Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные

Антропология прощения

Ранее я показал, что прощение имеет биологическую основу, и эта основа охватывает все животное царство. В рамках дочернего исследовательского проекта мы – я и антрополог Крис Бём – изучаем по всему миру феномен прощения в традиционных человеческих обществах. По правде, найти описания прощения в обществах охотников-собирателей очень сложно – не потому, будто там никто никого не прощает, а потому, что прощение происходит столь естественно, что зачастую остаются незамеченными. Исключение – предложенное Тернбуллом (Turnbull 1965) бытописание племени мбути (формально – «пигмеи»). Тернбулл ярко и подробно изображает жизнь одной группы, входящей в племя. Следующий рассказ о проступке и прощении настолько живописно отражает жизнь в малых группах, что я приведу его полностью:

Отмщение, устойчивое изменение поведения нарушителя и прощение происходят посредством бурного выражения эмоций. Группа обошла шторм и поплыла на относительно ровном киле, причем никто из группы не знал, что каждый из них стоит у руля. Этот эпизод напоминает о характеристике, которую Токвиль дал малым группам, столь естественно совершенным, что кажется, будто они возникли сами собой.

Токвиль принимал во внимание, что большие общества не обладают такой естественностью. Для того чтобы такие нации, как Франция или Соединенные Штаты, оставались сплоченными, их должно объединять нечто большее, чем сама нация. Более того, это самое «нечто», которое во времена де Токвиля сплачивало Францию, отличалось от того, что сплачивало Соединенные Штаты, с важными последствиями для жизнестойкости обеих наций. Эти «нечто» были сложной смесью психологических отношений, неформальных обычаев и формальных социальных институтов, которые в совокупности можно рассматривать как культуру. Разумеется, у обществ охотников-собирателей, таких как мбути, тоже есть своя культура, важная для организации их поведения. Мы говорим о различиях в культуре, а не о ее наличии или отсутствии. Вместо того чтобы называть маленькие общества «естественными», а большие – «неестественными», нам следует просто сказать, что они для своего существования в качестве сплоченных обществ требуют разных культур. У мбути нет ни королей, ни судов, ни конституций. У крупных наций все это есть – и должно быть, – и только так те могут существовать в своем масштабе. Врожденная психология вовсе не изолирует культуру – она предоставляет блоки, из которых построены бессчетные культурные структуры.

Когда человеческие общества возросли в масштабе и вышли за пределы групп охотников-собирателей, прощение обрело свои культурные нюансы, привлекшие внимание антропологов. Хорошим примером служит племя нуэров, чья религия была описана в главе 2. Общество нуэров разделено в виде «гнездовой иерархии» групп. Самые малые группы размером с деревню действуют как совместные единицы (англ. corporate units; этот термин использовал Эванс-Притчард) в повседневных занятиях: когда охраняют крайне важный для них скот, выращивают просо, осуществляют коллективную оборону. Самые малые группы часто воюют друг с другом, но легко объединяются, когда это необходимо, особенно для угона чужого скота или защиты собственного.

В следующем отрывке Эванс-Притчард описывает характер народа нуэр. Может показаться странным и даже политически некорректным говорить о людях той или иной культуры как о наделенных особым характером. Разве у нас не примерно одни и те же гены, не одна и та же врожденная психология? Возможно. И все же из этих кирпичиков можно построить разные здания: церкви, дома, крепости, тюрьмы – и то же самое можно сказать о строительных блоках культуры. Эванс-Притчард пишет:

Ярко выраженный эгалитаризм, объединяющий сообщество охотников-собирателей, создает основу и для общества нуэров. И поддерживается он насилием. Главнейшая добродетель мужчины-нуэра – защита своей чести и чести своей группы, а группа определяется весьма гибко, по ситуации (вспомните идею групп, образованных по характерной черте; о ней мы говорили в главе 1). Возмездие у нуэров поистине священно. Однако их взрывоопасная вспыльчивость, способная мгновенно привести к вспышке насилия, требует противовеса, и таким противовесом служит «вождь в леопардовой шкуре» – человек, играющий жизненно важную роль в разрешении конфликтов без чьей-либо смерти. Когда защита чести оборачивается убийством, убийца может получить убежище в доме «вождя в леопардовой шкуре». На протяжении недель и месяцев тот ведет переговоры, пытаясь уладить конфликт и сделать так, чтобы вместо ответного убийства за смерть убитого расплатились скотом. Переговоры – дело тонкое: никто – ни человек, ни группа – не хочет заслужить репутацию людей, не умеющих в полной мере защитить свою честь. Тем не менее за самонадеянностью и дерзостью скрыто желание вести переговоры – пока у сторон конфликта есть причины ладить в повседневной жизни. Убийства в рамках одной совместной единицы улаживаются довольно быстро. Но убийцу из отдаленной группы, возможно, никогда не простят до конца, даже после расплаты скотом. А если убийца из другого племени, вопрос о выплате компенсации не стоит: единственное решение – жестокое возмездие.

До сих пор я описывал «вождя в леопардовой шкуре» и его функции в обществе нуэров исключительно в мирских терминах. Однако вождь, помимо того – особа священная, иначе он просто бы не смог выполнять свои светские функции. У него нет действительной власти, его даже выбирают из незначительного клана, чтобы он мог, ведя переговоры с более сильными кланами, быть беспристрастным. Кроме уважения к священной должности, нет ничего, что могло бы не дать родственнику жертвы ворваться в жилище «вождя в леопардовой шкуре» и убить убийцу. Эванс-Притчард описывает «вождя в леопардовой шкуре» как «священную персону без политической власти» (Evans-Pritchard 1940, 5). Вспомним: в главе 4 мы говорили о том, что балийцы сочетали трезвое знание о практической стороне своей религии с «переполняющей душу верой» в ее сакральный аспект. Примерно так же нуэры могут объяснять функции вождя в совершенно прагматических терминах: «Мы схватили их и дали им леопардовые шкуры, и сделали их нашими вождями, чтобы они вели разговоры о жертвах за убийство» (Evans-Pritchard, 173) – и, однако, искренне оказывать вождям уважение, подразумеваемое в слове «священный». Эванс-Притчард мог в чем-то не соглашаться с Дюркгеймом, но здесь перед нами, несомненно, яркое подтверждение слов Дюркгейма: «Общественная жизнь возможна лишь благодаря обширному символизму».

