Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные

Перед тем как описывать «производственный отдел» адаптационистской программы, давайте посмотрим, как это делает теория рационального выбора. Первые три утверждения из формальной теории религии, предложенной Старком – это формулировки, призванные объяснить, как люди думают: люди стараются принимать рациональные решения, стараются формулировать объяснения и стараются оценивать объяснения на основе результатов. Яннакконе в отрывке, процитированном в главе 2, соглашается с этим и говорит: основной вопрос в том, уделяют ли люди внимание затратам и выгодам и действуют ли так для того, чтобы максимально увеличить свою чистую прибыль. Принципиальная альтернатива, по Яннакконе, в том, что «неосознаваемые действия, основанные на привычке, нормах, эмоциях, неврозах, воспитании, ограничениях, налагаемых культурой, или тому подобном, – это действия, весьма нечувствительные к изменениям в воспринимаемых затратах, выгодах или вероятности успеха».

В такой формулировке теория рационального выбора представлена как теория проксимальных механизмов – иными словами, она говорит нам о том, как люди мыслят. Более того, ее можно выразить в нескольких словах. Ньютон мог объяснить столь многое о физическом мире всего тремя законами движения – и равно так же и нескольких утверждений о рациональном выборе, напоминающих законы, достаточно, чтобы объяснить все измерения человеческой психологии, светской и религиозной. К сожалению, теория рационального выбора не воспринимает свою задачу серьезно. На самом деле она хочет лишь одного: оправдать прогнозы, сделанные на основе универсального принципа максимизации полезности. Стоит «надавить» на сторонников теории рационального выбора – и они легко сдают назад с позиций своих своеобразных допущений о человеческой психологии. До тех пор, пока люди ведут себя так, будто они подсчитывают затраты и выгоды, не так уж и важно, как они думают на самом деле.

Если сказать в двух словах, то часто кажется, будто теория рационального выбора часто связана с тем, что я назвал «производством» – то есть она выясняет психологические механизмы, непосредственно определяющие поведение. А на самом деле она связана с тем, что я назвал «прогностикой», и выясняет, как люди ведут себя на основе универсального принципа максимизации полезности. Весь разговор о том, как мыслят люди – всего лишь метафора, призванная обосновать принцип максимизации полезности. И если оценивать теорию рационального выбора в качестве теории проксимальных механизмов, она терпит полный провал. Безусловно, ее «законы» – это важные элементы психологии человека. Но если мы хотим предсказать поведение в каждом конкретном случае, в таких «законах» нет необходимости – да их и не хватит. Более того, многочисленные факторы, отвергаемые в пользу рационального выбора, – нормы, эмоции, функциональность, – и сами по себе всегда подразумевали подсчет затрат и выгод. Дюркгейм предполагал, что люди оценивают религию на основе приносимой ею мирской пользы, которая и служит причиной ее высокой функциональности для общества. Большинство дискуссий о нормах допускают, что люди подчиняются, стремясь избежать наказания (см. например: Cialdini and Trost 1998). Эмоции необходимы для рационального мышления: иные образы действия не дают ни затрат, ни выгод, доступных для сравнения, если не наделены эмоциональным значением (Damasio 1994). Длинный перечень факторов, отвергнутых Яннакконе в пользу теории рационального выбора, удивляет меня: он больше похож на признание поражения, а не на заявление о победе. Такое чувство, что человек, собирая модель самолета, не сумел этого сделать, расстроился и выбросил всю коробку с деталями. Правильная теория проксимальных механизмов должна охватить все, что отверг Яннакконе: привычки, нормы, эмоции, воспитание, ограничения, налагаемые культурой, и много чего еще – и показать, как все эти части взаимодействуют друг с другом, а также с подсчетом затрат и выгод, чтобы (отчасти) выработать адаптивное поведение.

Адаптационистская программа не нуждается в психологической метафоре, чтобы обосновать принцип максимизации полезности. У этой теории есть процесс естественного отбора, и его результат, адаптация, и есть, по определению, максимизация полезности. Освобожденный от психологической метафоры, «производственный отдел» адаптационистской программы может свободно исследовать настоящие проксимальные механизмы, понуждающие религиозные группы действовать как адаптивные единицы. Возможно, Человек экономический появится как заключительный ответ, а возможно, и нет.

Как нам следует начать понимать механизмы, непосредственно дающие религиозным группам действовать так, как они действуют? Необходимо понять, можно ли принимать за чистую монету все, что говорит о верованиях традиционное религиоведение. Эванс-Притчард, критиковавший Дюркгейма в иных отношениях, воздавал ему должное за проникновение в «психологический фундамент религии: искоренение самости, отрицание индивидуальности, отказ наделять ее смыслом и даже правом на существование – и позволение ей существовать лишь как часть чего-то более великого, нежели самость, и отличного от нее». Разумеется, даже без ученых уровня Дюркгейма или Эванс-Притчарда мы можем удостовериться в этом: истинность приведенного выше высказывания можно уяснить напрямую из бессчетных религиозных текстов и из учений религиозных наставников, от Будды до Кальвина.

