Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные

Темная сторона кальвинизма

В главе 1 я уделил особое внимание тому, сколь сложна в этическом отношении теория многоуровневого отбора. Дарвин предложил групповой отбор как фактор, способный объяснить развитие человеческих нравственных добродетелей, но, по его собственному признанию, эти добродетели используются только внутри групп и против других групп. И даже внутри групп к ним часто принуждают – с помощью самых разных механизмов. А кроме того, поведение, которое считается этичным в одной группе, может выглядеть странным или совершенно безнравственным в другой. Да, эволюционная теория морали сложна – но так и должно быть, иначе ей просто не объяснить всю запутанность и неоднозначность этических вопросов в повседневной жизни.

Пока что я описывал внутригрупповые черты кальвинизма так, что многие читатели, возможно, сочтут его в моральном плане достойным самых высших похвал. Трудно не восхищаться таким человеком, как Беза, кто, занимая пост первого среди равных, сам просил предоставить ему справедливый шанс ухаживать за умирающими от чумы. Однако я все же не намерен писать романтический портрет кальвинизма: в нем были и другие элементы, неестественные и даже отвратительные не только для людей нашего времени, но и для некоторых современников Кальвина. Поэтому давайте посмотрим на темную сторону кальвинизма. Можно ли и ее объяснить теорией многоуровневого отбора так же успешно, как сторону светлую?

В Женеве Кальвин пытался установить очень плотный социальный контроль. Ежегодно в каждую семью горожан приходили духовные лица – определять уровень духовного здоровья. Посещение Церкви было обязательным. За игру в кегли на Пасху юношу из одного известного семейства посадили в тюрьму. Были у Кальвина и другие столкновения с богатыми и могущественными горожанами – на тех же основаниях. Ами Перрин, верховный военачальник города, был брошен в тюрьму за неподобающие танцы на свадьбе. Он не раскаялся и отказался предстать перед Консисторией, что побудило Кальвина написать следующее письмо (цит. по: Collins 1968, 157):

Кальвин закончил письмо словами: «Да хранит вас Бог и да явит Он вам, насколько удары (coups) от искреннего друга лучше, чем вероломная лесть от некоторых других». Да, нам может показаться странным, что этот конфликт вырос на почве, казалось бы, ничтожного нарушения, но его природу все равно можно объяснить в терминах теории многоуровневого отбора. Вопрос заключался в том, должны ли влиятельные члены общины отвечать тем же самым этическим стандартам, каким отвечают все остальные. Кальвин отождествил себя с благом всего города и привлек религию для устремления к нравственной вершине, достичь которой не позволяет никакая светская власть – и это отличный пример основного тезиса данной книги.

Когда мы изучаем поведение, которое кажется нам странным, его нужно оценивать с учетом исторических особенностей. Еще один конфликт между Кальвином и Перрином касался стиля одежды, в котором один тип платья был пошит с разрезами в покрое – подкладкой наружу. Перрин хотел нарядить солдат в такую форму для смотра лучников, но вмешался Кальвин, назвавший вопрос одежды предметом «высочайших и глубочайших принципов». Возможно, мы начнем понимать, почему Кальвин мог так возмущаться по поводу веяний моды, если вспомним, что именно этот стиль был признан непристойным и запрещен в Аугсбурге, Цюрихе и Берне еще до того, как Кальвин прибыл в Женеву (Collins 1968, 158).

Да, возможно, нам трудно осознать, что стояло на кону за разногласиями по поводу танцев и одежды – но справедливо сказать, что были и другие серьезные угрозы. Если бы «Международная амнистия» с ее современными требованиями существовала в XVI веке, любая религиозная или политическая организация Европы попала бы в «черный список». Ссылка, пытка, казнь – все это были приемлемые формы социального контроля: так наказывали за поведение, которое крайне отклонялось от принятых норм. Мы уже видели, что кальвинизм в какой-то мере поощрял взаимную критику, признавал различие во мнениях и создавал систему сдержек и противовесов, необходимых, чтобы группа могла принимать разумные решения и противостоять разрушению изнутри. Но распри с теми, кто был вне Церкви, вызывали совершенно иную реакцию. Как-то раз на кафедре проповедника в соборе Святого Петра наклеили плакат. Этот плакат расценили как угрозу Церкви – и арестовали некоего Жака Груэ, друга влиятельной семьи Фавров. Груэ под пыткой признался в авторстве, а при обыске в его доме нашли и другие уличающие доказательства. Вот как рассказывает эту историю Коллинз (Collins 1968, 161–162):

Церковь Женевы не имела власти казнить кого-либо, поэтому этот вердикт должны были выносить гражданские власти города. Отсутствие поддержки в адрес Груэ предполагает, что Кальвину не пришлось принимать прямое участие в вынесении решения. Веротерпимость в европейскую историю еще не пришла; возможно, она сама по себе послужила важным фактором в развитии еще более крупных адаптивных социальных организаций. Мы можем сочувствовать Груэ с позиций нашего времени – и по-прежнему понимать все, что случилось, в контексте теории многоуровневого отбора.