Сложно сказать, чувствуют ли когда-нибудь нуэры «радость истинного прощения» в своих попытках разрешать конфликты. А вот у черногорцев, одного из последних клановых обществ Европы, есть даже церемония прощения; о ней упоминает в их бытописании Бём (Boehm 1984, 133–134). О самой церемонии один ее участник поведал Мэри Дарем, «храброй и сильной духом англичанке», написавшей книгу о Балканах по впечатлениям от своих путешествий в 1920-х годах (Durham 1928). Я приведу повествование полностью: оно высвечивает ряд тем, которые мы пытаемся включить в нашу теоретическую основу. Замечания в скобках, призванные прояснить изложение, добавила сама Мэри Дарем, а в квадратных скобках я внес несколько своих; даты приведены по юлианскому календарю.

Христианская образность в повествовании позволяет предположить, что христианская религия сама по себе была важным элементом церемонии прощения. Однако пока что не будем об этом судить. Христианство хорошо известно тем, что приноравливается к культурам «обращенных» народов. Священники черногорцев выполняли важные функции, но воевали как все – о них даже не упоминается в рассказе. Ключевые элементы церемонии прощения можно описать без отсылки к христианству: воля общины; суд, состоящий из членов общины, уважаемых обеими сторонами конфликта; немалые затраты со стороны, убившей на тот момент больше; сознательное установление родства сторон через крещение младенцев, после которого взрослые с одной стороны обязаны заботиться о детях другой стороны; ритуал унижения, который, учитывая гордую натуру черногорцев, мог быть самой сложной частью всей церемонии. Не может быть сомнений в том, что это симфония, сыгранная на инструментах культуры, приводила к психологической трансформации, которую точно можно описать как «радость истинного прощения», хотя нам и не сказано, как долго она длилась.

Повествование наводит на мысль еще об одной, более широкой культурной симфонии, партитура которой определяет жизнь черногорцев; она совершенно отлична от описанной особой церемонии. К вражде большинство людей относится как к общественной патологии. Но при верном ее понимании вражда оказывается частью необычайно влиятельной этической системы, которая вовсе не нарушает мир, а напротив, играет гораздо более важную роль в его сохранении. Бём (Boehm 1984, 187–188) проводит впечатляющую аналогию с летальными несчастными случаями на дорогах Америки:

Оказывается, уровень смертности из-за распрей на Балканах более чем вдвое ниже, чем уровень смертности, вызванный в Америке автомобилями (хотя показатель, определяемый распрями, был, вероятно, выше в течение прошедших веков). И тем не менее, даже если мы решим отдать должное позиции Бёма, мы должны сохранять уравновешенный подход. Вражда в клановых обществах и несчастные случаи на дорогах в современных обществах в нашем гроссбухе определенно относятся к графе «затраты». Возможно, они связаны с еще более значительными выгодами – а может, и нет. Представление культуры в виде симфонии или дома вовсе не означает, будто каждая нота совершенна, а каждый кирпичик на своем месте. Когда эволюция пишет симфонию или строит дом, они, несомненно, не будут идеальны. Я легко могу представить общественное движение, скажем, «Матери против пьяных за рулем» (МППР), постоянно снижающее количество происшествий на дорогах путем принятия законов и изменения «сознательности нации» (термин весьма уместный с точки зрения теории многоуровневого отбора). К тому же даже очень адаптивные структуры зачастую не могут с легкостью развиться в радикально иные. Мышь не может с легкостью развиться в жирафа, церковь нелегко перестроить в тюрьму, и, вероятно, очень трудно превратить раздираемое распрями общество в современную демократию, несмотря на то, какие выгоды это в итоге принесет (Putnam 1992; Fukuyama 1995). Современное понимание эволюции признает как присутствие, так и отсутствие функционального дизайна. Однако на фоне последних пятидесяти лет размышлений и исследований в биологии и социальных науках нужно подчеркнуть именно то, что функциональный дизайн присутствует на уровне культур, рассматриваемых как единое целое.

Мы можем подвести итог пути, пройденного в этой главе. Многие качества, которые часто приписывают лишь человеку, на самом деле имеют древнее биологическое происхождение, поскольку они адаптивны и не требуют особых умственных способностей для своего проявления. Впрочем, это даже отдаленно не умаляет важность культуры для человеческих дел. Культуры нужны для выстраивания человеческого поведения в условиях специфической среды. Неисчерпаемость культур дает возможность направлять наши врожденные психологические импульсы по разным путям. Большинство культур, способные возникнуть, неадаптивны, и ради нашего же блага нам следует надеяться, что существует процесс, позволяющий отсеять многие вероятности и оставляющий лишь те, которые, по крайней мере, как-то адаптированы к окружающим условиям. Чем крупнее становится человеческая группа, тем сильнее необходима культура для того, чтобы направлять по определенному руслу эмоциональные проявления нашей врожденной психологии, изначально спроектированной прежде всего для действия в малых группах. На этом фоне прощение, особый предмет данной главы, должно пониматься как в высшей степени организованный и чуткий к обстановке тип поведения, выражение которого может адаптивно различаться от культуры к культуре.