10000 лет во льдах

– У нас были те же домашние животные, что и у вас сейчас, и даже большее разнообразие диких видов, хотя в последнее время они были почти истреблены и были загнаны в такие отдаленные леса и джунгли, что кое-где все же оставались целыми и невредимыми. Наши знания в области химии, физиологии, гигиены, вместе с нашим совершенным контролем над механическими искусствами, позволили нам продлить человеческую жизнь до срока, о котором в настоящее время и не мечтают, но который смутно отмечен легендами о допотопной жизни в ваших Моисеевых Писаниях. Тем не менее, даже обладая этой особенностью, население мира, хотя и было более чем в пять раз больше, чем сейчас, ресурсов хватало на всех, настолько превосходно наши научные знания позволили нам управлять ими; и к смерти не относились с таким ужасом, как к ней относятся сейчас. На это смотрели как на осуществление естественной функции, к которой нельзя было чрезмерно стремиться и от которой нельзя было уклоняться. Будучи уверенными в существовании иной жизни, из-за которой к нашей нынешней жизни относились лишь как к подготовительному курсу, и общаясь с духами умерших совершенно свободно и неограниченно, подозреваю, что это поразило бы самых продвинутых из ваших современных теософов, смерть не могла рассматриваться ни как что иное, как переход из одного состояния бытия в другое.

– Но для меня было бы невозможно дать вам в таких кратких замечаниях, которыми я вынужден ограничиться в настоящее время, какое-либо адекватное представление о характере или масштабах древней цивилизации, частью которой я был. Однако по тем простым наброскам, которые я вам дал, вы можете в некотором роде судить о её внутренней природе. Теперь я продолжу рассказывать вам, что я знаю об ужасной катастрофе, которая постигла этот счастливый и улыбающийся мир и одним махом низвела его до нищеты, деградации, невежества и варварства, в которых я вижу его сейчас.

– Мой друг, мистер Бернхэм, перед которым я в неоплатном долгу за то, что он вернул мне привилегии жизни, поскольку в противном случае я мог бы оставаться в течение неисчислимых эпох в состоянии комы, ни человеком, ни духом… мистер Бернхэм сказал мне, что, когда он обнаружил мое тело во льду, он увидел, или ему показалось, что он увидел, на значительной глубине под ним то, что выглядело как улицы, площади и сады города. Из неизбежно несовершенного описания, которое он мог дать, я все же почерпнул достаточно, чтобы убедить себя в том, что то, что он видел, действительно было остатками моего древнего дома, Энтаримы, в котором, я жил словно только вчера. Поскольку этот город расположен, как я уже сказал, примерно на том, что вы сейчас называете двадцать шестым градусом северной широты, а мое предполагаемое мертвое тело было найдено примерно на семьдесят шестом градусе, из этого следует, что это изменение местоположения с тропической зоны на зону замерзания должно было быть вызвано либо изменением угловых отношений оси планеты к плоскости ее орбиты или изменением отношений поверхности планеты к ее оси. Расследование этого вопроса было одним из первых, к которому меня подтолкнуло мое любопытство, и я сразу же убедился, что последнее из этих изменений было действующим фактором. Наклон земной оси к плоскости ее орбиты – около двадцати трех с половиной градусов – сейчас такой же, каким он был десять тысяч или, если говорить точнее, девять тысяч восемьсот семьдесят шесть лет назад, когда произошла катастрофа, о которой я собираюсь рассказать вам…

– Простите меня, – перебил Бернхэм, – я не понимаю, как вы можете так уверенно и с такой степенью точности указывать даты. Как вы вообще можете сказать, как долго вы лежали, вмурованные в лед? Поскольку между древним миром, о котором вы говорите, и нашим собственным, несомненно, существует период времени, о котором история умалчивает, как вообще возможно оценить продолжительность этого периода, а тем более оценить его настолько точно, чтобы вычислить хронологию прошлого в терминах настоящего до года?

– Путем самых простых и безошибочных наблюдений, при которых земля является своим собственным хронометром, – ответил мистер Баланок, улыбаясь. – Одной из первых астрономических особенностей, которые я заметил после моего возвращения к жизни, было то, что полярная звезда настоящего времени была также полярной звездой прошлого, и что, следовательно, отношения экватора и эклиптики все еще оставались неизменными. Я вспомнил, что в мое время, в весеннее равноденствие, та точка, в которой экватор пересекается эклиптикой, называемая вашими астрономами первым градусом знака Овна, которая сейчас приходится на начало созвездия Рыб, затем перешла на созвездие Льва. Обнаружив из ваших астрономических работ, что прецессия равноденствий по-прежнему составляет пятьдесят и одну пятую секунды угловой дуги ежегодно, как это было тогда, это стало просто обычным арифметическим вычислением, чтобы перевести расстояние в градусах между точкой равноденствия настоящего и точкой равноденствия прошлого в года. Я обнаружил, что это расстояние равно ста тридцати семи градусам сорока двум минутам пятидесяти пяти секундам, что со скоростью пятьдесят две секунды в год дает указанный мной период лет.

