Стихотворения в пяти томах

«Ты жжешь меня, Молох!..»

Moloch, tu me brules! Salambo, XI, Flaubert[3]

Ты жжешь меня, Молох! – Лишь только вольной птицей
Готова мысль моя в лазури утонуть, –
Ты сетью огненной мою сжимаешь грудь.
И грезы яркие усталой вереницей
Опустятся на бренные цветы,
И в необъятности лазурной
Вся ширь небесной красоты –
Потеряна для вспышки бурной
Под пеплом тлеющей мечты.
Ты жжешь меня, Молох! Глумясь над мукой скрытой,
Над сердцем, над умом и волею моей, –
На девственный расцвет моих весенних дней
Ты, злобствуя, дохнул отравой ядовитой.
Ты детским снам суровый дал ответ,
Безумием зажег мне очи,
Затмил восторги лучших лет,
Повив в покровы мрачной ночи
Непобедимый вечный свет.
Ты жжешь меня, Молох! Но не рабой покорной,
Со скрежетом зубов плачу я дань тебе.
И, духом сильная, не падаю в борьбе,
Туда, на высоту мой путь змеится торный
Где ждет покой иного бытия.
И, вольная, как ветер, вешний,
Поет о счастье песнь моя,
Быть может, чище и безгрешней
Призывных трелей соловья.

«Мы с тобой в эту ночь были оба детьми…»

Мы с тобой в эту ночь были оба детьми,
О мой друг!
Мы с тобой в эту ночь были оба детьми,
Но теперь, если мрак нас обступит вокруг, –
Опоясан кольцом холодеющих рук,
Поцелуем ты губы мои разожми,
Ты меня утоми.
Если раны не зажили в сердце твоем –
О, забудь!
Если раны не зажили в сердце твоем,
Успокой эту боль, заглуши как-нибудь,
Хоть на миг отдохни, хоть на миг дай вздохнуть!
Если долгая ночь нас застанет вдвоем,
Позабудь обо всем.
Если струны звучат, – пусть порвутся, звеня,
О мой друг!
Если струны звучат, пусть порвутся, звеня.
Мы раздвинем цепей заколдованный круг,
Неизведанных ласк будет сладок недуг…
И тоской, незнакомой с сиянием дня,
Истомишь ты меня!

«Я жажду наслаждений знойных…»

Я жажду наслаждений знойных
Во тьме потушенных свечей,
Утех блаженно-беспокойных,
Из вздохов сотканных ночей.
Я жажду знойных наслаждений,
Нездешних ласк, бессмертных слов,
Неописуемых видений,
Неповторяемых часов.
Я наслаждений знойных жажду,
Я жду божественного сна,
Зову, ищу, сгораю, стражду,
Проходит жизнь, – и я одна!

Мой сад

Юный мой сад и цветущ и богат,
Розы струят в нем живой аромат,
Яркие – будто раскрытые жадно уста,
Матово-бледные – девственных плеч красота,
Чуть розоватые – щек заалевшихся цвет,
Есть и другие, которым сравнения нет.
Нет им сравненья, но дышат они и цветут,
В зное томятся, и бури, как счастия, ждут.
. . . . . . . . . .
Вихри, сомните махровые венчики роз,
Бури, несите им громы сверкающих гроз!
Жгите их молнии, чистым небесным огнем,
Пусть отцветают весенним ликующим днем.
В полном расцвете, без жалких утрат
Пусть умирает и гибнет мой сад!

Песнь разлуки

Слыхал ли ты, как плачет ветер Юга
О рощах пальм, забытых вдалеке,
Когда от мук смертельного недуга
И злится он, и мечется в тоске?
Видал ли ты, как вянут в полдень розы,
Едва успев раскрыться и расцвесть,
Под зноем дня, когда замедлят грозы
Нести дождя живительную весть?
Знавал ли ты бесплодное страданье
От жгучих грез, рождаемых в бреду?
Поймешь ли ты, что значит ожиданье,
Поймешь ли ты, что значит слово «жду»?

Осенняя песнь

Осенний дождь утих –
И слышно листьев тленье.
Я жажду ласк твоих,
Я жажду их,
Мое томленье!
Приди! – В мертвящий день
Внеси дыханье бури,
Любовь мою одень
В лучи и тень
И блеск лазури.
С тобой и под дождем,
И в сумраке ненастья,
Горя одним огнем
Найдем вдвоем
Тепло и счастье!
Тепло и счастье!

Любовь и безумие

(Фантастическая поэма)

I.

