Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные

Христианское прощение

Такая религия, как христианство, должна направлять и координировать поведение своих адептов во многом подобно тому, как это делают традиционные культуры, описанные в предшествующем разделе. Это труднейшая задача, если принять во внимание ее масштаб. Многие виды деятельности должны осуществляться среди разных категорий людей. Отношения в группе требуют иных наставлений, нежели отношения вне ее. Да и последние, возможно, придется разделить на совершенно разные типы. Весьма вероятно, что наиболее подходящие виды деятельности будут различаться в зависимости от физических и социальных условий. Более того, все эти сведения предстоит передать новообращенным, которые принимают новую веру с самым разным «багажом» предыдущих убеждений и практик. Даже не зная деталей, мы можем быть уверенными в том, что наставления, призванные показать, как вести себя адаптивно, так или иначе закодированные в религиозных верованиях и практиках, должны быть комплексными.

Как мы выяснили в главе 4, раннехристианская Церковь создала свой кодекс, в высшей степени адаптивный для тех, кто к ней принадлежал. Если христианина просили выразить свою религию одним словом, таким могло стать слово «прощение». Но я только что показал: адаптивная религия может быть только «комплексной» – иначе о ней не сказать. Чтобы понять природу христианского прощения, мы должны исследовать его как часть более широкой системы правил «если – то», проявляющихся в контексте определенной среды.

К счастью, условия, в которых находилась раннехристианская Церковь, изучены весьма детально. Следующий рассказ взят у Элейн Пейджелс (Pagels 1995). Отрасль религиоведения, которую она представляет, в чем-то отделена от трудов сторонников теории рационального выбора. Ее рассказ об иудаизме в Древнем мире точно соответствует второй гипотезе о жизненном цикле религий, в общих чертах намеченной в главе 5. Над влиятельными кругами иудаизма все время висела угроза: их могли «опорочить» те, кто получал выгоду за счет единоверцев и желал отказаться от строгих законов, сохранявших Израиль отделенным от других народов – иными словами, те, кто желал превратить иудаизм, если следовать терминологии Старка и Бейнбриджа, в нечто подобное Церкви. Была и иная, противостоящая тенденция – страстные усилия «очистить» Церковь, превратить ее в нечто подобное секте, и эти усилия предпринимались теми, кто чувствовал эксплуатацию со стороны «верхов».

Это напряжение часто проявлялось в ожесточенной борьбе за лидерство в главной религии. Если фракция, настаивающая на «очищении», достаточно сильна, тогда та же самая движущая сила, что порождает вторичные секты, может увести всю религию на путь превращения в секту. Одним из примеров этого служит восстание Маккавеев:

Порой брала верх партия тех, кто любил мирские блага, и партия «очищения» оставляла основной иудаизм и создавала самостоятельные секты, воспринимавшие себя как истинный народ Израильский. Одной из таких сект были ессеи. Другой – секта, основанная Иисусом: это ясно из его многочисленных обличительных речей против иудейских священников и книжников, а также из его действий, направленных на очищение Храма.

Кое в чем движение Иисуса походило на другие иудейские секты, а кое в чем радикально отличалось. Все эти секты боролись против основного направления в иудаизме: наибольшую угрозу их существованию представлял именно он, а не Римская империя или другие народы. Сектантам уже не хватало того, что они принадлежат к евреям по праву рождения – чтобы стать частью избранного народа, требовалось хранить верность законам Завета в том виде, в каком их трактовала секта. Именно в этом Иисус не соглашался с другими сектами, скажем, с теми же ессеями. Для ессеев приверженность законам Завета была наиболее строгой формой иудаизма, и ей могли следовать только евреи. Да, требовалось нечто большее, нежели просто принадлежать к еврейскому народу – но, без сомнения, это было необходимо, и только еврей мог войти в число избранных. А Иисус больше подчеркивал этическую сторону еврейского закона, а не этническую и не ритуальную, и делал это столь ярко, что факт принадлежности к еврейскому народу утратил свою необходимость для вхождения в круг избранных – и кроме того, сам по себе этот факт уже ничего не значил. Одно это структурное изменение создало важный пункт расхождения между маленькой сектой, известной только по свиткам Мертвого моря, и религиозным движением, распространившимся по всей планете.

До сих пор я рассказывал историю христианской Церкви так, словно говорил о происхождении жизни на Земле. Как произошли млекопитающие и почему они сменили динозавров в роли главной формы позвоночных на планете? Мы никогда не получим абсолютно точный ответ, но даже если бы и могли его получить, история все равно полнилась бы счастливыми случайностями и интуитивными открытиями. Как указал Стивен Джей Гулд (Gould 1989), если бы мы могли заново проиграть пленку жизни, возможно, она бы оказалась иной. Млекопитающие могли бы остаться мелкими созданиями размером с мышь, а сознание, подобное человеческому, могло бы так и не появиться на этой планете. Примерно так же секту, созданную Иисусом, можно считать видоизмененной культурой, чьи структурные свойства можно определить во впечатляющих подробностях. Тот факт, что секта зародилась в своем месте и в свое время, отчасти – дело случая. История могла бы пойти другим путем. Однако учитывая направление, которое она все же приняла, нужно сказать, что роль шанса стала гораздо меньше. Как замечает Пейджелс, Иисус и его ученики, возможно, никогда не рассчитывали на то, что их новая секта привлечет так много неевреев, и даже не желали этого – но в этом плане уже мало что можно было сделать после того, как видоизмененная культура появилась на свет.