Самым позорным делом кальвинизма стала казнь Мигеля Сервета (1511–1553) по обвинению в ереси. Нередко в этом обвиняют Кальвина, но большинство исследователей сходятся во мнении, что он был лишь одним из многих, кто решил на это пойти; в худшем случае он играл роль председателя. Реформаторы сперва принимали Сервета радушно, однако позже он разошелся с ними из-за своих нападок на ключевые догматы христианства. Его сначала принял у себя Эколампадий, а после – Буцер; они вели с ним долгие беседы – но после в гневе с ним порывали. Его книгу «Об ошибках троичности» запретили в Страсбурге и Базеле, а сам Сервет в конечном итоге был вынужден покинуть Рейнскую область и уехать во Францию, где двадцать лет изучал медицину – под видом католика и вымышленным именем «Мишель де Вильнёв» – и зарабатывал на жизнь врачеванием, редактурой и корректурой. Приняв участие в издании «Руководства по географии», труда Птолемея, Сервет внес туда комментарий одного голландского ученого о том, что Палестина была далеко не изобильной землей, полной меда и молока, а пустынной и невозделанной – и этот безобидный поступок позже ему аукнулся.

Скрываясь под маской католика, Сервет продолжал думать и писать. Рвение его не ослабевало; со временем он начал диалог с Кальвином – через своего издателя. И в первом же письме он проявил ту же самую высокомерную заносчивость, которая оттолкнула от него других деятелей Реформации. Кальвин тоже не выбирал выражений и в письме, занявшем девятнадцать страниц, ответил: «В тебе нет ни честности, ни откровенности, подобающих духу свободомыслия… ты смешон и неразумен». Кальвин послал Сервету копию «Наставления». Тот вернул ее с оскорбительными комментариями. Сервет написал Кальвину более тридцати писем, прежде чем тот прекратил отношения. В письме Фарелю Кальвин говорил: «Сервет недавно писал мне, и эти письма дополнили объемный том его бредней… Если я разрешу, он прибудет сюда. Но я не хочу за него ручаться. Если он приедет, а моя власть хоть чего-то стоит, я не допущу, чтобы он уехал живым».

Сервету удалось найти издателя своих «бредней» – и он довольно скоро оказался во французской тюрьме. Его осуждению способствовал женевский издатель, друг Кальвина, а ряд писем Кальвина послужил в качестве улик. Роль самого Кальвина остается неясной. Как бы то ни было, Сервет бежал из заключения и объявился спустя четыре месяца в Женеве, где его опознали и снова бросили в тюрьму. Зачем Сервет приехал в Женеву – неведомо. По одной из теорий, он вошел в заговор с противниками Кальвина с целью ниспровергнуть последнего. В любом случае, в последовавшем судебном разбирательстве Сервет, насколько это было возможно, объединился с могущественными врагами Кальвина, а те, в свою очередь, во время суда увидели возможность напасть на Кальвина на его же территории – в теологии. Разбирательство вращалось вокруг таких богословских вопросов, как догмат о Троице, крещение младенцев и скандальное предположение о том, что Палестина не была землей, где текут молоко и мед. В действительности это была борьба за господствующие высоты в этике – единственной основе, на которой зиждилась власть Кальвина и его Церкви.

Так же как круг лиц, принимающих решение, внутри Церкви Кальвина бывал расширен, когда дело доходило до самых спорных вопросов, решение по делу Сервета было передано в конечном итоге в протестантские церкви за пределами Женевы. Все они осудили Сервета, хотя и не уточнили способа его наказания. Кальвин выступал за менее жестокую казнь, но решение большинства заключалось в том, что Сервет должен быть сожжен заживо. Разумеется, Кальвин сыграл роль в смерти Сервета, но предположение о том, что он единственный несет ответственность за это или навязал свою волю другим, будет на фоне событий того времени большим искажением правды.

Двумя годами позже, в 1555 году, возглавляемая Перрином оппозиция к Церкви переросла в острый спор, приведший к изгнанию Перрина и казни четырех его сторонников. Палач неумело исполнил свою работу и казнил более мучительным образом, чем предполагалось, побудив тем самым Кальвина высказаться о том, что на дополнительные страдания, возможно, была Божья воля. Кальвин не был образцом добродетели, но его нравственные недостатки точно укладываются в контекст теории многоуровневого отбора: они суть проявления социального контроля внутри группы и образа действий в отношении членов других групп.