День обрученья моего,
Желанный день настал;
Сегодня в замке в честь него
Дается пышный бал.
Спешу одеться я, – но тут
Я вижу, побледнев,
Мне платье белое несут,
Наряд воздушный дев.
О, нет! – Заклятия печать
Лежит на белом всем,
И в белом буду я лежать,
Уснув последним сном.
Мне дайте розовый наряд,
В нем красота моя
Живей и ярче, говорят, –
Прекрасной буду я.
Несут цветы… к чему они
С их бледностью немой. –
Иль сочтены младые дни
И гроб готовят мой?
Мне дайте роз, махровых роз,
И лучший мой убор,
Но не жемчужный, – символ слез,
Что мой туманят взор…
Ужасный сон разбил мечты
И счастье, и покой,
С тех пор все мысли заняты
Лишь смертью и тоской.
Хочу забыть, хочу уснуть,
Воскреснуть к жизни вновь…
Не странно ль, – горе давит грудь,
Когда в душе любовь?

II.

Пестрел, шумел старинный зал
Нарядною толпой.
И на руке моей блистал
Заветный перстень мой.
А вот и кубки налиты,
Веселый слышен звон,
И поздравленья, и цветы
Летят со всех сторон.
И страх в душе моей утих,
Обетам счастья вняв…
Ко мне подходит мой жених, –
Роберт, венгерский граф.
И грянул вальс, и как огнем
По жилам пробежал…
Все расступились: с ним вдвоем
Мы открываем бал.
Роберт! Роберт! – ваш чудный взор
Так жжет меня зачем?
Двух душ неслышный разговор,
Боюсь, понятен всем… –
А вальс и нежит, и томит…
То правда иль мечта?
Как будто зарева ланит
Коснулися уста?
О сердце, сердце, оживи,
Воскресни и ликуй!
То был любви, самой любви
Незримый поцелуй!
За мыслью мысль летит стрелой,
И все смешалось вдруг
И все слилось передо мной
В один блестящий круг.
И в мире звуков и огня
В объятиях своих
Сжимал меня и жег меня
Прекрасный мой жених!

III.

Проехать мимо должен он, –
Скорей к окну, скорей!
Сбылся, сбылся ужасный сон,
И смерть в груди моей!..
Народ томится под окном,
Должно быть, кончен суд,
Под черным траурным сукном
Уже коня ведут…
Я выбегаю на балкон…
О Боже, пощади!..
Сбылся, сбылся ужасный сон,
И смерть в моей груди!
Осанку гордую храня,
Поводья в руки взяв,
Садится тихо на коня
Роберт, венгерский граф.
В нем отблеск прежней красоты,
Но бледен воск чела,
И на небесные черты
Земная грусть легла.
Во взоре, пламенном дотоль,
Видна тоска одна,
И в кудри, черные, как смоль,
Вплелася седина.
Но тот же все надменный вид
С поднятой головой,
Напрасно реквием звучит
И дробный слышен бой.
И над шумливою толпой
Высокий эшафот,
Вдали чернея, огневой
Ревниво жертвы ждет.
Ему цветы бросаю я…
О Боже, этот взор!
Навеки в нем душа моя
Прочла свой приговор…
О чем так страстно молит он?!
О, сжалься, пощади!..
Сбылся, сбылся ужасный сон,
И смерть в моей груди!..

IV.

«Как он красив, как он богат!»
Шептала я, надев,
Венчальный, белый свой наряд,
Наряд воздушный дев.
О, как нежны, как хороши
Вы, бледные цветы,
Эмблема девственной души,
Невинной чистоты!..
К чему отчаянье и страх
Прошедших дней моих?
Он жив! – он мой и в небесах
Возлюбленный жених!
Нас ждет там счастье без конца,
Блаженный ждет приют!
Нам два сияющих венца
Из ярких звезд сплетут!
И там, где благ Всевышний Суд,
Нет казней, ни тюрьмы,
Где хоры ангелов поют,
Венчаться будем мы!
Восторг наполнил грудь мою,
Свиданья близок час,
И вечный брак в святом раю
Навеки свяжет нас…
К чему отчаянье и страх?
Иду! – готова я!
О друг! – окрепшая в скорбях
Чиста любовь моя!

Праздник забвения

(Средневековая поэма)

I.

