Морально безнравственные

Нет, еще хуже. Потому что у него было мое сердце - и он его уничтожил.

Лия пыталась намекнуть, что у него могут быть свои причины так поступить, и мне следует сначала выслушать его. Я отказалась. Это не первый раз, когда он сбивается с пути.

Вначале я говорила себе, что не стоит закрывать на это глаза, в конце концов, мы не были в хороших отношениях, и я не могла ожидать от него верности нежеланной жене. Но время шло, и наша связь становилась все глубже, а вместе с ней и мои чувства и ожидания. Каждый раз, когда я чувствовала на нем запах этих духов, это было как удар ножом в сердце, жестокий и многократный.

Только во время беременности я подумала, что он может наконец стать моим, и довольствовалась теми крохами ласки, которые он мне давал.

Я просто держала все в себе - пренебрежение, измены, безответную любовь - все ради гармонии и перспективы создания семьи. Я отдавала все, что во мне было, а он просто брал это.

Больше нет.

Моя трость ударяется о тротуар, когда я медленно вылезаю из такси. Я пробираюсь к входу в больницу, проходя мимо пары зеркальных двойных дверей. Стараюсь не обращать внимания на свое отражение и на то, что мое лицо кажется чужим, хотя оно то же самое.

Я слышал от Лии, что Энцо нанял лучших пластических хирургов для реконструкции моего лица, и он настоял на том, чтобы они позаботились о том, чтобы я выглядела так же, как и раньше.

Хотя я выгляжу так же, чувствую себя совершенно другим человеком.

Почему он прошел через все эти трудности только для того, чтобы предать меня снова? Неужели его мучила совесть? Он не хотел, чтобы мать его ребенка выглядела как монстр?

Я заполняю анкету и подтверждаю свою личность в регистратуре, после чего медсестра ведет меня в палату Энцо.

— Он все еще в отключке после операции, — упоминает она, прежде чем оставить нас наедине. Она заверила меня, что осложнений нет, и он вне зоны риска.

Прислонив трость к столу, я делаю несколько шатающихся шагов, пока не дохожу до его кровати, усаживаясь на стоящий рядом стул.

Я вглядываюсь в его черты - неизменные даже после всего этого времени, и мое сердце болезненно сжимается.

— Почему ты не мог любить меня так, как я тебя, — шепчу я, мой голос все еще хриплый от непривычки, мои голосовые связки навсегда остались в шрамах от дыхательных трубок в моем горле.

— Это сделало бы все намного проще, — продолжаю я, набираясь смелости и касаясь его руки своей. Кожа к коже, контакт просто восхитительный, дрожь пробегает по моей спине, когда мое тело вспоминает его.

Но все это было ложью.

На мгновение, всего на одно мгновение, я позволяю себе почувствовать облегчение от осознания того, что с ним все в порядке, и признаюсь себе, что очень волновалась за него.

На мгновение я приподнимаюсь, наклоняюсь над ним, чтобы прижаться губами к его губам в самом целомудренном поцелуе - прощание с моим сердцем.

— Тебе лучше пережить это, Энцо Агости. Потому что твоя смерть будет от моей руки.

Схватив по дороге трость, я вхожу в шумную жизнь Нью-Йорка и делаю глубокий вдох.

Аллегра Агости умерла пять лет назад. Они убили не только мое тело, но и мое сердце, мой дух и мою совесть. Теперь я просто оболочка с целью - вернуть своего сына.

И никто не сможет остановить меня.



Оставляя свою трость в закутке за оградой дома, я поправляю одежду, чувствуя себя неуютно в блестящем платье. Мое лицо тоже накрашено в попытке подражать фотографиям Киары, которые я видела в Интернете.

Она определенно не теряла времени даром, чтобы появиться в обществе.

Таблоиды за таблоидами документировали ее безумные выходки, а также ее непостоянных партнеров, и все они как-то оправдывали тот вопиющий факт, что она уже замужем. Ее сексуальные похождения настолько известны, что на порносайтах даже есть ее записи — с моим гребаным лицом.

