10000 лет во льдах

Я машинально повернулся к Бернхэму и увидел, что он наблюдает за моим удивлением и улыбается.

– Ну, что вы думаете о моём грузе? – спросил он. – Стоило ли доставлять его сюда из-за полярного круга?

– Я должен поздравить вас с подобным образцом, – ответил я. – Он, несомненно, станет большим приобретением для наших ученых и антикваров. Но как вы собираетесь сохранить его? Не сочтете ли вы довольно трудным делом поддерживать лед в твердом состоянии… и, я полагаю, так же дорогостоящим?

– Это не входит в мои намерения, – ответил он. – Я хочу разморозить его.

– А потом? – спросил я.

– Оживить его.

Я посмотрел на своего друга, чтобы понять, не шутит ли он, но не смог обнаружить никаких признаков веселья на его лице.

– Почему нет? – сказал он. – Этот человек во льду так же органически совершенен, как вы или я. Ни одна клеточка или атом его организма не претерпели никаких изменений с тех пор, как он пришел в то состояние, в котором он сейчас находится. Подумайте, что если он встретил свою смерть – если он действительно мертв – утонув, и вода, в которой он утонул, впоследствии замерзла, в этот момент ему было не хуже, хотя он и пролежал тысячи лет, чем человеку, который утонул пять минут назад. И я придерживаюсь этого мнения, и мой друг доктор Данн согласен со мной…

Доктор Данн, один из самых ученых врачей и хирургов в городе, как хорошо известно, вошел во двор в этот момент, тихо постучав, и извинился за свое опоздание.

– Мой друг, доктор Данн, я говорю, согласен со мной, что наше обращение с утонувшими или так называемыми утонувшими людьми совершенно неправильно, и что их можно реанимировать даже через несколько часов после того, как смерть с виду уже наступила, если будут приняты надлежащие меры. Утопление – это просто случай остановки функции, вот и все. Если организм здоров, почему его нельзя заставить снова выполнять свои функции? Разрушает ли временная остановка часы, если с ними все в порядке? Если да, то для чего нужны врачи и часовщики, хотел бы я знать? Не так ли, доктор?

– Во всяком случае, мы можем попытаться, – внушительно сказал доктор. – Я искренне рад такой благоприятной, я бы даже сказал, ультра-благоприятной возможности проверить эффективность моего оживления утопленников на столь многообещающем предмете.

– Но как насчет замораживания, доктор? – осмелился заметить я, поскольку хладнокровие, с которым ко всему этому отнеслись, болезненно напомнило мне о моих собственных недостатках в научных знаниях и сделало меня соответствующе скромным, – Я всегда думал, что замороженные конечности все равно что мертвы, и что только ампутация может спасти жизнь остальной части организма в таких случаях. Мне кажется, что когда все тело заморожено, это еще хуже.

– Тем лучше, – горячо возразил доктор, – гораздо легче работать там, где условия однородны.

К этому времени пар, выходящий из предохранительного клапана переносного двигателя, показал, что давление было значительным, и Бернхэм, который ранее переместил золотниковый клапан так, чтобы пар проходил прямо в выхлопную трубу, теперь развернул двигатель напротив глыбы льда, направив боковую трубу, которую он подсоединился к выхлопной трубе и, манипулируя ею на шарнире с помощью рычага, повернул шаровой клапан и выпустил струю голубого пара на лед. Вскоре двор покрылся облаками пара, но огромная ледяная глыба продолжала уменьшаться, когда пар направлялся то в одну, то в другую точку, вращая двигатель вокруг нее, пока менее чем за полчаса двор не превратился в лужу, и ничего не осталось от ледяной глыбы, кроме кристаллической оболочки толщиной в несколько дюймов вокруг замороженного тела, так ловко и умело Бернхэм направлял струю пара на все части ледяной глыбы.

– Теперь нам придется проявлять больше осторожности, – заметил он. – оставшийся лед должен быть удален более щадящим способом. Помоги мне отнести тело в лабораторию.

С этими словами мы все протянули руку помощи и перенесли скованное льдом тело на цинковый поднос на козлах в лаборатории, в которой ранее был зажжен ревущий огонь в печи, и температура которого, когда двери были закрыты, была как в турецкой бане.

– Ну вот! – воскликнул Бернхэм, который, хотя и был в рубашке с короткими рукавами, обильно потел и тяжело дышал после трудов. – Пока все идет хорошо. Давайте пройдем в студию, присядем и отдохнем, пока наш гость, – я был поражен необычностью эпитета применительно к трупу в соседней комнате, а также акцентом, который придал ему Бернхэм, – сбросит остатки хрустальной мантии, которую он носил, кто скажет, как много тысяч лет. Пройдет не менее получаса, прежде чем он полностью растает, а тем временем, если хотите, я расскажу вам, как мне удалось наткнуться на него на Крайнем Севере.

Нам всем было любопытно узнать, поэтому Бернхэм рассказал следующие подробности:

– Покинув Сан-Франциско в марте прошлого года, мы отправились на север с намерением достичь Берингова моря к тому времени, когда лед сойдет, надеясь достаточно хорошо поработать с китами и тюленями, чтобы вернуться до закрытия сезона. Я, конечно, договорился с капитаном, что пойду добровольцем, и буду выполнять долг или нет – как мне заблагорассудится, и буду жить в отдельной каюте. У нас были самые обычные приключения, которые являются неотъемлемой частью работы китобоя, и о которыми я не буду вас утомлять, поскольку они не имеют отношения к главной теме, и я обнаружил, что мое здоровье чудесно улучшается под влиянием свежего воздуха, физических упражнений и моря.

