливо предполагал, что английский, талантливый еврей, скорее всего, знает. И ведь уел! Хе…

После моей «демонстрации» дальнейшее общение прошло, до приторности, вежливо. Мы все делали вид, что до этого ничего не случилось и обсуждали чисто технические вопросы дальнейшего сотрудничества. Бивиса интересовало зарегистрировал ли я текст в ВААПе, исполнялись ли ранее мои песни, есть ли у меня перед кем-нибудь какие-то обязательства и, наконец, есть ли еще песни «для Сенчиной»?

Я, соответственно, отвечал, что песню зарегистрирую, а если он поможет это сделать правильно, то буду признателен. Раньше мои песни не исполнялись, но теперь будут исполняться часто. Обязательства у меня есть только перед мамой и Родиной. Для Сенчиной я написал только одну песню, но жизнь завтра не заканчивается и все возможно…

Почти каждый мой ответ его чем-то не устраивал, возможно тоном, может содержанием или тем, что я держался на равных, но Бивис мужественно давил в себе раздражение и продолжал общаться весьма любезно.

Остановились мы на том, что я регистрирую песню в ВААПе, а Бивис мне помогает. Стихи будут мои, а в музыке мы будем соавторы. Сенчина вместе с оркестром разучивает песню и включает в свой репертуар.

Демонстративно дружелюбно распрощавшись с Сенчиной и Бивисом, мы с Лехой направились восвояси.

— Ты чего с ним воевать стал? — уже в машине поинтересовался Леха.

— Сейчас на место не поставишь, потом всю дорогу на шее сидеть будет, — раздраженно буркнул я. Результаты общения с парой Сенчина-Бивис можно было признать успешными только частично. Песню Сенчина петь будет, как и планировалось, а вот союзником пока похоже не станет — смотрит в рот Бивису. А могло получиться красиво! Сенчина стране поет мои песни, а в уши Романова, какой я хороший и талантливый. Ну, или хотя бы создает у того благожелательное отношение к моей персоне. А Бивис перекладывает мое музыкальное мычание на ноты и его оркестр давит конкурента, в лице оркестра Поля Мориа!

Но не получилось и не получится — чувствую. И то, как лихо он записал себя в соавторы «моей» музыки меня тоже сильно покоробило. Не то что жалко, тем более он и, правда, шустро подобрал мелодию, но некрасиво у ребенка кусок мороженого отбирать. А еще и свой итальянский засветил впустую, дебил тщеславный.

Этими соображениями, ну кроме итальянского, я и поделился с Лехой.

— Тебе жалко, что его фамилия будет перед песней стоять? — удивился Леха — твоя же тоже там будет, а в словах так ты, вообще, один.

— Причем тут фамилия? — я постарался сдержать раздражение — это деньги. Он будет зарабатывать на моей песне на концертах и гастролях, так еще и в авторские влез, крохобор.

— У тебя же много денег, ты сказал? — Леха, не отвлекаясь от дороги, бросил на меня быстрый взглял.

— Деньги, Леша, есть. Но они как лакмусовая бумага, сразу поведение человека высвечивают. Ты услышал про деньги и тебя волновало только одно, чтобы они не были криминальными. А он даже раздражение свое и неприязнь прятал, только бы их заработать и еще у ребенка отжать кусок.

— Вить, сколько тебе лет? — спокойно спросил Леха.

— Четырнадцать, — «на автомате» ответил я — ты же знаешь, с чего такой вопрос? — спохватился я, сообразив про необычность вопроса.

— А рассуждаешь, как будто и всю правду знаешь, и всеми деньгами владеешь, — не отрывая глаз от дороги, так же спокойно сказал Леха.

Неожиданная догадка пронзила меня насквозь и сердце учащенно забухало. Я молчал, пытаясь сообразить, что делать дальше.

— Может и знаю, может и владею, — слышу свой голос, как бы со стороны.

— А мне ты тогда про деньги зачем рассказал? Я может тоже захотел бы «отжать», как ты говоришь. Не опасно разве? — голос Лехи звучал размерено. Большие руки спокойно лежали на руле, машину он вел совершенно спокойно, но мне уже все стало ясно.

— Опасно, конечно. Но ты человек другой, иначе бы не рассказал.

— Другой? — Леха криво ухмыльнулся и остановился на светофоре — а если б ты ошибся?

— А если бы ошибся, то просто застрелил бы, — стараясь сымитировать Лехино спокойствие, ответил я.

Мы плавно тронулись со светофора. Леха молчал.

— Ну, а что еще оставалось бы делать? Ты здоровый, мне было бы не справиться, так что если бы оказался подлецом, то… — я замолчал.

— Ну, я так и думал. Спасибо, что не соврал, — неожиданно сказал Леха.

— Залез? — нейтрально спросил я.

— Залез, — кивнул Леха — я же слесарь, что я верстак не отрою что ли?..

— Поехали в магазин, возьмем пожрать и в Гавань, поговорить надо.

— Да, поехали — покладисто согласился Леха — и пожрать и поговорить надо.