Почему Энцо не мог попросить врачей сделать мне новое лицо? По крайней мере, тогда мне не пришлось бы ходить и знать, что Киара разрушила всю мою жизнь.

Высоко подняв голову, я стараюсь подражать манерам Киары - в основном ее снобизму. Я вхожу в дом, не глядя никому в глаза и не обращаясь к персоналу. В конце концов, Киаре наплевать на людей ниже ее по положению.

Когда я успешно вхожу в дом, меня вдруг поражает знакомая обстановка.

Дом... Когда-то это был дом.

Сделав глубокий вдох, я не позволяю себе погрузиться в меланхолию. У меня одна цель.

Но когда я обшариваю дом, я понимаю, что понятия не имею, где находится комната Луки. Только когда я слышу хихиканье, у меня замирает сердце, и я следую за этим звуком, пока не дохожу до второго этажа. Дверь полуоткрыта, и я останавливаюсь прямо у входа, чтобы заглянуть в комнату.

Лука, мой прекрасный мальчик, лежит на полу и пытается что-то построить из лего. С ним кто-то еще, вероятно, его гувернантка, и она помогает ему тщательно выбирать детали.

Я подношу руку ко рту, заглушая рыдания, глядя на своего малыша, такого взрослого, такого красивого. Он похож на Энцо, и в нем едва заметен мои черты. С его волосами цвета воронова крыла и зелеными глазами он похож на ожившую куклу.

Слезы скапливаются в уголках моих глаз, сдерживаемые эмоции грозят вылиться наружу.

Я задыхаюсь, и гувернантка Луки замечает, что я стою у двери.

— Синьора, — начинает она, ее тон не слишком приятен.

— Мой муж в больнице. Я пришла, чтобы немного посидеть с Лукой, — лгу я сквозь зубы, надеясь, что я достаточно хорошая актриса, чтобы справиться с этим.

— В больнице? Что случилось? — она поднимается на ноги, выражение ее лица обеспокоенное.

Не слишком молодая, но и не слишком старая, гувернантка не так уж плоха на вид. Но ее внезапное беспокойство интересно.

Боже мой, неужели он и ее трахал?

Я не хочу зацикливаться на этом вопросе, поскольку заставляю себя казаться нормальной.

— Произошла перестрелка. Пока что он в порядке — немного объясняю, в то время как мои глаза сфокусированы на мальчике на заднем плане, который с любопытством смотрит на меня.

— Вы можете взять перерыв на обед, а я посижу с Лукой. Я ненадолго, — придумываю я какое-то другое обязательство, зная, что Киара никогда не будет проводить слишком много времени с ребенком.

— Я не знаю... — она смотрит между нами двумя.

— Синьор Энцо сказал мне всегда сидеть с Лукой, даже когда вы дома, — продолжает она, выглядя противоречиво.

— Всего четверть часа. Я не буду говорить об этом, если ты не хочешь, — я пытаюсь улыбнуться, моля богов о чуде.

— Думаю, я могла бы уйти на перерыв на обед пораньше, — наконец согласилась она и толкнула дверь пошире, чтобы я вошла.

— Я вернусь через пятнадцать минут.

Всего пятнадцать минут, но это будут самые счастливые пятнадцать минут в моей жизни.

— Привет, Лука, — говорю я, с трудом приседая на пол. Мои ноги кажутся деревянными, пока я пытаюсь их правильно согнуть, напряжение от ходьбы без трости уже сказывается на мне.

— Привет, — говорит он тоненьким голосом, прижимая к груди маленькую фигурку лего

— Что ты строишь? — я показываю на фундамент, который он уже построил.

— Копию дома, — застенчиво отвечает он, опустив подбородок, чтобы смотреть куда угодно, только не на меня. Он ведет себя так, как будто я чужой человек…

— Лука, ты знаешь, кто я? — спрашиваю я, желая знать, как сильно мучить Киару перед смертью за то, что она так бессовестно узурпировала мое место... за то, что забрала моего ребенка.