К июню мы прошли Берингов пролив, а затем много недель крейсировали в открытом море за его пределами, но нам не повезло с уловом, и из-за попыток улучшить ситуацию, отплытия домой мы ждали слишком долго, хуже того, мы попали в шторм, который снес нас за несколько дней на север до точки в сотне миль к востоку от Земли Бэнкса и островов Парри; и прежде чем мы поняли, где находимся, мы оказались зажатыми льдами, к счастью, с подветренной стороны от утесов, образующих часть небольшого острова площадью всего в несколько квадратных миль, этому обстоятельству мы могли бы приписать спасение нашего судна от разрушения паковым льдом. Последующие наблюдения показали, что мы находились на 162 градусах западной долготы и примерно 76 градусах северной широты – точка, к слову, редко достигаемая мореплавателями даже при самых исключительно благоприятных обстоятельствах. Однако ничего не оставалось, как извлечь максимум пользы из этого и подготовиться к зимовке с максимальной ловкостью, на которую мы были способны. К счастью, у нас было много провизии – я лично позаботился об этом, прежде чем отправиться в путь, – и я думаю, что могу с уверенностью сказать, что немногие китобои, когда-либо зимовавшие за полярным кругом, были лучше оснащены в этом отношении, чем мы.

Как вы можете легко себе представить, жизнь экипажа корабля, скованного льдами, в течение долгой, темной северной зимы не вызывает зависти. Достаточно сказать, что мы прошли через это, вероятно, с меньшими трудностями, чем обычно, и были очень рады увидеть проблеск солнца примерно в начале апреля, поскольку это выглядело как знак освобождения, хотя капитан не думал, что лед тронется не раньше, чем через шесть недель. Теперь в прогулках было какое-то удовольствие, так как для этого было несколько часов солнечного света, и я использовал это по максимуму, так как иногда можно было поймать тюленя или выдру, и нередко капитан – к тому времени мы стали большими друзьями – сопровождал меня.

Однажды в мае мы бродили с ружьями в руках по ледяным полям, пересекая неизведанную местность к востоку от корабля, когда наткнулись на участок удивительно чистого и прозрачного льда примерно в миле от судна. Это было тем более странно, что в основном лед в нашем районе был грубым, неровным, мутным и обычно покрытым снегом. Случайно взглянув вниз, когда мы пересекали этот участок, мой взгляд был прикован к любопытному зрелищу тела человека, погруженного в лед, примерно в шестнадцати или восемнадцати футах под поверхностью. Я обратил внимание капитана на это явление, и, опустившись на четвереньки, мы провели немало времени, изучая странный объект, насколько это было возможно, и размышляя о том, как он мог туда попасть. Что озадачило нас больше всего, так это белая одежда на теле, предположение капитана заключалось в том, что это был труп какого-то высокопоставленного офицера, принадлежащего, возможно, к какой-то правительственной экспедиции, чей брезентовый саван лопнул после того, как его погрузили на глубину, и который впоследствии был отнесен сюда течением и быстро замерз. Я, однако, чьи глаза были острее, смог увидеть, что одежда на теле не была саваном, и что черты лица, вместо того, чтобы быть мертвенно-бледными, раздутыми и опухшими, как у трупа, который некоторое время находился в воде, были четкими, свежими и нетронутыми разложением. Мне не терпелось поближе рассмотреть это странное открытие, и в конце концов я убедил капитана позволить мне использовать полдюжины человек из команды для раскопок во льду, пока я не смогу удовлетворить свое любопытство. Соответственно, на следующее утро мы приступили к работе с киркой и лопатой, чтобы пробить шахту во льду, и это заняло всего час или два, прежде чем мы оказались в двух футах от тела.

На этом расстоянии я возобновил свое исследование и становился все более и более впечатленным и озадаченным. Но мое изумление еще больше возросло, когда, посмотрев сквозь прозрачные глубины внизу, я увидел, или подумал, что вижу, смутные очертания зданий, точно так, как они могут видеться с вершины какого-нибудь высокого памятника. Я смог различить линии улиц и площадей, здания были белые, как из мрамора, их архитектура, кажется, была близка к греческому типу. Мне показалось, что я видел сады и деревья, но свет низкого солнца был таким слабым, что я не знал, не может ли все это представляться из-за фантастических форм морских водорослей, и что воображение сделало все остальное. Как бы там ни было однако, впечатление, которое я получил, усилило мой интерес к таинственному объекту подо мной.

Теперь я решил завладеть этим удивительным с научной точки зрения неожиданным подарком, который мне предоставила удача, и, пообещав щедрое вознаграждение моим помощникам, мне удалось убедить их копать вокруг и под телом, оставив глыбу, которую мы только что растопили, только достаточно толстую, чтобы она не разрушилась до тех пор, пока мы не будем готовы удалить лед. Здесь у меня произошел ожесточенный спор с капитаном, когда я обсуждал свой план погрузки моего приза. Абсурдно, сказал он, нелепо думать о том, чтобы упаковать огромную глыбу льда, содержащую только мертвое тело человека, и никому не нужную на земле. Думал ли я, что китобои были оборудованы для дорогостоящих путешествий в полярные моря ради забавы? Посмотрите, он займет весь трюм. Тут капитан попытался подвести черту – будь он проклят, если он согласился на такую чепуху, как эта, наука или чего там еще.

Теперь я видел, что наступил критический момент. Нет никого более упрямого в мире, чем морской капитан, если он примет решение, и из-за долгого знакомства я знал своего человека. Я решил попробовать другой путь и пойти практически на все, чтобы добиться своего, отчасти из-за сильного во мне бунтарского духа, а отчасти потому, что я уже сформулировал, в смутной форме, схему, которую мы сейчас осуществляем на практике. Я также чувствовал глубокое убеждение, что каким-то таинственным образом достигаю непостижимых целей, и это придало новую силу моей решимости.