Режим бога

В зале раздаются аплодисменты.

Суслов продолжает:

— А в обычной жизни Витя учится в школе, занимается спортом и… пишет песни! Некоторые из них уже даже звучат в исполнении известных мастеров нашей эстрады.

Моргунова:

— Вот и сегодня, в нашем концерте, прозвучит песня Виктора Селезнева о сотрудниках милиции, награжденных в мирное время… боевыми наградами. Она так и называется…

Пульяж цепко держит меня за локоть.

«С ее ростом выше дотянуться проблематично! Ха!..».

— …«Боевым награждается орденом»!

Пульяж поворачивает голову:

— Приготовься… сейчас…

Суслов повышает голос:

— Слова и музыка Виктора Селезнева… Боевым. Награждается. Орденом… Исполняет… Виктор Селезнев!

Начавшиеся было аплодисменты перекрываются зазвучавшей музыкой.

Цепкие пальцы Марии Боруховны, наконец, освобождают мой локоть.

— Вперед!

Свет в зале продолжает плавно гаснуть и мое появление на сцене встречает направленный луч прожектора. Чуть опускаю голову и стараясь не морщиться, неспешно иду вперед, под музыку и под тысячами невидимых взглядов из уже темного зала.

«А где-то там несколько телекамер, значит и взглядов уже миллионы…» — внутри я холоден и совершенно спокоен. Как тогда в Кремле, на награждении. Сегодня «налажать» нельзя. Вот я и не «налажаю».

При моем появлении, в зале вновь слышны аплодисменты и я «смущенно» улыбаюсь в ответ и негромко начинаю:

Высока, высока над землёй синева,
Это мирное небо над Родиной,
Но простые и строгие слышим слова:
«Боевым награждается орденом»…

Я дохожу до первого спуска в зал и, вопреки сценарию, усаживаюсь на верхнюю ступеньку небольшой лесенки. Задумал давно и плевать, что потом скажет Пульяж!

Я скромно сижу, полуразвернувшись к экрану. Сейчас главный тут не я. Я — скромный. А лица главных героев сейчас плывут на экране: одна за другой сменяют друг друга фотографии милиционеров. Как правило, это официальные съемки, где взволнованные ребята, с только что прикрепленными к их мундирам орденами и медалями, с каменными лицами таращат глаза в объектив! Знаю, многие из них сейчас присутствуют в зале…

Простите меня, пацаны… Вы — настоящие герои, но сегодня «героем» тут будет другой.

Изредка кадры официальных съемок чередуются с «трудовыми буднями». Нам с трудом, но удалось выбрать несколько снимков, где и рядовые милиционеры, и офицеры улыбаются или даже смеются.

Этих фотографий немного, да и то, пришлось специально напрягать милицейского «завхоза» Калинина, чтобы их достать. Поэтому они и держались в запасе — к началу третьего куплета:

Это значит, что в этом суровом бою
Твой ровесник, земляк, твой сосед
Защищает любовь и надежду твою,
Твоих окон приветливый свет.

На «защищает любовь…» на экране появилась первая из тех фоток, ради которых мама возвращалась в Ленинград. Мне очень настойчиво пришлось убеждать Щелокова, чтобы он дал согласие, дабы его изображение, да еще и в таком «ракурсе», появилось на экране.

«И нескромно, видишь ли, ему… и не солидно!»

Для «уравновешивания», министр, всё же, настоял, чтобы в фоторяд втиснули и «дорохохо Леонида Ильича».

«Да, пожалуйста… Кто бы спорил…».

Во весь экран появляется то самое изображение, когда моя смеющаяся рожица высовывается из-под локтей улыбающихся Щелокова и Чурбанова. Но начавшийся смех в зале резко прерывается… На следующем кадре я с закрытыми глазами лежу на больничной койке, а рядом склонившаяся медсестра. Третий кадр — Леонид Ильич цепляет мне, еще пионеру, на грудь медаль…

В зале опять начинают аплодировать. То ли мне, то ли изображению генсека, который вживую восседает в первом ряду, рядом с большинством членов Политбюро.

Четвертый куплет у Муромова предполагал экспрессию и я, наконец-то поднявшись, вовсю «заголосил»:

Охраняя всё то, чем мы так дорожим!
Он ведёт этот праведный бой.
Наше счастье и труд, нашу мирную жизнь
От беды заслоняя собой!

Фотографии милиционеров опять стали менять одна другую. Появились групповые снимки, награждение красным знаменем на каком-то собрания и даже парочка панорамных — с торжественных построений.

Пятый куплет повторял первый и, резко снизив «накал», я спокойно закончил:

…Но простые и строгие слышим слова:
«Боевым награждается орденом»…

Не ошибся. Все рассчитал верно. «Громкие продолжительные аплодисменты» — пожалуй даже, «переходящие в овацию»!

«Ишь, как вы растрогались, дорогие товарищи… Погодите — посмотрим, как вы будете хлопать, услышав „02“!»…

Я несколько раз «неловко» кланяюсь и «растеряно» развожу рукам — аплодисменты только усиливаются…

Проскользнув за кулисы мимо многообещающего взгляда Марины Боруховны — пока занятой, вместе с помощниками, выпуском на сцену ансамбля «Березка», я попадаю в объятья Клаймича и Завадского.

— Витя! — наш директор перевозбужден и даже не старается этого скрыть, — сильно… очень сильно… с фотографиями — это отлично получилось!

Дело в том, что во избежание ненужных разговоров, на репетициях помощники Пульяж, замещавшие дикторов, перед моим выступлением зачитывали просто название песни, а фоторяд содержал только фотографии милиционеров. Поэтому мои фото для Клаймича были такой же неожиданность, что и для зала.

Коля Завадский вторил Григорию Давыдовичу, но я видел, что «Березка» уже вся вышла на сцену и мне пора удирать, прежде чем за меня примется разгневанная Мария Боруховна.