— Да, — шепчет он, красные пятна распространяются от его шеи к щекам. — Ты моя мама. Но папа говорит, что я не должен тебя так называть. — Это маленькое признание разбивает мне сердце.

Я могу сожалеть о себе, о том, что меня не было рядом в первые годы жизни моего ребенка, но что будет с ним? Что будет с мальчиком, у которого не было матери? Потому что я уверена, что Киара такая же мать, как гадюка.

— Ты можешь называть меня мамой, если хочешь. Это будет наш маленький секрет, — говорю я, жаждая услышать это слово, которого я так долго ждала.

Я представляла, как он будет называть меня так с тех пор, как он был в моей утробе. Я проводила ночи с рукой на своем животе, представляя, как держу на руках своего малыша.

— Правда? — он все еще выглядит неуверенным, поэтому я заверяю его, что только если ему будет удобно.

— Хорошо, мама, — робко улыбается он, и я пытаюсь смахнуть слезы, но безуспешно.

— Почему ты плачешь? — спрашивает он, быстро поднимаясь со своего места и подходя ко мне. Он стоит передо мной, его маленькие брови подрагивают в замешательстве. — Тебе грустно?

Я качаю головой. Как я могу объяснить ему, что этот момент значит для меня?

— Я счастлива, — говорю я, улыбаясь сквозь слезы. — Так сильно счастлива. И знаешь почему?

Он качает головой, все еще глядя на меня своими большими светящимися глазами.

— Потому ты, Лука, здесь, рядом со мной. И это делает меня очень счастливой, — говорю я ему, мои руки дрожат на коленях от желания прикоснуться к нему, мои слёзы всё ещё текут, как водопад.

— Но ты плачешь. — Он хмурится. — Я плачу только тогда, когда мне больно, — торжественно заявляет он.

— Иногда люди плачут и тогда, когда они счастливы.

— Тогда тебе нужно обняться? Папа всегда говорит, что объятия снимают боль. Но если тебе не больно... — он прервался, заметно смутившись.

— Я бы с удовольствием обняла тебя, Лука. Если ты хочешь меня обнять, — быстро отвечаю, удивляясь открывшейся передо мной возможности. Я протягиваю руки, чтобы он обнял меня, предвкушение нарастает внутри меня.

Его губы растягиваются в улыбку, и он без труда проходит между моими руками, его маленькие ручки обхватывают мою грудную клетку, и он кладет свою голову мне на грудь.

В последний раз я чувствовала его так близко, когда он сосал мою грудь.

Я обхватываю его руками, прижимаю к груди и вкладываю в это объятие всю свою любовь. Одна рука поднимается выше, обхватывая его голову, чтобы я могла поцеловать его в лоб.

— Мама любит тебя, Лука, — говорю я, мой голос наполнен эмоциями, — очень, очень сильно.

Он не отвечает, и я чувствую облегчение, потому что это означало бы, что он любит ту женщину, а не меня.

Он слегка отстраняется, его глаза проницательно оценивают меня.

Наконец я уступаю своему желанию и прикасаюсь рукой к его щеке, чувствуя его тепло.

— Ты такой хороший мальчик, Лука. Твой папа, должно быть, гордится тобой. — Я хвалю его, переводя разговор на более удобную тему.

— Да, — тут же отвечает он. — Он всегда говорит мне, что гордится мной, — впервые Лука дарит мне полную улыбку, его маленькие белые зубы сверкают в солнечном свете.

— Я тоже горжусь тобой, ты же понимаешь, — его глаза расширяются от удивления, и я чувствую, что вынуждена продолжить. — Может быть, я никогда этого не скажу, но я горжусь. Ты мой любимый мальчик, - я провожу большим пальцем по его щеке, запечатлевая этот момент в своей памяти.

Это будет моим якорем, когда я буду возвращать все, что они у меня украли.

— Синьора, — пугает меня голос гувернантки.

Я отпускаю руку Луки и коротко прощаюсь с ним.