Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные

Из чего формируется приспособленность

Изучение религии (или любого другого предмета) в эволюционной перспективе требует четкого определения приспособленности. Иногда совершенно ясно, как организм должен быть устроен, если ему предстоит выжить и оставить потомство в своей окружающей среде. Для полета нужны определенные аэродинамические формы, и эффективность птичьего крыла можно измерить с такой же точностью, как и эффективность крыла самолета. Так же точно можно измерить и эффективность поведения. Коммивояжер должен перемещаться между городами, чтобы продать свои товары – но есть много способов проложить маршрут через заданное количество точек, так много, что даже большие компьютеры не всегда справляются с задачей. Тем не менее мы с легкостью можем проверить, выбрал ли торговец относительно эффективные пути – и равно так же можем проверить, достаточно ли эффективно, скажем, колибри порхает от цветка к цветку.

Важно помнить: свидетельства замысла в природе настолько очевидны, что они вопиющим образом требуют объяснения. Главным вопросом в дни Дарвина был не такой: «Есть ли назначение в природе?» – а такой: «Как объяснить все те назначения, что мы видим в природе?» Таким образом, на определенном базовом уровне на вопрос, из чего формируется приспособленность, можно дать удовлетворительный и весьма интуитивно понятный ответ. Однако более пристальный взгляд открывает множество факторов, в свете которых определять и изучать такое явление, как приспособленность, весьма непросто (Michod 1999a).

Один такой фактор мы уже обсуждали, и он выражает саму суть этой книги: приспособленность – понятие относительное. Она не говорит о том, как хорошо организм выживает и с каким успехом оставляет потомство. Она говорит о том, что он выживает и оставляет потомство лучше, чем альтернативные типы организмов. Самцы некоторых видов приспособились убивать детенышей, что позволяет им быстрее сходиться с матерями убитых (Van Schaik and Janson 2000). Это поведение не адаптивно для детенышей, матерей, группы, вида, экосистемы. Оно адаптивно только для самцов и только в сравнении с самцами, ведущими себя иначе. Тем не менее с точки зрения эволюционной теории поведение убийц повышает их приспособленность. У некоторых пчел развилась способность пить нектар и не прихватывать при этом пыльцу: при сборе нектара такая особь выгрызает дырочку в основании цветка. Такое поведение не повышает ни приспособленности цветоносных растений, ни приспособленности самих пчел в целом, поскольку их стабильное выживание зависит от растений. Оно адаптивно лишь для отдельных особей, причем в сравнении с пчелами, которые так себя не ведут. Называя описанные виды поведения адаптивными, тяжело подавить чувство морального отвращения, тем более что они предполагают не только уничтожение других живых существ, но в долговременной перспективе приносят вред и самим «приспособленцам». Мы видели, что отчасти эту проблему решает групповой отбор. Группы самцов, не убивающих потомство друг друга, имеют намного больше шансов выжить и продолжиться в поколениях, нежели группы самцов, ведущих себя иначе. Моральное отвращение, которое я только что описал, само по себе может быть объяснено как присущий нам от рождения психологический аспект этических систем, сумевших развиться благодаря групповому отбору, направленному на подавление эгоистичного поведения у людей. Но, увы, групповой отбор всего лишь вытаскивает нас из огня внутригрупповых взаимодействий с тем, чтобы бросить в полымя взаимодействий групп. Так, группы самцов, не убивающих потомство друг друга, могут спокойно убивать детенышей из других групп и забирать себе оттуда самок (Wrangham and Peterson 1997).

Об этом предстоит помнить, когда мы продолжим наше исследование религии. Стоит завести разговор о религии, и начинается долгое перечисление злодейств, совершенных во имя Бога, причем почти всегда – в противостоянии каких-нибудь религиозных групп. Так смею ли я при всех этих свидетельствах заявить, будто религия улучшает нам жизнь? И могу ли я назвать ее адаптацией? Легко. Легко до тех пор, пока мы понимаем приспособленность в относительных терминах. Очень важно подчеркнуть, что с эволюционной точки зрения поведение можно объяснить, но это не дает ему этического оправдания. Аморальное поведение почти неизбежно приносит пользу индивиду или группе, придерживающимся такой модели, – другой причины, почему аморальность искушает, нет. Эволюция не требуется для того, чтобы изрекать такие банальности. Религиозные дискуссии о свободе воли не слишком отличаются от разговоров эволюционистов о том, как особи преследуют собственный интерес. Незашоренные верующие вполне отдают себе отчет: стоит решить проблему свободы воли личности внутри религиозных групп – и это может привести к еще большим проблемам с вопросом о воле группы в отношении других групп. И эти параллели между религиозной и эволюционной мыслью неслучайны: истоки обеих – в фундаментальной проблеме социальной жизни и в ее частичном решении, скрытом в самой сути религии и объяснимом в свете теории многоуровневого отбора.