– Но продолжу свое повествование. В начале лета того самого богатого событиями года в южных небесах внезапно появилась комета. В те дни с кометами были знакомы не меньше, чем сейчас, и наши астрономы точно вычислили периоды их появления с регулярными интервалами. Однако рассматриваемый посетитель был тем, за кем ранее никто не наблюдал, и сразу же были приняты меры для расчета кривизны его орбиты, времени его перигелия и подобных данных, которые могли бы представлять интерес для людей в целом. Общественный интерес, однако, не был сильно сосредоточен на "Страннике", пока в журналах не было объявлено – кстати, наш метод печати не включал в себя сочинительство, как у вас, и был гораздо более оперативным, – что его ядро пересечет плоскость нашей орбиты в точке, чрезвычайно близко к той, что займет наша планета в тот же момент. Шли дни, комета увеличивалась в размерах и превратилась в самый великолепный объект на ночных небесах. Её хвост становился все больше и больше, пока не заполнил более четверти неба, и до того, как наступил день её наибольшего приближения, хвост кометы был виден в небе только в полночь, её ядро находилось ниже южного горизонта. Одного этого было достаточно, чтобы показать близость и быстроту её приближения. Теперь астрономы утверждали, что нынешний курс "Странника" должен привести его ядро на очень близкое расстояние – самое меньшее, в несколько сотен миль – от нашей Земли, и хотя предположение о том, что это нанесет какой-либо ущерб, было отвергнуто мудрецами, все же обычные люди не могли не относиться с опаской к явлению, вызывающему чувство тревоги.

– Время сближения было определено – час после полуночи, и в тот вечер, о котором идет речь, когда зашло солнце, улицы Энтаримы были запружены людьми, глазевшими на странное зрелище. Хвост кометы, который прошлой ночью был замечен протянувшимся от южного горизонта до зенита, теперь исчез, и вместо него небо заполнило яркое желтоватое сияние. Воздух был очень душным и гнетущим, и я был вполне подготовлен к заявлению одного из наших профессоров, который прошел мимо меня на улице, что теперь мы окутаны веществом, или нимбом, хвоста кометы. Он также отметил, что скорость кометы при облете солнца в перигелии была бы эквивалентна миллиону ваших миль в час – он, однако, назвал ее двумя диаметрами нашей Земли, или примерно шестнадцатью тысячами миль в минуту.

– По мере того как часы приближались к полуночи, воздух становился все более плотным и душным. Тишина была настолько убийственной, что лист или перо упали бы на землю, как свинцовые, и все же ощутимая дрожь, казалось, затронула каждый объект в природе. Необъяснимый ужас теперь овладел людьми. Никто не заходил в свои дома, но все, словно сговорившись, оставались снаружи, на улицах, террасах или на крышах домов. Домашние животные тоже проявляли живейшие симптомы беспокойства. Птицы забывали устраиваться на ночлег, а собаки с жалобным визгом носились по улицам. После полуночи туманное свечение на юге стало более плотным и ярким. С каждой минутой оно становилось все ярче и ярче, дрожь земли становилась все более и более ощутимой. Тем временем стонущий звук, похожий на рокот далекой бури, на мгновение стал отчетливее и громче. Внезапно южный горизонт озарился кроваво-красным румянцем, по форме и очертаниям напоминающим северное сияние, и несколько секунд спустя яростный огненный шар, изогнувшись примерно на тридцать градусов по дуге, величественно поднялся к зениту, сопровождаемый несущимся с неба шумом, как от могучего, но далекого вихря. Я стоял как вкопанный, пораженный великолепием зрелища и неспособный ни думать, ни действовать. Совершенно не обращая внимания на происходящее вокруг, все, что я мог делать, это стоять неподвижно и смотреть на ужасное явление. По мере того как проходили секунды, дрожь усиливалась, пока не приняла силу землетрясения. Теперь мои глаза инстинктивно обратились на север, в сторону моря. Мог ли я поверить своим чувствам? Там, где за минуту до этого была вода глубиной в сажень, не было ничего, кроме блестящего илистого дна, на котором десятки кораблей, стоявших недавно на якоре, теперь лежали на боку, выброшенные на мель. Очевидно, вода быстро и бесшумно отступила от берега, но как и куда? Как бы я ни напрягал глаза, в поле зрения не было ничего, кроме илистой равнины в сотнях футов подо мной, простирающейся в тусклую даль и мерцающей в свете странного сияния наверху.

– Но пока я всматривался, северный горизонт озарился тем же сиянием, похожим на северное сияние, которое залило юг менее чем за десять секунд до этого – ибо все, что я рассказываю, произошло быстрее, чем я могу это описать, – и из него поднялся шар, в котором я сразу узнал солнце. В одно мгновение картина вокруг была освещена ярким светом дня, вместо зловещего света, проливаемого тем, что, как я интуитивно понял, должно быть ядром кометы на юге. Солнце быстро и перпендикулярно поднималось над северным горизонтом, пока не достигло точки высотой около шестнадцати градусов, и тогда я больше не смог увидеть никакого движения. Но пока я смотрел, околдованный и парализованный цепью явлений, которые, казалось, бросали вызов всем законам природы, я осознал, что что-то происходит далеко за пределами безводного морского дна, которое простиралось на многие лиги передо мной на север. Я напряг зрение и увидел приближающуюся стену воды, высокую, как гора, и ровную, как линия фронта. Она росла у меня на глазах. Я поймал себя на том, что на одном дыхании подсчитал, исходя из расстояния до некоторых известных мне мысов, что волна не менее чем в двадцати милях отсюда, и ни менее чем в милю высотой, ни двигаться со скоростью около полумили в секунду.

– И в этот момент, словно движимые общим порывом, огромная толпа вокруг меня обрела язык. Казалось, что появление приближающейся стены воды сняло заклятие, которое сковывало их с момента появления ядра кометы, немногим более минуты назад. Теперь они, казалось, осознали надвигающуюся и неизбежную гибель. О, какой ужас был в этом отчаянном вопле. Состоящий из десятков тысяч голосов, он поднялся с такой силой, которая была выше, чем даже рев несущихся вод, которые возвышались на тысячи футов над нами и поглотили нас мгновением позже. Это все еще звучит в моих ушах. Потом я больше ничего не видел – пока не открыл глаза вон в том углу этой комнаты.