Теория многоуровневого отбора позволяет нам объяснить этот психологический фундамент религии как он есть – как один из наиболее важных проксимальных механизмов, которые развились для того, чтобы группы могли действовать адаптивно. Группа людей, которые отреклись от своеволия и без устали работают на высшее благо, как группа преуспеет намного лучше, чем в том случае, если бы каждый в ней преследовал только свои частные интересы – но так будет лишь до тех пор, пока высшее благо совпадает с благополучием группы. И религии почти постоянно связывают это высшее благо с благоденствием сообщества верующих – будь то хоть современная Церковь, хоть этническая группа, для которой религия неразрывно слита с другими аспектами культуры. Религия – это столь древняя черта нашего биологического вида, что мне очень легко представить способность к бескорыстию или страсть быть частью «чего-то большего» одной из составляющих нашего генетического и культурного наследия. Бескорыстие всегда считалось неразумным только из-за «проблемы безбилетника». Как мы уже видели много раз, стремление «проехаться задаром» – проблема решаемая. Отказаться из-за нее от бескорыстия? В ретроспективе это покажется чрезмернейшим упрощением за всю историю человечества. Впрочем, проблема есть, а значит, религию не основать на одном только безусловном бескорыстии. Религия и есть бескорыстие – но с определенными условиями. Мой анализ кальвинизма был попыткой описать истинную психологию и культуру религии, а также эти ограничивающие условия.

Бескорыстие неимоверно важно для религии, и это помогает объяснить, почему религиозные люди сами часто отрицают его утилитарную природу. Альтруизм психологически парадоксален: те, кто меньше всего о себе заботится, преуспевают больше всех, при условии, что живут среди единомышленников. Чтобы получить приз личного благополучия, нужно бежать от него как можно дальше. В принципе, психологический эгоист мог бы это понять и трудиться не покладая рук на благо других, доводя свою выгоду до максимума. Но на деле гораздо чаще лучше полностью отказаться от принципа психологического эгоизма, оставить своеволие и признать первостепенной ценностью благополучие других. Именно поэтому не удивляет, что некоторые верующие отвергают даже мысль о том, будто религия повышает их собственное благосостояние как рядовых членов общины: сами-то они к такому не стремятся, и даже наоборот!

И равно так же зачастую слышно, что религия не просто помогает другим, а заходит гораздо дальше. В своей прославленной и вдохновенной истории мировых религий Смит (Smith [1958] 1991) не раз повторяет, что религия делает общину совершенной, но сама религия гораздо превыше общины. Это утверждение может быть истинным на проксимальном уровне, но не на ультимальном. Любовь и служение совершенному Богу мотивирует намного сильнее, чем любовь и служение несовершенному ближнему. Мать Тереза могла неустанно трудиться ради бедных Калькутты отчасти потому, что видела Бога в их изуродованных телах (Kwilecki and Wilson 1998). Но все же такие возвышенные чувства, вероятно, развились как биологически, так и культурно именно благодаря своим утилитарным последствиям. То же самое можно сказать и о романтической любви. Влюбленные пары не думают: «Вот мой лучший шанс выжить и оставить потомство», – но возможно, восхищение, испытываемое ими, развилось именно для этих целей. Да, я понимаю: и влюбленные, и верующие могут одинаково воспротивиться тому, что «повозка» утилитарности запрягается впереди психологической «лошади», и я еще поговорю об этом в главе 7.

Подведем итог. «Производственный отдел» адаптационистской программы принимает традиционные религиозные верования в некоторых аспектах (отказ от своеволия), но ставит их под сомнение в других (утилитарная природа религии как ее первопричина). А вот чего он не делает точно: он не втискивает психологию религии и ее культуру в узкое понятие эгоистичной максимизации полезности. Напротив, он принимает полный перечень факторов, на первый взгляд исключенных из теории рационального выбора, и при помощи функционального мышления наводит нас на соображение о том, каким образом эти факторы собраны в единую систему, которая мотивирует адаптивное поведение. Например, Кальвин пытался внушить абсолютную веру в волю Божью, а это приостанавливает подсчет затрат и выгод. При этом он защищал веру логическим аргументом, в котором применен именно подсчет затрат и выгод, и этот аргумент полагается на такие эмоции, как страх и радость. Дети, благодаря воспитанию принимают эту систему верований в раннем возрасте, а «безбилетников» исключает эффективно принуждающая система норм. Подсчет затрат и выгод – всего лишь компонент этой сложной адаптивной системы. А ее свойства можно вывести из представлений о цели, ради которой она спроектирована. Но только из подсчета затрат и выгод – никогда.