О, как бесцветна жизнь моя!
С утра – от пряжи ноют руки,
С утра одна томлюся я
От одиночества и скуки.
Ползет лениво день за днем,
Пустые радости так редки:
Случайный гость заглянет в дом,
Иль вечеринка у соседки.
Мой муж со мной не тратит слов,
Ему в застенке дела много.
С толпой заплечных мастеров –
Пытать и жечь «во славу Бога».
Всегда угрюм, всегда брюзглив,
В добро давно утратив веру,
Со мной он холодно-ревнив
И подозрителен не в меру.
Не знаю я, что значит смех.
В окно не смею бросить взора.
Наш дом – страшилище для всех,
Преддверье смерти и позора.
Я слышу стоны, слышу плач,
И криком жертв должна внимать я:
«Проклятие тебе, палач!»
И с палачом делить проклятья.
О, как ничтожны дни мои!
Шей, вышивай, пряди без толку,
Тоску и злобу затаи
Да корчь усердно богомолку.
Не сможешь – ведьмой назовут,
А там, как всем, одна дорога,
Тюрьма допрос, мученья, суд –
И дни костра «во славу Бога».
И нечем жить. А смерть не ждет.
Я изнываю… Солнца, света!..
Мертвящей жизни давит гнет,
И нет исхода, нет ответа!

II.

«Помочь тебе, друг мой, хотела бы я,
Недуг твой давно мне знаком», –
Сказала Инесса, подруга моя,
Ко мне заглянув вечерком.
«О друг мой, тебе я могла бы помочь,
Лишь только скажи, повели,
И будешь со мной в эту долгую ночь
Далеко от скучной земли.
Мы тихо скользнем в заповедную даль,
Незримо, неслышно для всех.
Узнаем восторги, узнаем печаль,
Истому нездешних утех.
Я тайной владею; открыла мне мать
Могущество власти своей.
Я грозы и ливни могу вызывать
И слать их на жатвы полей.
Хочу – и надвинутся тучи, как щит,
На ясную неба лазурь,
И гром загрохочет, и вихрь загудит,
И стоны послышатся бурь.
И воронов черных несметная рать
Завьется в сиянье луны…
Ты хочешь ли ПРАЗДНИК ЗАБВЕНЬЯ узнать,
Увидеть бессмертные сны?
Уйдем же туда, в заповедную даль,
Где с воплями борется смех.
Где будут восторги и будет печаль
Истома нездешних утех!..»

III.

Раздвинулись стены. Пред нами сверкал
Пурпурными тканями убранный зал;
Их тяжкие складки казались красней,
Кровавясь под блеском несметных огней.
Мы поздно явились. Окончился бал.
Но воздух от пляски еще трепетал.
И музыки сладкой и нежной, как сон,
Стихал, замирая, серебряный звон.
Собрание странное видели мы:
С людьми здесь смещались исчадия тьмы,
Инкубы и ларвы, меж ведьм без числа
Вилися бесшумно, как призраки зла.
И наши тут были. Узнали мы их.
Среди опьяневших, безумных, нагих,
И тех, что с давнишних считалися пор
За лучших из жен, дочерей и сестер…
Вампиров мне сердце прожгла красота!
Вампиров, как маки, сияли уста,
Как маки кладбища на мраморе плит,
Алели и рдели меж бледных ланит.
И вспухшие губы, пятная любовь,
В лобзаньях по капле вбиравшие кровь,
Змеились улыбкой, дразнили мечты,
Сулили восторг неземной красоты…
Мы ждали. – И миг несказанный настал,
И кто-то, суровый, пред нами предстал,
В венце и порфире, одетый в виссон,
Зловеще-багровым огнем окружен.
И все мы, объятые чувством одним,
Невольно во прахе склонились пред ним.
Но молча и гордо проследовал он
Туда. Где сиял раззолоченный трон.
И арфу он взял, и на арфе играл,
И звуками скорби наполнился зал.
И вздохи той песни росли и росли,
И в царство печали меня унесли!
Он пел о растущих над бездной цветах,
О райских, закрытых навеки, вратах,
И был он прекрасен, и был он велик,
В нем падшего ангела чудился лик.
И дрогнуло сердце отзывной струной,
Далекое вновь пронеслось предо мной,
Как будто, завесу над прошлым моим
Рассек лучезарным мечом серафим.
И вспомнилось время безгрешных годов
Небесных мечтаний, божественных снов,
Унылую жизнь озаривших едва, –
И детской молитвы святые слова…
И плакали, тесной сомкнувшись стеной,
В отчаянье общем и в муке одной,
Бесплотные духи и дети земли,
Что крест свой нести до конца не могли.
О, сколько страданий воскресло вокруг!
Расширенных взоров, ломаемых рук…
И крик матерей, и рыдания вдов,
Мольбы и проклятья, и скрежет зубов.
«Все то же; их горем не тронут я!» –
Сказала Инесса, подруга моя.
«Оставим стенанья юдоли земной,
Мы здесь собралися для цели иной». –
И гроздья она обвила вкруг чела,
И кубок янтарным вином налила,
Высоко взметнула бокал золотой
И стала, блистая своей наготой.
И все оживилось и ринулось вдруг,
Сцепился, завился ликующий круг, –
И бубны звучали, и слышался смех
Средь царства печали рожденных утех…

IV.