Теперь, представляя себе социальное окружение, мы можем попытаться точнее предсказать адаптивные свойства раннехристианской Церкви. Нужно выделить по меньшей мере четыре категории чужаков: иудейский истеблишмент, представлявший наибольшую угрозу; более далекая, но все же грозная Римская империя; евреи, которые могли обратиться в новую веру; и вероятные неофиты-неевреи. Чтобы выжить и преуспеть, раннехристианская Церковь должна была выработать механизмы, благодаря которым все, кто в нее входил, могли изолироваться от внешнего мира; механизмы, которые бы мотивировали поведение всех христиан, насколько это возможно; механизмы, способные управлять поведением христиан по отношению друг к другу; а также механизмы, призванные указывать, как христианам вести себя с четырьмя категориями чужаков. В теории правила, регламентирующие прощение, по всей вероятности, должны быть разными для каждого вида этих отношений.

Четыре Евангелия представлены нам как историческое повествование о жизни Иисуса. Обширные религиоведческие исследования установили, что Евангелия были написаны в период от тридцати пяти до ста лет после его смерти. Различия между четырьмя Евангелиями иногда объясняют просто – как затухание памяти о событиях и ее последующее декорирование. И в этом случае наиболее ранний рассказ (Евангелие от Марка) должен был бы оказаться самым точным, а последний (Евангелие от Иоанна) – самым искаженным. Пейджелс и многие ее коллеги отвергают такую трактовку и принимают другую, основанную на представлении о пользе. По ее мнению, все четыре Евангелия работают как практические руководства, позволяющие местным религиозным общинам действовать в качестве адаптивных единиц. Эти инструкции закодированы в форме исторических повествований, что заставляет усомниться в точности всех четырех Евангелий как реальных исторических хроник. Повествования задуманы с целью мотивировать поведение и допускают пропуски, искажения и приукрашивание фактов, когда это необходимо. Четыре Евангелия отличаются друг от друга не потому, что их написание разнесено во времени, а потому, что были предназначены для нужд различных христианских церквей, возникших по всей Римской империи. Они – «палеонтологическая летопись» культурной адаптации в подробнейшем масштабе. Точно так же, как популяции гуппи, обитавших в низовьях и верховьях реки, эволюционировали по-разному в зависимости от присутствия и отсутствия хищников, так и наставления, изложенные в четырех Евангелиях, создавались различным образом – как отклик на разницу в социальных условиях, в которых жили ранние христианские общины.

Давайте посмотрим на то, как истории, включая жизнь Иисуса и рассказанные им притчи, составляют свод правил «если – то», регламентирующих и прощение, и многие другие формы поведения. Первое требование к трансформации группы в адаптивную единицу – определить группу и изолировать ее от остального общества так, чтобы поступки, совершаемые внутри группы и вне ее, могли управляться по-разному. Разумеется, любой, кто знаком с Евангелиями знает, что Иисус требовал абсолютной приверженности, превосходящей не только верность к оставленной религии, но и привязанность к ближайшим родственникам. В качестве одного из многих примеров рассмотрим хорошо известную притчу о талантах, изложенную у Луки (Лк 19:12–27). Иисус рассказывает историю о знатном человеке, который отправился в дальние страны, «чтобы получить себе царство и возвратиться». Те, кто посещал воскресную школу или изучал Библию, знают все о мудрых и глупых слугах, которым хозяин доверил свои богатства на время отлучки. Но можно упустить из виду то, что по возвращении знатный человек требует предать смерти тех, кто в его отсутствие был неверен: «…врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мною». Эта сторона христианства – полная противоположность прощению, и она должна быть таковой, чтобы христианская религия могла исполнить свое основное предназначение. Прежде чем сможет появиться группа ревностных приверженцев, необходимо осознать ужасные последствия выхода из нее.

Другое требование заключается в мотивировании поведения тех, кто входит в группу. Борьба за собственную жизнь мотивирует намного сильнее, чем за место в автобусе. Участие в окончательной космической битве добра против зла мотивирует сильнее, чем борьба за собственную жизнь. Евангелия, призывая к должному поведению, не останавливаются ни перед чем – как это может делать только система религиозных верований. По мнению Пейджелс, ессеи и христиане были известны своей склонностью представлять собственные конфликты как борьбу между Богом и сатаной. Влияние этого верования на поведение ярко иллюстрирует правдивая история Иустина, молодого человека, который примерно в 140 году прибыл из Малой Азии в Рим, чтобы утолить свой страстный интерес к философии. В один из дней он с друзьями пришел в амфитеатр смотреть зрелищные гладиаторские бои. Дальше историю продолжает Пейджелс:

Лицезрение смерти христиан, принимаемой с таким самообладанием, подвигло искреннего юношу стать христианином и в прямом смысле слова устремиться к смерти мученика. Да, пример Иустина – это крайность, но в целом можно без особых сомнений сказать, что гонения часто облегчают вербовку новых членов секты, обеспечивая ей своего рода честную рекламу (напр., квакерство; Ingle 1994). То, что верующие сохраняют свои убеждения в сколь угодно жестоких гонениях, доказывает, что в своей религии они обретают нечто более драгоценное. А значит, есть смысл присоединиться к преследуемой секте, а потом всеми силами стремиться окончить гонения – и получить все выгоды без затрат. В любом случае такая чрезвычайная мотивация не всегда оборачивается прощением. Сатана и те, кто с ним в союзе, не прощаются. Христиане, разорванные на части дикими зверьми, не простили своих врагов – они, скорее, выступили против них с несокрушимой храбростью, которая в их беспомощном положении обрела форму хладнокровного принятия смерти. В более выгодном положении, когда христиане представляли себя воинами в решающей битве между Богом и сатаной, этот же оценочный подход выражался в постоянном осуждении врагов на вечные муки. Для такой ситуации в христианстве не находится никакого прощения.