Мы припарковались у первого попавшегося «Универсама» и прикупили кусок «Докторской», плавленные и глазированные сырки, три бутылки «Байкала», хлеб, кабачковую икру, бычки в томате и, по моей просьбе, бутылку «КВ» за четыре восемьдесят. Хотел еще взять жвачку, но ее не было, поэтому взяли банку растворимого кофе и коробку шоколадных конфет «Садко».

Про жвачку я вспомнил, чтобы зажевать запах алкоголя, поскольку намеревался сегодня выпить. Эта же логическая цепочка привела меня к необходимости позвонить маме и доложиться о моем бытие.

Стрельнул у Лехи «двушку» и поперся в таксофон, благо он стоял в двух шагах от входа в «Универсам».

В мамином отделе телефон стоял на столе у начальника, поэтому он обычно трубку и брал.

Приученный мамой, я всегда выпаливал одно и то же «здравствуйтебудьтелюбезныпопроситепожалуйсталюдмилуивановну» и частенько приглушенно слышал в трубке зов начальника:

— Людмила, твой «Пулемет» звонит!

Однако в этот раз все пошло иначе.

— Здравствуй, Витя! Это Владимир Алексеевич, коллега твоей мамы.

— Здравствуйте, Владимир Алексеевич, — осторожно отвечаю — я знаю, Вы начальник моей мамы. А что случилось?

— Да что ты, ничего совершенно не случилось! Я просто хотел поинтересоваться, как твое здоровье? Мы тут все прочитали в газетах, что произошло и очень тобой гордимся! Твоя мама воспитала очень достойного сына! Ты большущий молодец и настоящий гражданин нашей Великой Родины!

По голосу было слышно, что взрослый мужик реально взволнован и говорит абсолютно серьезно. Из маминых разговоров, по телефону с подругами, я знал, что у начальника есть двое сыновей, и они оба офицеры, поэтому ответил так:

— Владимир Александрович, я уверен, что если бы на моем месте оказались Вы или Ваши сыновья, то вы все поступили точно так же.

Офицер, а он, как и все начальники в военном НИИ был военнослужащим, растерянно примолк, а затем промямлил то, что мне уже говорил собкор «Советской России»:

— Ну, мы то уже взрослые…

— Взрослых рядом не было, пришлось самому…

— Вот я и говорю, — окреп голос начальника — ты большущий молодец и мы все тобой гордимся! Давай поправляйся окончательно! Сейчас позову маму…

Мама сразу взяла трубку, видимо, уже стояла рядом. Я доложился, что газеты все купил и сейчас встретился с Лешей.

К Лехе мама благоволила, тем более, что однажды в больнице, он в сердцах пожалел, что не оказался рядом со мной «в том подъезде». Сказано это было себе под нос в присутствии мамы и дедушки, мы тогда в таком составе играли в карты. Как я понимаю, ни у кого тогда не возникло сомнений, что маньяк эту встречу не пережил бы.

Довольная, что я не просто шляюсь по улице, а нахожусь рядом с тем, кто меня может защитить, «если что», мама сообщила, что ей на работу уже три раза звонил Ретлуев и просил меня позвонить ему в отделение.

— Там тебя кто-то ждет у него, кажется, корреспонденты, — предположила мама — записывай телефон.

Следующая Лехина «двушка» ушла на звонок Ретлуеву. Тот был «на взводе» и краток:

— Где гуляешь? Приходи срочно ко мне на работу! Адрес знаешь?

— А чего случилось-то, Ильяс Муталимович? — попробовал я разведать обстановку.

— Придешь-узнаешь, через сколько тебя ждать?

— Минут через тридцать, — прикинул я.

— Постарайся побыстрее, назовешь дежурному на первом этаже свою фамилию. Все, поторопись! — Ретлуев повесил трубку.

На ходу пересказал разговор Лехе, и мы рванули к нему домой — переодеваться!

Вернув себе «чисто советский вид», еще через десять минут, я сообщал дежурному лейтенанту свою фамилию.

Быстро появился Ретлуев и потащил меня в «застенки кровавой гэбни». Хе!.. Единственное, что он сказал, что там меня уже больше часа дожидаются «товарищи из обкома и ГУВД».

Через минуту я уже был в кабинете начальника РУВД полковника Займишина Федора Яковлевича, как он сам представился, а кроме него там был незнакомый мне милицейский подполковник и хорошо мне знакомый «обкомовец в сером», тот самый, что привозил корреспондентов в школу. Звали его Виктор Михайлович — тезка, потому и запомнил с первого раза.

Этот Виктор Михайлович меня и огорошил:

— Виктор, Указом Президиума Верховного Совета СССР за проявленные храбрость и самоотверженность при задержании опасного преступника ты награжден государственной наградой — медалью «За отличную службу по охране общественного порядка». Указ четыре дня назад подписан товарищем Брежневым. В понедельник, в Кремле состоится награждение. Надо ехать.

Бля… Что еще тут скажешь… Занавес.

Глава 23