Заметим, что приспособленность не только относительна, она еще и имеет ограниченную сферу применения. Английская система мер, со всеми ее футами и дюймами, уступает системе метрической, но кое-кто ею пользуется – по привычке. Цена перехода на метрическую систему для таких людей превышает пользу, которую принесет этот переход – по крайней мере в близкой перспективе. Это «эффект большинства», и таких примеров можно привести в избытке как из области эволюции биологической, так и из области эволюции культурной. IBM-PC-совместимые компьютеры имеют преимущество над компьютерами Apple, а текстовый редактор Microsoft Word – над аналогичными программами именно из-за эффекта большинства. Два этих примера не ставят под сомнение принцип эволюции, согласно которому она представляет собой процесс максимального повышения приспособленности. Они лишь иллюстрируют ее ограниченность, которая, в свою очередь, ясно выражена в метафоре адаптивного ландшафта[23]. Представьте два холма: один – маленький, он символизирует английскую систему мер с ее низкой приспособленностью, а другой, большой – метрическую систему мер с ее высокой приспособленностью. В нашем примере эволюция – это восхождение в гору, но если начать этот процесс на склоне малого холма, то в лучшем случае удастся забраться на его же вершину. При переходе с малого на большой холм требуется пересечь долину низкой приспособленности, и вот этому эволюционный процесс, по сути, противится. Чем сложнее пройти по адаптивному ландшафту, тем больше развивающаяся система будет отражать свою исходную точку (тот самый холм, с которого начался путь) и тем вероятнее, что она потерпит неудачу, пытаясь найти оптимальное решение в глобальном плане[24].

Третья трудность затрагивает механизмы наследственности. У людей ген серповидных эритроцитов (S) является адаптацией к малярии, но не переносится от поколения к поколению и не фиксируется в генах потомства, потому что дает выгоду организму-носителю лишь в гетерозиготной форме (AS), а в гомозиготной (SS) ведет к появлению изнуряющей анемии. В итоге мы имеем генетический полиморфизм, при котором некоторые особи защищены от малярии (AS), тогда как большинство либо не защищены вовсе (AA), либо страдают от генетического дефекта (SS). Вот это адаптация! В общем, чем больше мы усложняем механизмы генетической наследственности, делая гены пригодными в одной конфигурации и непригодными в другой, тем более запутанным становится процесс адаптации.

Четвертая трудность относится к способам передачи генетической информации. У организмов, имеющих двойной набор хромосом – иными словами, у таких организмов, как мы с вами – большинство генов существует в неполовых хромосомах и наследуется от обоих родителей, но некоторые гены находятся в цитоплазме и наследуются только от матери. Все цитоплазматические гены у мужчин обречены на погибель: они не перенесутся в сперму. Ген-мутант, который заставит женщин воспитывать девочек, а не мальчиков, будет поддерживаться естественным отбором – но только если ген будет цитоплазматическим, а не аутосомным. Точно так же ген, который заставит мужчин воспитывать мальчиков, а не девочек, будет поддерживаться отбором, если он находится в Y-хромосоме, которая передается только по мужской линии. Этот «конфликт интересов» у генов показывает, что даже отдельные организмы не достигают внутренней гармонии, предполагаемой в слове «организм» (Pomiankowski 1999). Тот факт, что приспособленность зависит от способа передачи генетической информации, имеет важное значение для моделей культурной эволюции, которые предполагают, что есть много разных способов передачи информации (Boyd and Richerson 1985).

Пятая трудность касается различения результатов естественного отбора и самого процесса. Адаптация есть результат, и ожидается, что она будет в целом соответствовать условиям окружающей среды. Однако процесс естественного отбора подразумевает множество ошибок на каждый успешный случай. Как и в случае законов и колбасок[25], «производство» адаптаций – не такое уж и красивое зрелище. Неудавшиеся эксперименты с религией – не аргумент против эволюции, если мы наблюдаем процесс и учитываем его результат. И вопрос в том, зависит ли успех экспериментов с религией от их собственных качеств, а также в том, передаются ли эти качества (с изменениями) последующим вероучениям?

Все указанные трудности теории, равно как и другие, не попавшие в наш обзор, важны, и их следует учитывать в нашем исследовании религии – но они не должны затмевать прогресс на базовом уровне. Религии часто имеют дело с тем, что важно в жизни: с едой, здоровьем, безопасностью, супружеством, воспитанием детей, всевозможными общественными отношениями, а все это настолько явно связано с выживанием и оставлением потомства, что по крайней мере в первом приближении нам не стоит ломать голову над деталями – как и Дарвин не ломал голову над тем, почему толстый клюв полезен при раскалывании твердых семян. И еще скажу, что зачастую без особых ухищрений видно, как получают люди то, что необходимо им для жизни – за счет других людей или за счет сотрудничества. Фундаментальная проблема социальной жизни и роль религии в ее (частичном) разрешении слишком важны, чтобы находиться в тени теоретического тумана, окутавшего понятие приспособленности. А почему они важны, я сейчас постараюсь показать.